Партизаны - Петр Санников

Ранним летним утром в селе Баево, на берегу Кулунды, с обеих сторон дороги у самого моста, солдаты рыли окопы. День обещал быть жарким. Некоторые согрелись настолько, что скинули гимнастерки, спины блестят от пота. Офицер в полной форме при полевых погонах подгоняет нерадивых, тревожно поглядывает на дорогу за речкой, на дальние березовые колки.

Степка стоит возле плетня огорода в нескольких шагах от окопа. Время от времени молодой сухощавый солдат покрикивает на него: «Уходи домой. Уходи, а то тебя убьют». У солдата кисти рук и лицо загорели до черноты, тело, не видевшее солнца, иссиня белое. Мальчишка молчит, думает про себя: «Вот пристал. Меня — то за что убивать? Вы воюйте, а я тут постою в сторонке, посмотрю».

Прибежала мамка. Такой сердитой он её ни когда еще не видел — раскраснелась вся, запыхалась. Схватила упирающегося сына за руку, потащила домой. «Бегом, я сказала. Бегом! Хочешь что бы тебя убили?»-«Ну вот, и мамка туда же. Зачем меня — то убивать?»

Боя в этот день однако не случилось, а на следующий день белых в селе уже не было. Говорили, ночью ушли по дороге на Прослауху. У одного дома соседки судачили о бывшем на постое «фельдфебеле».

— У нас на постое был фЕнь-телебЕнь.

— Ой маменька, не знаешь так и не говорила бы. Не фЕнь-телебЕнь, тЕлебень- тЕлебень.

Ближе к полудню на дорожке за Кулундой появились вооруженные верховые, трое — разведка; следом за ними пылил большой конный отряд. Над головами всадников качались пики с красными треугольными флажками. Войско обмундировано кто во что горазд: в форму русской армии, мундиры чехов, англичан и Бог знает еще какие; многие и вовсе одеты, как мирные крестьяне. Вооружение тоже самое разномастное: у кого винтовка, у кого бердана, тот с саблей, многие с самодельными пиками. За ними пылил, растянувшись чуть ли не на версту, большой обоз: на некоторых телегах по десятку партизан, на других различный скарб, несколько раненых или больных, на той пулемет «Максим», на следующей навалены какие — то мешки, ящики. Отряд втягивался в село. Рядом бежали мальчишки, любопытный люд выглядывал из дворов, толпился у заборов.

Впереди на гнедом коне ехал командир — крепко сбитый, круглолицый мужчина, с небольшими усиками над губой, в кожанке, с ремнями портупеи. На одном боку сабля, на другом наган в кобуре, на груди висит бинокль — орел! «Глядите это Игнатий Громов, сам Громов». Рядом бравый знаменосец высоко держит знамя. С красным полотнищем играет летний ветерок. Паренек гордо улыбается.

«Войско» вышло на площадь, растеклось по ближним улицам и переулкам. Некоторые партизаны подыскивали квартиры, многие располагались прямо на площади, пустырях и прилегающих улицах. Задымили костры — мужики стали варить кашу на ужин.

На утро объявлен сельский сход.

Мальчишки крутятся возле тачанки с пулеметом, рассматривают невиданную машину. Среди них и Степа с Ваней.

— Степка, пошли посмотрим лучше пушку.

— Да подожди ты, Ваньша. Погляди, во патроны. Здоровые и в ленту напиханы.

Усталый, запыленный, преклонных лет партизан лениво ругался, безуспешно пытался отогнать пацанов, отправить по домам. Наконец плюнул на это дело, расстелил старенькую, прожженную солдатскую шинельку прямо на мураву у телеги, и улегся отдыхать. Ящик с пулеметными лентами все — же убрал от греха под телегу, рядом с собой; не растащили бы парнишки, не дай Бог.

— Пошли, Степка

— Ладно, идем. Где пушка — то?

— Вон возле церквы.

— Идем.

Солнышко низенько. Жара спадала.

Мальчишки потянули к дому. Вон и табун уже показался на дороге за речкой. Надо встречать свою скотинку, заставать в загоны, помогать с управой.

На следующий день с утра на площадь села стали собираться люди. Как положено, мужики — главы семей, дымили самокрутками, разговоры вели не спешно, строили догадки за чем собрали. Ясное дело, будут опять агитировать идти партизанить. Знали, что ночью некоторые дали тягу в колки, на заимки. Хмурились, скребли бороды — надоело прятаться самим, хлеб и скот прятать. У многих фронтовиков закопаны в укромных местах винтари, на всякий случай. Глядишь и пригодятся. А злости на колчаковцев накопилось столько, что не выскажешь. Сколько можно, в самом деле кормиь супостатов?! Еще и по мобилизации выгребают молодых парней, мужиков.

Любопытные бабы и девушки тоже стояли кучками там и сям, болтали не о чем, щелкали семечки. Вокруг вились, как пчелы, ребятишки.

Но вот показалась группа всадников — Громов со своим штабом. Проехали через площадь, встали у церковной ограды. С коней не слезали.

— Тихо! — народ и так замер, смотрели, вытягивая шеи, прислушивались.

— Комиссар речь гогворить будет.

Один из верховых, человек среднего возраста, в гимнастерке, перекрещенной ремнями, в фуражке с красной звездой, подался не много вперед, заговорил не громко, заставляя людей напряженно вслушиваться. Постепенно разошелся, стал повышать голос, рубил рукою воздух. Степка не понимал, о чем идет речь, да и не вникал, схватывал отдельные слова: «колчаковские грабители и насильники», «контра» и «мировая революция», «до коле будете терпеть» и пр. Мужикам однако эти речи были хорошо знакомы, и поднадоели; народ заскучал. Думали, вы завтра уедете, а следом припрутся каратели. Опять начнут пороть подозрительных по сочуствию большевикам и конечно родственников партизан. Громов подвинулся к оратору, тронул его за рукав, мол закругляйся. Комиссар оборвал речь на полуслове, уступил место командиру.

«Мужики. Я много говорить не люблю, — народ одобрительно загудел. — Красная армия уже переходит Урал. Скоро погонят того Колчака аж до самого синего моря. А мы что же? Будем кормить тех кровопийц, отдавать сынов в их армию? А может хватит?! … Вот мое слово: кто за красных становись по правую руку, кто за белых — по левую.» Громов не спеша вытянул саблю из ножен и указал ею эти места-«лево» и «право». Народ даже отшатнулся, стих шум голосов. «Этот шутковать не будет.» Кто ухмыляясь, кто поглядывая с опаской, но все перешли на «правую» половину площади. Противоположная опустела. Зазевавшаяся старуха вдруг оказалась одна посреди площади, у всех на виду. Охнула, посеменила к народу. Раздался хохот. «Вот она белая гвардейка. Вот она ужо повоюет за Колчака.» Смех волнами ходил в народе, весело ржали конные партизаны. «Эта постоит верой и правдой за верховного правителя!»

Громов аккуратно кинул шашку в ножны. Поднял голову, усмехнулся: «Все значит за красных? Ну тогда идите, мужики, по домам, берите у кого