«Любовь не нуждается ни в каком основании вне себя самой, и даже не требует плодов. Ее целью является любить, поскольку она любит, она любит для того, чтобы любить».
Св. Бернард Клервоский
«Дороги Богу и Его святым молитвы всех верных, а особенно — когда влюбленные молят за своих возлюбленных».
Петр Абеляр
«Любовь всегда позволена и никогда не запретна — таков предмет моих рассуждений, и я буду придерживаться его постоянно и упорно с тем, чтобы я мог с радостью почтить Любовь всякий раз, когда представляется такая возможность».
Иоанн Солсберийский
«Итак, вот четыре ступени пламенной Любви: на первой — Любовь невыносима; на второй — неотступна; на третьей — исключительна; на четвертой — неутолима».
Ричард Сен-Викторский
ГЛАВА I.
О том, как Джованни стал доктором канонического права
Во всех церквях отошла вечерня, на славный город Болонью опускались сумерки, и становилось прохладно. Осенний ветер заставлял кутаться в плащи припозднившихся прохожих. Солнце садилось в разалевшиеся облака, предвещая, что и завтрашний день будет ветреным.
Джованни Солерио сидел у западного окна бельевой комнаты под самой крышей дома дядюшки, старшего брата матери, преуспевающего купца и влиятельного гражданина города Болоньи. На коленях Джованни лежал увесистый том: Джованни поднялся сюда, чтобы как можно дольше заниматься, не зажигая лучину. Читать при свете небесном куда удобнее, да и экономнее тоже. Но стало уже слишком темно для чтения, и Джованни просто сидел, задумавшись над открытой книгой. Окошко выходило на пустынный проулок; ничего не было здесь, кроме глухих оград соседних купеческих особняков. Джованни смотрел на крыши, верхушки соборов и бескрайнее небо — воздушный океан ерошил его коротко стриженые волосы. Джованни озяб, но не хотел спускаться вниз до тех пор, пока все не лягут. Потом он бы тихонечко пробрался к себе, даже не стал бы будить утомившегося слугу. Джованни было тоскливо и никого не хотелось видеть.
Более полугода прошло с тех пор, как он имел неосторожность написать дерзостное письмо младшему брату матери, архидьякону миланского кафедрального собора. Дерзостное, потому что в нем Джованни посмел высказать свои желания. Он написал, что хотел бы уехать из Болоньи в Париж, что не лежит у него душа к каноническому праву и он был бы счастлив посвятить свою жизнь теологии, а в Париже, как он слышал, хорошая теологическая школа, и он даже взял на себя труд выучиться северофранцузскому. Ответа не было, и Джованни тихо страдал, не решаясь уйти в Париж без спросу.
Вдруг на лестнице загрохотали чьи-то шаги. Джованни удивился, кому могло прийти в голову лезть наверх в такое время. В дверях бельевой появился его запыхавшийся слуга:
— Сеньорино Джованни, вот вы где, а уж как я вас обыскался! Его Преподобие сеньор архидьякон пожаловали!
Джованни вскочил, книга чуть не упала, он едва успел подхватить тяжелый том, слуга пришел ему на помощь:
— Вы уж поторопитесь, ради Пресвятой Девы, а то Его Преподобие вас требует…
Джованни оставил книгу слуге и бросился вниз.
— Он в хозяйской конторе! — крикнул ему вслед слуга. Джованни едва успел подумать, что он и так прекрасно знает, где может быть его дядя, добежал до притворенных дверей конторы, остановился перевести дух и попытался пригладить волосы. Его сердце бешено стучало: «Прочь страхи, прочь сомнения, злые мысли прочь! Помоги мне Бог!» — сказал он себе и открыл дверь.
Дядя был один в большой полутемной комнате, сидел в кресле у пустого камина, потягивая вино. Он обернулся, заслышав шаги в коридоре, и переступив порог, Джованни сразу наткнулся на архидьяконский пристальный взгляд:
— Слава Иисусу Христу! — произнес дядя на латыни.
— Во веки веков! Аминь, — ответил Джованни, голос его заметно дрожал.
Дядя сделал ему знак подойти, Джованни повиновался, поцеловал протянутую ему руку.
— Не вздумай меня спрашивать про мое здоровье и прочую чепуху, которая тебя вовсе не интересует, — строго сказал дядя все так же на латыни, благородном языке ученых людей.
Джованни замер в почтительной позе, опустив голову, словно его обвиняли в чем-то.
— Так вот, — продолжал дядя, с довольным видом оглядывая смиренного сына своей сестры, — я получил твое письмо. Немного позже, чем оно того заслуживало, но, как бы то ни было, я сразу же принял решение заняться твоей судьбою… Только этот проклятый Барбаросса как раз запер нас всех в Вероне, прямо что твоих мышей в мышеловке… Ладно, Бог ему судья. Сколько тебе лет?
