Конн Иггульден - Повелители стрел

Хан найманов был стар. Холодный ветер с вершины пробирал его до костей, вызывая дрожь. Далеко внизу собранная ханом армия сражалась с войском человека, который называл себя Чингисом. У подножия горы больше дюжины племен плечом к плечу с найманами отражали вражеские атаки, набегавшие одна за другой, как волны. Крики и стоны разносились в чистом горном воздухе, достигали ушей хана. Видеть битву он не мог, потому что почти ослеп от старости.

— Расскажи, что сейчас происходит, — велел он шаману.

Кокэчу не достиг и тридцати лет, глаза его были зорки, однако сейчас их застилала скорбь.

— Джаджираты опустили луки и мечи, мой повелитель. Храбрость покинула их, как ты и предполагал.

— Не слишком ли много чести оказывают они ему своим страхом? — проворчал хан, плотнее запахивая на сухощавом теле халат. — Расскажи о моих найманах: сражаются ли они?

Кокэчу ответил не сразу — долго смотрел вниз, на смешение людей и лошадей. Чингис застал их врасплох, внезапно появившись из бескрайних степей на рассвете, хотя лучшие лазутчики утверждали, что он подойдет еще не скоро. С жестокостью победителей воины Чингиса атаковали найманов и их союзников; впрочем, у тех еще оставался шанс отразить нападение. Кокэчу мысленно обругал джаджиратов: когда они спустились с гор, их было так много, что все считали победу над врагом делом решенным, а союз племен, невозможный еще несколько лет назад, казался великим и могучим. Он продержался до первого боя, а затем страх расколол его, и джаджираты дрогнули.

Шаман видел, как некоторые из радушно принятых ханом иноплеменников обратили оружие против своих братьев, и не смог сдержать проклятий. Свора псов, рвущихся туда, где сильнее пахнет падалью!

— Еще сражаются, мой повелитель, — произнес наконец шаман. — Они устояли против атаки, их стрелы жалят людей Чингиса, раня и убивая.

Хан найманов стиснул костлявые руки с такой силой, что побелели суставы.

— Хорошо, Кокэчу, но я должен спуститься и ободрить людей.

Шаман обратил лихорадочный взор на человека, которому служил всю сознательную жизнь.

— Повелитель, не ходите, иначе погибнете. Мне было видение. Ваши слуги удержат эту гору, даже если против них выступят духи мертвых.

Он отогнал угрызения совести. Хан доверял ему, но, когда враг смял первые ряды найманов, Кокэчу почуял в летящих стрелах собственную смерть. Теперь ему хотелось только одного — бежать.

Хан вздохнул.

— Ты хорошо служил мне, Кокэчу, и я тебе благодарен. А теперь расскажи еще раз, что ты видишь.

Кокэчу набрал в легкие воздуха.

— В битву вступили братья Чингиса. Люди одного из них атакуют наше войско сбоку, рвутся в середину.

Он замолк, кусая губы. Вражеская стрела, гудя, как рассерженная оса, мелькнула в воздухе и по самое оперение воткнулась в землю неподалеку от того места, где сидели хан и Кокэчу.

— Нужно перебираться выше, мой повелитель, — сказал шаман, вставая. Он не мог отвести взгляд от кровавой бойни далеко внизу.

Старый хан тоже поднялся, поддерживаемый двумя воинами. Те с непроницаемым выражением лиц наблюдали за гибелью друзей и братьев, но по кивку шамана отвернулись и повели старика вверх по склону.

— Мы отразили удар, Кокэчу? — спросил хан дрогнувшим голосом.

Шаман посмотрел назад и отшатнулся. В воздухе висели стрелы; казалось, они медленно скользят, словно смазанные жиром. Вражеская атака разделила надвое войско найманов. Их доспехи из вываренной кожи уступали скопированным у чжурчжэней доспехам воинов Чингиса, одетых в панцири из железных, в палец шириной, пластин, прикрепленных к основе из грубого полотна и шелка. Может, такая защита и не спасала от серьезных ударов, зато наконечники стрел иногда застревали в шелке. Кокэчу увидел, как упало на землю бунчужное знамя меркитов, а сами они, изможденные, бросили оружие и встали на колени, моля о пощаде. Только ойраты и найманы бились отчаянно, хотя понимали, что долго не продержатся. Великий союз племен, объединившихся, чтобы противостоять общему врагу, заканчивал свое существование, и вместе с ним уходила надежда на свободу. Кокэчу подумал о собственном будущем и нахмурился.

