Владимир Малик - Князь Кий

Четыре всадника в белых полотняных рубашках, держа в руках короткие копья, выскочили из густой зеленой рощи и помчались наперерез табуну сайгаков, что узкой звериной тропинкой поднимались после водопоя на крутой берег. Перепуганные животные на какое-то мгновение замерли. Куда убегать? Потом табун разделился. Задние прыгнули в воду и поплыли к противоположному берегу, а передние, как желтые вихри, помчались в степь. Но еще быстрее просвистели в воздухе острые копья. И каждый из них нашел свою жертву! Четыре сайгака упали на мягкую траву, забились в предсмертных судорогах. Истошный вскрик рассек полуденную тишину.

Один из всадников, старик, с длинным седым чубом, спрыгнул с коня, вытащил из кожаных ножен нож с широким лезвием.

— Не теряйте времени, отроки! Перережьте жилы — выпустите лишнюю кровь, чтобы не испортила мяса! Но смотрите — не повредите шкуры!

Отроки, двое из которых имели уже молодые рыжеватые бородки, тоже выхватили ножи, и каждый ринулся к своей добыче. Ловкий взмах — и из перерезанных шей струйками забила ярко-красная кровь. Ловцы вытерли о траву ножи, разделали добычу вместе. Старик стал ногой на сайгака, поднял вверх тяжелые узловатые руки. Седая грива длинных волос развевалась под дуновением легкого ветерка. Из-под корявых, тоже седых, бровей, которые резко выделялись на загоревшем морщинистом лбу, в небо глянули по-молодецки ясные глаза.

— О ясноликий Хоросе-Свитовите[1], и ты, грозный Перуне, вы слышите меня?… Это старейшина рода русов, что из племени полян, богобоязный Тур, обращается к вам… Благодарю вас, боги, за то, что вложили в мои руки силу, а в глаза — дальнозоркость! А еще благодарю за то, что наслали под мое копье и под копья моих сыновей, — Кия, Щека и Хорева — желанную добычу! Часть ее по праву принадлежит вам, боги, и вы получите требу[2], как только мы прибудем домой…

Тур еще раз проникновенно глянул на синее безоблачное небо, где ослепительно сияло солнце, и велел сыновьям собираться в обратную дорогу.

Братья переглянулись между собой, и вперед выступил Кий.

— Отче, добыча наша большая… Боги помогли нам, и мы, преисполненные гордостью, можем возвращаться назад. По-видимому, ни один ловец из нашего рода не сможет сегодня похвастаться таким успехом… Но, отче, не только по мясо и шкуры вышли мы в степь! Если б только из-за этого, то не надо было бы причинять себе столько хлопот. Имеем дома, хвала богам, и коней, и скот, и свиней, и овец, и разной птицы, достаточно! Забили бы овцу или быка — да и имели бы мясо… Нам хочется еще поскакать по степи, погонять зверье, пострелять из луков и размять застоявшихся скакунов. А на заутренне мы вернулись бы домой, отче. Позволь!..

— Позволь, отче, — повторили Щек и Хорев.

Старый Тур пристально глянул на сыновей. Теплая волна хлюпнула в сердце. Они стояли послушно, ожидая его ответа. Три красавца — будто три крепких молодых дубка! Такие похожие — и такие неодинаковые!.. Вот о десну[3] стоит Кий[4] — самый старший, надежда и гордость старейшины и всего рода. Как он похож на него, на отца своего! Высокий, статный, широкоплечий, загоревшее румяное лицо.

Откровенный взгляд голубых, как небо, глаз, всегда теплых и ласковых, и в гневе неколебимых и твердых, словно кремень. Над высоким чистым челом — тяжелая грива русых волос… Среди руссов почти все русые и светлоглазые. Недаром же говорят, что по-ромейски слово русс или росс означает красный, рыжий, светлый. Может, потому так и наша светловода Рось прозвана? И род наш — русь!.. Да нет у кого нет такого роскошного чуба, как у Кия. Это уже от покойной матери — Билыци. Белочки, как называл он когда-то ласково свою покойную жену… Сколько же это Кию лет? Вероятно, двадцать еще и один!. Уже немало! Женить парня пора. Но все не выберет себе девушку. За хозяйством, охотой и военными упражнениями никогда ему… Гай-гай, как бежит время! И не заметил, когда полсотни лет стукнуло. Еще немного — да и умирать пора. Мужчины редко доживают до такой старости. Разве очень посчастливится… А то все погибают молодыми: от болезней, на охоте, на войне…

