Глава I. С бабушкой
1
Жителей горняцкого городка кормила работа в шахте. Иные кур и коров при доме держали, имели приусадебные участки или в тайге, что видна была из города, промышляли. На шахтах труд ручной преобладал. И было в моде «стахановское» движение. О победах трудовых сообщали газеты, фотографии передовиков украшали Доску Почёта. Порой шахтёрам специально создавались условия в забое с прицелом на громкий рекорд: с помощью цифр рекорда корректировался месячный план.
В центре города располагался рынок. Приезжие крестьяне снабжали городское население продуктами – растительными, мясными, молочными. Как-то осенним, погожим днём пожилая баба бродила в людской толпе рынка.
– Васёк! – прокричала она, подойди!
Плюясь ореховой скорлупкой, неспешно подошёл к ней паренёк высокого роста:
– Мам, денежек подкинь, конфет куплю сёстрам.
– А что, разве отец не дал копеек?
– Нет.
– У, жадный… – Ухмыльнулась бабка, потянув парня за рукав рубахи. – А мы лучше жмыху купим.
Пробившись к телеге, заваленной мешками, бабка сторговала у крестьянина полпуда жмыха. Парень кинул мешок на плечо.
– Погоди, Вася! – задержал его белобрысый парень. – Почему Ксюша школу пропустила? Не заболела?
– Так она тебя ждала, у окошка утром просидела… Зашёл бы… – улыбаясь, ответил Васька.
– А если не стану заходить, школу бросит?
– Смешно…
Плюнув под ноги, Васька догнал мать.
– Мам, Ерёмин о сестре спрашивал. Видел бы, как поленом ты по ней…
– Так она у нас шалава, вот и заслужила! – ответила мать.
Васька оставил мешок на крыльце. Застучало в сарае ведро – бабка уже села под корову. А в горнице отмытый пол играл с лучами солнца, влетающими в окно. В кухне девочка, с косичками, двигала чёрный чугун на плите. Возмутилась:
– Чего мешок на крыльце делает?
– Анька, в школу опоздаешь, – отмахнулся от неё брат.
Девочка сунула тетрадь и книжку под мышку и выбежала на крыльцо.
– Пойду, мам! – пропищала.
Услышала в ответ:
– Иди, дочь, иди.
2
Солнце коснулось горизонта. Парни и девчата столпились в городском парке у танцплощадки. Ветерок качал ветви берёз, и они как бы дирижировали музыкантам. Одиноко стоял блондин.
– Скучаешь, Витя? – к нему обратился парень чубатый, ведя рыжую девушку под ручку.
– Ждёт Ксюшку, – хихикнула девушка. – Зря ждёт: не отпустит её мать.
"Точно, не отпустит…" – грустил Ерёмин. Он, выйдя из парка, закурил; потом пошёл по дороге к избе, где проживала его Ксюша, открыл калитку. Всё знакомо ему здесь – и лавка у окна, и камень для соления капусты, валяющийся у бочки с водой. «Погожу, вдруг выглянет. Эх, жениться бы, учиться брошу, пойду работать – и так уж куском попрекают» – подумал.
А в соседском дому, где жил блондин, плыл запах борща, заправленного опятами. Тускло светила лампочка в кухне, висящая на облепленном мухами тонком проводе. На стене повисли вязанки лука, их щупал с табуретки старик Ефим Ерёмин. У духовки грела зад Еремеиха. Жидкие волосы её болтались на шее, лохматые брови ползли к векам, лоб бороздили морщины.
– Пора ужинать, – она повернулась к мужу.
– Маньки и Витьки нет…
– Манька ушла за брагой, к Рязанчихе. Да вон идёт…
– От Рязанчихи? – спросил Ефим появившуюся дочку, сойдя с табурета.
– От неё, – писклявый голосок. Нос девушки смешно сморщился, почуяв запах грибов.
– Рассказывай, что там у них? – обратилась к дочке Еремеиха, покосившись на банку с бурдой. – Дома сам?
– Нет, а другие дома – Аня за учебником, тётя Агата стирает, а Ксюша ревёт, как тёлка, – выпалила Манька.
– Ревёт? – спросил Ефим.
– Из дома не выпустили, – отвечала, хихикнув Манька.
– Из-за Витьки мать дочку гложет, – сказала Еремеиха, покачав головой.
– И никого не гложет тётя Агата, а стирается, – засмеялась Манька.
– Давайте жрать, будя языками чесать! – призвал Ефим.