— Наши воины храбро сражаются, повелитель. Они не отступят перед врагом, когда вы глядите на них.

Около сотни людей Чингиса пробились к подножию горы и свирепо смотрели вверх. Дул холодный, пронизывающий ветер, и Кокэчу вдруг почувствовал злость и отчаяние. Не для того он прошел такой трудный путь, чтобы бесславно сгинуть на сухом склоне под холодными лучами солнца. Все секреты, доставшиеся от отца, — которого Кокэчу превзошел! — пропадут, когда удар меча или стрелы прервет его жизнь. На какой-то миг Кокэчу возненавидел дряхлого хана, пытавшегося противостоять новой силе в степях. Старик проиграл, а значит, оказался глупцом, и неважно, что когда-то он был сильным и непобедимым. Шаман обругал злой рок, следовавший за ним по пятам.

Хан найманов с трудом поднимался. Он устало махнул воинам, которые вели его под руки.

— Мне нужно передохнуть, — сказал он, тряся головой.

— Повелитель, враг слишком близко, — возразил Кокэчу.

Не обращая на него внимания, телохранители усадили старика на траву.

— Значит, мы побеждены? — спросил хан. — Только по трупам найманов чингисовские псы смогли бы подойти к горе.

Кокэчу не смотрел в глаза телохранителям. Они тоже знали правду, хотя никто не хотел поведать ее старику и отнять у того последнюю надежду. Внизу повсюду лежали мертвые, словно черточки и закорючки кровавых письмен. Ойраты сражались умело и отважно, однако в конце концов дрогнули и они. Армия Чингиса стремительно наступала, используя любую оплошность противника. Кокэчу видел, как враги десятками и сотнями скачут через поле боя, а их командиры действуют на удивление слаженно и быстро. Только мужество найманских воинов помогало сдерживать натиск. К сожалению, одного мужества было недостаточно. Когда позицию у подножия холма вновь заняли найманы, у Кокэчу мелькнула — и тут же испарилась — надежда: горстку измученных людей смела очередная атака.

— Твои телохранители по-прежнему готовы умереть за тебя, повелитель, — пробормотал Кокэчу. Ему было нечего добавить. Войско, еще вчера такое сильное, пало, поверженное врагом. Отовсюду доносились крики и стоны умирающих. Хан кивнул и закрыл глаза.

— Я думал, что сегодня мы победим, — произнес он еле слышным голосом. — Если все кончено, вели моим сыновьям сложить оружие. Я не хочу, чтобы они погибли ни за что.

Сыновей хана уже убили, и армия Чингиса пронеслась над их телами. Услышав приказ, оба телохранителя посмотрели на Кокэчу, не выказывая ни скорби, ни ярости. Старший вытащил меч и проверил лезвие. На лице и шее воина отчетливо выступили вены, словно тонкие нити под кожей.

— Я передам им твою волю, повелитель, если позволишь.

Хан поднял голову.

— Пусть они останутся в живых, Мурах. Посмотрим, куда приведет нас этот Чингис.

На глазах Мураха выступили слезы, он сердито смахнул их, повернувшись к другому телохранителю и не глядя на Кокэчу, словно того и не было.

— Защищай хана, сын мой, — тихо сказал он.

Молодой воин кивнул, а Мурах, положив руку ему на плечо, чуть наклонил голову, чтобы их лбы соприкоснулись. Не обращая внимания на шамана, который привел их на гору, Мурах стал спускаться по склону.

Хан вздохнул. Печаль туманила его мысли.

— Скажи, пусть завоевателя пропустят сюда. — Бусинка пота скатилась по его лицу и задрожала на кончике носа. — Может, он пощадит моих сыновей после того, как убьет меня.

Кокэчу увидел, что далеко внизу Мурах присоединился к нескольким последним воинам, которые все еще держались, и с его появлением они словно стали выше. Измученные и израненные, найманы подняли головы, стараясь не выдать страха. Было слышно, как они громко прощаются друг с другом перед лицом неприятеля.

Еще среди воинов шаман заметил самого Чингиса в забрызганных кровью доспехах. Кокэчу почувствовал на себе его взгляд. Шаман вздрогнул и взялся за рукоять ножа. Пощадит ли Чингис шамана, перерезавшего горло своему хану? Старик сидел, опустив голову, и его шея казалась болезненно тонкой. Убить хана и спастись? Смерть страшила Кокэчу, он отчаянно хотел жить.