Посредине — Щек. Он средний… Ох, этот Щек! Не парень, а огонь! Горячий, зажигательный, просто неистовый! Задень — так и вскинется! Никому не смолчит, даже отцу… Зато какой способный к пению, к музыке: запоет на Роси — эхо отзовется на Днепре. Лучше его никто не заигрывает на свирели и на гуслях. Без него ребята и девушки не раскладывают купальских очагов, не водят хоровод, не пускают венков по реке… А теперь он такой послушен! Склонил покорно хорошую кудрявую голову, которая блестит свежей бронзой, опустил наземь глаза. Но Тур знает: и сейчас в его прикрытых длинными ресницами зрачках скачут, язычки искр, шаловливые огоньки…

Потом отец переводит взгляд на наименьшего сына. Хореву семнадцать лет. У него еще вместо бороды — золотистый пушок. В припухлых губах — детская наивность, а в глазах, таких синих, как весенний ряст[5], - непостижимое удивление, будто он впервые увидел свет. Однако невзирая на молодость, он имеет сильные и умелые руки: кует железо и изготовляет из него серпы и ножи, наконечники для копий и стрел, тешет дерево, месит глину и вылепляет из нее горшки и миски. А стрела из его лука летит на несколько поприщ и там еще имеет силу пронзить сырую шкуру быка…

Сыновья!

Тур довольно жмурит глаза.

Кий сдержанно говорит:

— Сам, отче… Положим их на запасных коней — да и поедешь понемногу… А мы останемся на день или на два, — может, подстрелим еще что-либо. А потом вернемся домой, на наш Каменный Остров.

— Не легким будет старому отцу вот такой обратный путь — пробурчал притворно сердито Тур, но тут же его лицо прояснилось. — И уже чего не сделаешь для деток, — оставайтесь! Только не зарывайтесь далеко, чтобы не попали под стрелу гунна!

— Благодарим, отец, — поклонились сыновья. — За нас не беспокойся — не маленькие!

— Тогда собирайте же меня в дорогу.

Братья связали бечевками ноги сайгакам и, соединив их попарно, перебросили коням через спины, и Тур, не теряя времени, отправился на север.

Постояв на холме, пока отец спрятался за ближайшей рощей, братья повернули в противоположную сторону.

— Кий, ты обещал как-то показать нам гнездовище стрепетов и устроить ловлю на этих пугливых птиц, — обратился к старшему брату Хорев. — Так, может, поедем? А?

— Это не близко. Придется ночевать. Да, может, и не одну ночь!

— Ну, и что? — встрял в разговор Щек и тряхнул своим золотисто-рыжим чубом. — Разве впервые ночевать в степи?

— Поедем, брат, поедем! — стал уговаривать Хорев. — Это же так интересно!

Он смотрел на Кия по-детски умоляюще, и сердце старшего брата не выдержало.

— Ну, что же — поедем!

Ребята обрадовались и ударили коней.

— Но-о!

На следующий день, в полдень, преодолев неблизкий путь, они очутились в совсем диких местах.

Перед ними открывалась волновая равнина, на которой среди яркой зелени трав темнели островки рощ и перелесков. Впереди, напуганные фырканьем коней, срывались степные птицы. Иногда выскочет из-под куста заяц и, прижавши уши, быстро мчится прочь или в бурьянах промелькнет рыжий хвост лисы. Вдали проносились, как вихри, косяки тарпанов — диких коней.

Но эта дичь не привлекала внимания ловцов. Только тогда, когда далеко впереди вспорхнули несколько стрепетов и с тяжелым шумом полетели над землей, братья сняли из-за плеч луки и выхватили из колчанов стрелы. Стрепет — тяжелая красивая птица — всегда привлекательная добыча для охотника. Его нелегко подстрелить, потому что он умело прячется в густых бурьянах.

И издалека слышит опасность, и если кому повезет, тот лакомится вкусным жареным мясом.

На горе, среди кустов и высоких бурьянов, Кий дал знак остановиться.

— Здесь гнездовище стрепетов…

В то же мгновение фыркнул конь — и впереди сорвалась большая сытая птица. Против солнца ослепительно блеснули белые перья крыльев и такая же белая полоска вокруг темной шеи.

Одновременно вскинулись луки — полетели три стрелы. Брызнули веером перья. Стрепет клюнул клювом вниз и комом упал наземь.