Манька наполнила миски. Ефим кривыми пальцами подтянул миску ближе к себе:
– Вкусно! А Витька не похлебает горячего, где черти носят…
– Известно где, – сказала Еремеиха, хмыкнув. – Рубаху приодел чистую, знамо, около её дома крутится.
– А парочка ничего! – Ефим высказался. – И тебе девка по нраву; может, поженим. Признайся, сама про то думаешь…
– Не знаю… Наш гол, как сокол, голу возьмет, с голоду и подохнут.
– Болтай… – возмутился Ефим. – Витька не калека, да и работящий.
Запахло картошкой, тушённой с мясом.
– Старая, бражки налей. Забыла, что ль? – встрепенулся Ефим.
– Заболталась. Манька, разлей по стаканам, а я огурцов наложу.
3
Виктор загрустил, стоя у дверей соседского дома. А в доме бабка, которая на рынке купила жмых – соседки за рассудительность обращались к ней по имени-отчеству – младшую дочку шёпотом отправляла в ограду развесить бельё; но старшая дочь это подслушала.
– Бельё и я могла бы развесить, – ломая пальцы, сказала она, входя в кухню.
– К белобрысому намылилась? Не пущу! Сиди дома.
– Мама, мне разве пять лет? И когда перестанешь мне поперёк дороги вставать?
– Школу закончи, шалава! Рвётся…. Пришибу!
Старуха выхватила полено из поленницы. Ксения выбежала за дверь.
Виктор увидел её.
– Ксения!
– Пошли отсюда…
Парень подхватил на руки её и вышел за калитку. Ксения обняла его. Он, почувствовав её тело, задрожал.
– Пусти… – девушка поняла дрожь парня.
– Из-за меня поругались? – спросил.
– Догадливый…
– Ксюша, успокойся. Давай, посидим на сеновале? Стихи почитаю. Просто так посидим, не думай, не притронусь…
Взглянув на парня недоверчиво, она подалась за ним. Сверху пахнуло ароматом сена. Поднявшись по лестнице, он подал руку ей. Пройдя вдоль чердака, пара села на топчан.
– Много насочинял? – спросила.
– Сейчас прочту… Отыщу тетрадку и зажгу керосинку…
– Глупый, огонь увидят, ты уж наизусть, – шепнула она, приткнувшись к нему…
– Милая… – прошептал он.
– Это стихи?
– Нет…
Вдруг почувствовал губами губы её. Мгновение – и окунулся в нечто сладкое.
4
– Еремеиха – пьяница, – сказала тётя Соня соседке. – Где один стакан, там сразу же и второй. Ефиму не угнаться за ней…
– Пьёт… – ответила соседка. – Ефим вчера тоже, видно, надрался: время позднее, а он ещё ни разу не стукнул по колодкам.
– Может, пошил всё…
Скрипнула дверь, вышла, с лицом кислым, Еремеиха.
– Здрасте, бабы! – заметила соседок… – Думали в церкву сходить, да мой всё дрыхнет.
– Поднеси браги – проснётся, – съехидничала тётя Соня.
– Нету, вчерась всю выжрали, – призналась Еремеиха. – Поставлю двухведерный бачок…
– Поставь, соседка, поставь. Двухведерного на неделю вам хватит, – сказала тётя Соня.
– Пойду, – простонала Василиса, – печь затоплю.
Качаясь, скрылась; в кухне её повело.
– Старик, – обратилась она к мужу, – сходи на базар, купи шерсти и чекушку, похмелиться надо…
– Браги нисколько нет? – спросил, вставая с постели, Ефим.
– Может, нацедишь.
В кухне Ефим слил в стакан муть.
– А чекушку брать на что? – спросил он, вытирая рот.
– Сапоги пошил, продай.
– Полдня, не меньше, простою. Ладно… Сумка где?
– На сеновале, Витьку разбуди, он, поди, ещё дрыхнет.
Шатаясь, Ефим потащился к сараю. Василиса, на мужа взглянув, покачала головой и поспешила сама к лестнице. Бойко забралась наверх. «Бог мой!» – увидела спящую пару. Вниз скатившись, она потрясла лестницу и закричала:
– Скинь, Витя, сумку! Хватит спать!
Витька, подпрыгнув, как ошпаренный, нащупал в сумку и скинул её вниз. Василиса, шваркнув сумку супругу, понеслась к Рязанчихе. Окликнула:
– Выйди, Агаша, нам поговорить бы надо.
Не причёсанная, выплыла на крыльцо Агафья Кирилловна:
– Чего рано, дело есть?
– Да я только спросить хотела: где ночевала красотка твоя? – въедлив голос у Василисы.
– К Полине убралась. А