— Около двадцати, я полагаю, — пробормотал Джованни.
— Я спрашивал у твоей матери, она говорит, ты родился, считай, лет пять прошло с того времени как мерзостные немцы разрушили Милан… О, наша многострадальная отчизна! — дядя всхлипнул и тут же продолжал как ни в чем не бывало. — Искал я письмо от твоего отца покойника, царствие ему небесное! — дядя перекрестился.
— Аминь, — Джованни перекрестился тоже.
— Не нашел. Тогда ведь какие времена-то были, это ведь аккурат тот год получается, когда, не стерпев великих и ужасных оскорблений от нечестивца Барбароссы, притащившего в базилику Святого Петра бесстыдного лжепапу, мы наконец объединились в священной войне против такой тирании. Я все время был в разъездах, хлопотал, примирял… Веронская лига поклялась в верности Кремонской… Ах, ничего не помогает, сколько живу, все мы страдаем от этих немцев. Доколе, Господи, будешь ты лишать нас многогрешных своей милости?! — дядя опять всхлипнул и продолжал. — Ну так девятнадцать получается, маловато, — дядя покачал головой, отхлебнул из своего забытого кубка. — Однако, милый мой, ты тут в школе давно, чего только не наслушался. И теологии, и канонического права, и гражданского; о свободных искусствах нечего и говорить. Короче сказать, справился я о твоих успехах, все учителя хвалят тебя в один голос, очень хвалят, лишь бы не перехвалили, — суеверно поспешил добавить дядя. — Даже за поведение ни одного порицания. Слава Создателю! Короче говоря, пришло время сделаться тебе доктором. Завтра тебя испытают, покажешь, чему ты тут научился.
— Как завтра? — выдохнул Джованни, от испуга забыв свою почтительность.
— Я уже договорился, — невозмутимо ответил дядя, — хватит тебе, милый, учиться, а то заучишься совсем. Так вот, на приватный экзамен времени нет, сразу будешь выступать на публичном. Выбери себе какой-нибудь тезис для защиты. Да что ты трясешься? Ну, зададут тебе пару-тройку вопросов, попросят обосновать. Потом мы устроим обед, честь по чести, я уже все заказал, хотя, впрочем, вина бы еще прикупить не помешало. Бедных не забудем, как оно следует. У тебя есть что раздать бедным?
Джованни задумался.
— Ну да ладно. Надобно тебе приодеться, а то не пристало уважаемому человеку, доктору канонического права ходить в каких-то обносках.
— Дядюшка, помилуй, я не готовился! — проговорил Джованни сорвавшимся голосом.
— Нечего тебе готовиться, ты и так все знаешь. Завтра сразу после утренней мессы мы с тобой должны быть в твоей школе, в полном, так сказать, вооружении. Так что марш спать.
— Дядюшка…
— Я все сказал. Спать, негодник! — дядюшка притянул Джованни к себе, чмокнул в склоненную макушку. — Благослови тебя Господь!
Джованни всю ночь не сомкнул глаз. Хватался то за одну книгу, то за другую. Пытался просматривать свои неоконченные «Сентенции», над которыми корпел два последних года, — они показались ему воплощением гордыни много о себе вообразившего недоучки. Вдруг испугался, что его латынь недостаточно хороша, открыл Присциана, но только удостоверился, что его уже тошнит от латинской грамматики. Потом начал слезно молиться, чтобы Господь помог ему выдержать испытание. Он не мог допустить мысли, что провалится; этого просто не могло случиться, потому что он не знал, что тогда будет. Едва осмелившись представить себе такую перспективу, Джованни впадал в отчаяние.
Утро застало его в слезах, в обнимку с «Декретом» Грациана, он до сих пор не знал, о чем будет говорить. Едва заслышав, как звонят к утрене, Джованни оставил книги и побежал в церковь. После мессы, бледный как полотно, на подкашивающихся ногах он отправился защищаться.
Все получилось так, как желал дядя. Джованни вдруг ясно понял, какой тезис защищать, и его речь получилась даже не лишенной некоторого ученого пыла. По правовым положениям он отвечал безошибочно, довольно ловко загнал в угол пару оппонентов, большего от него и не требовалось. Можно было бы сказать, он защитился блестяще, только ему не хватало самоуверенности.
Когда испытание благополучно завершилось, Джованни не мог поверить своему счастью, начал вдруг беспокоиться, что в школе пойдут толки про его внезапную защиту. Его поздравляли, он отвечал невпопад. На торжественном обеде, заданном его дядюшкой Роландо Буонтавиани, архидьяконом Святой Марии Миланской, и оплаченном его дядюшкой, купцом Умберто Буонтавиани, Джованни совсем не понимал, что происходит. Он чувствовал только усталость, день казался ему бесконечно длинным. «Спасибо Тебе, Господи!» — только и смог пробормотать он, упав поздним вечером в постель совершенно без сил.
