Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев

Лето 7068-е от Сотворения мира (лето Господне 1560-е)…

Один из немецких купцов, совсем молодой человек — Николаус Конрад Смаллан, сын Фридриха Смаллана, весьма известного в Ганзе торговца, имевшего большое подворье в Полоцке, — оказалось, кроме товаров, вёз в Livland [3] две тайные грамоты с подробными сведениями о пограничных с Ливонией российских землях, ивангородских и псковских, о войске русском, об укреплениях и пушках. Грамоты обнаружили в кожаной суме. Одна грамота — для комтура [4] в Радбург, другая — для старого магистра орденского Иоганна Фюрстенберга в Феллин. Когда печати сламывали, когда грамоты раскрывали, собирались посмеяться — думали, увидят сплошь купеческую цифирь. Оказалось, цифирь была — да... но не та. С купеческими тщанием и точностью многое было подсчитано: воевод у Ивана Московского столько-то, рейтаров [5] столько-то, пешего войска в городках вблизи границ стоит — видимо-невидимо; сколько в войске русских, сколько татар, сколько черемисов — всё в грамотах указано; сколько пищалей русских, сколько аркебуз немецких и итальянских, фитильных и колесцовых, какие у воинов латы — всё в грамотах оказалось весьма ясно прописано.

Сразу смекнули лихие люди, что дело — важное. Немецких купцов и слуг их и того Николауса Смаллана с его грамотами, как и сам обоз с товарами, немедля доставили в Нейгаузен к воеводе — к князю Ивану Мстиславскому, который как раз там оказался. А тог, разобравшись в содержании грамот, сложил их обратно в сумку, человек опытный, только головой покачал: «Всё написано верно» и тех людей, промышлявших разбоем, весьма щедро наградил. В спешном порядке отправил воевода «соглядатая» Смаллана с отрядом стрельцов прямиком в Москву, в известный приказ...

В Москве юного немца Николауса Смаллана, перепуганного насмерть и прощавшегося уже в мыслях с жизнью, сдали приказному подьячему Дементию. Этот Дементий, человек не старый ещё, но и не молодой, грамотей и умница, прочитав перехваченные послания, удивлён был весьма точности и обстоятельности указанного в них, доложил о пленнике высокому начальству — посольскому думному дьяку Ивану Висковатому. Тот, быстро в суть дела вникнув, сам взялся с тщанием допрашивать Смаллана. И Дементий присутствовал при допросах всякий раз. Но с какой бы стороны пленника ни спрашивали, всё выходило, что он, Николаус Конрад Смаллан, — человек маленький и к написанию грамот, к сбору сведений точных и обстоятельных никакого отношения не имеет. Он был голубь всего, переносящий на лапке весточку.

Станет ли разумный вымещать на голубе обиды свои на его хозяина?

В который раз спускались думный дьяк и подьячий Дементий к Смаллану в узилище, выпрашивали про хозяина. Смаллан, бледный и с дрожью в членах, называл имена полочан — причём не только немцев, но и русского племени, — многих называл имена, желавших ход войны Москвы с Ливонией переломить не в пользу хитрого московского государя. Но названные имена ни Ивану Висковатому, ни Дементию ничего не говорили. Кое-что следовало проверить через своих лазутчиков в краю литуанском, в славном Полоцке-граде и тогда уже решать, как быть со Смалланом. А это требовало времени, которого у посольских не было.

Совсем иначе думал государь, которого соседи — ливонцы, литовцы и поляки — боялись и ненавидели и называли не иначе как «тираном московским». Был государь хоть и молод, тридцати лет всего, но дела вершил великие — царства брал, царство строил, двигал не только многие войска, но и целые народы, города возводил и крепости, дороги торил, русским именем к западным морям пробивался и к восточным горам уверенно шёл, к непролазным, но сказочно богатым дебрям. Одного маленького человека, Смаллана, одно что птичку, отправить в мир иной ему ничего не стоило, судьба «соглядатая» ливонского его мало тревожила. А вот дело его, грамоты злосчастные, составленные, похоже, по словам многих литовских подлых лазутчиков, очень заинтересовали — настолько, что стал государь вместе с посольскими тоже спускаться в узилище к Смаллану.

Сначала Иоанн не вмешивался, молча вникал в суть допросов. Но потом отодвинул дьяка и подьячего, сам — без толмача — с юным полоцким узником говорил. Да тесно показалось государю в узилище, велел он Николауса Смаллана в пыточную комнату отводить — скорее для простора, понятно, но и для устрашения; орудий разных там стояло много, при виде их не только у малых птиц вроде Смаллана, но и у матёрых зверей — у волков и медведей — языки развязывались изрядно. А Иоанн сидел на троне простом, без позолот и сафьяна, сидел под крепким арочным сводом, одетый просто, в серую льняную рубаху и