- Никак нет, сержант.
- Шарп, вот кто. Повезло мне оказаться рядом.
- Повезло, сержант?
- Конечно, парень. Иначе ты мог бы подстрелить чертова героя. – Сержант покачал головой. – Так-так, значит, он любит выпить? Ну-ну.
Шарп проходил довольно близко к одному из горящих зданий, где жар совсем растопил снег, превратив его в мелкие капли влаги на булыжной мостовой. На пути ему попался сломанный стол, и он уселся на угол, наблюдая за пленными, застывшими в снегу, и испытывая дикое желание напиться. Он знал, что не должен. Как только первый глоток крепкого бренди потек в горло, он понял, что слишком уж распустил сопли. Нужно найти роту, почистить палаш, задуматься о завтрашнем дне – но как же хочется отложить все это на потом! От горящего дома тянуло теплом, первым теплом, которое он почувствовал за многие дни, и ему хотелось побыть в этом тепле одному, хотя бы недолго. Чертов Лоуфорд, поперся же в эту брешь без повода!
Простучали копыта, и на площадь въехала группа всадников. На них были длинные темные плащи и широкополые шляпы, Шарп разглядел контуры мушкетов и шпаг. Партизаны. Он почувствовал непонятную, неправильную злость. Герильерос были испанцами, мужчинами и женщинами, сражавшимися в герилье, «маленькой войне», им удавалось то, чего не могла испанская армия, они тысячами убивали наполеоновских солдат, с которыми теперь не придется встречаться британским войскам, но почему-то присутствие этих всадников на площади Сьюдад-Родриго раздражало Шарпа. Эти партизаны не пробивались сквозь брешь, не лезли в лобовую на пушки, но вот они, слетелись, как стервятники к останкам человека, которого не убивали. Всадники остановились. Они глядели на пленных с затаенной угрозой.
Шарп отвернулся. Он снова глотнул из фляги и попытался разглядеть что-нибудь в самом пекле, внутри превратившегося в огромную печь дома. Он думал о Бадахосе, ждущем на юге, неприступном Бадахосе. Может, рябой клерк из Уайтхолла напишет гарнизону письмо, сообщив, что их присутствие в крепости «неправильно»? Шарпа почему-то развеселила эта мысль. Чертов клерк.
Крик, раздавшийся откуда-то сзади, заставил его обернуться. Один всадник отделился от группы и пустил своего коня шагом вдоль передней шеренги пленных. Французы занервничали, опасаясь мести испанцев, и британские часовые попытались отогнать лошадь, но добились только того, что всадник перешел на рысь, затем на легкий галоп, и из-под копыт, засыпая брусчатку, полетел снег. Всадник повернулся в сторону Шарпа, резко сжал колени и направил коня к одинокой фигуре стрелка, ярко освещенной пламенем.
Шарп наблюдал за приближающимся человеком. Если тот хочет выпивки, пусть ищет свою. Копыта высекали искры из булыжной мостовой, и Шарп поймал себя на мысли, что желает зверюге поскользнуться и сбросить седока. Может, человек это и был отличным наездником, но это же не дает ему право нарушать уединение человека, тихо вкушающего заслуженную выпивку! Он отвернулся, игнорируя спешившегося испанца.
- Ты что, забыл меня? – Шарп услышал звук этого голоса, и выпивка была забыта. Он резко повернулся, вскочил, а всадник, сняв широкополую шляпу, тряхнул головой, и длинные темные волосы упали по сторонам лица, придавая ему сходство с ястребом.
Худая, жестокая и очень, очень красивая. Она улыбнулась:
- Я приехала, чтобы найти тебя.
- Тереза? – Ветер срывал снег с крыши, вихрем закручивая его над летящими вверх искрами от горящего дома. – Тереза? – он бросился к ней, она – к нему, и он обнял ее, как обнимал первый раз, два года назад, закрывая от пик французских уланов. – Тереза? Это ты?
Она взглянула на него с ехидной улыбкой:
- Точно, ты забыл меня.
- Боже небесный! Где ты была? – он рассмеялся, забыв про одолевавшую печаль, и коснулся ее лица, как будто хотел удостовериться, что это она. – Тереза?
Она тоже засмеялась, проведя пальцем по шраму на его щеке:
- Я думала, ты мог меня забыть.
- Забыть тебя? Нет, – он покачал головой, внезапно потеряв дар речи, хотя так много хотел сказать. Он надеялся найти ее год назад, когда армия двигалась к Фуэнтес-де-Оноро, всего в нескольких милях от Сьюдад-Родриго. Это была родная земля Терезы. Он думал, что она могла его искать, но за год от нее не дошло ни весточки, а потом он уехал в Англию и встретил там Джейн Гиббонс. Шарп заставил себя не думать об этом, взглянул на Терезу и поразился, как он мог забыть это лицо, эту жажду жизни, эту внутреннюю силу.
Она улыбнулась и кивнула на винтовку, висевшую на ее плече:
- Твое оружие все еще у меня.
- Скольких ты из него убила?
- Девятнадцать. Не так много, – она поморщилась: ее ненависть к французам была чистой и страшной. Повернувшись в его руках, она взглянула на пленных и спросила: - А скольких ты убил сегодня?
Шарп подумал о сегодняшней битве в этом аспекте и пожал плечами:
- Не знаю. Двух, может быть, или трех.
Она снова взглянула на него и кивнула:
- Да, не очень много. Ты скучал?
Он уже успел забыть, как она любит дразниться, и смущенно кивнул:
- Конечно.
- И я по тебе скучала. – Это было сказано почти вскользь, как будто между делом – а значит, было абсолютной правдой. Она уперлась руками ему в грудь и мотнула головой в сторону остальных всадников: - Слушай. У них совсем нет терпения. Ты будешь в Бадахосе?
Он слегка смутился этим внезапным вопросом, но после секундного замешательства кивнул. Это была всем известная тайна: в армии толком не было известно, но каждый знал, что нужно взять обе крепости.
- Да, я, видимо, буду в Бадахосе.
- Отлично. Тогда я остаюсь. Только скажу своим людям, - и она повернулась к коню.
- Ты – что?
- А ты не хочешь? – поддразнила она его снова и рассмеялась собственной шутке. – Я все объясню, Ричард, только попозже. У тебя есть где остановиться?
- Нет.
- Ладно, мы что-нибудь найдем, - она взлетела на лошадь и снова кивнула в сторону партизан. – Им надо двигаться. Я скажу, чтобы ехали без меня. Подождешь здесь?
Он отсалютовал:
- Так точно, мадам.
- Уже лучше, - улыбнулась она, снова поразив его своей красотой и радостным выражением лица, и пришпорила лошадь, рванув через слякоть.
Он кивнул и снова повернулся к огню, чувствуя тепло и радостное облегчение от ее приезда. Ему хотелось, чтобы она никогда не уезжала. Затем он задумался о ее словах, о чувстве отдаленной опасности при самом упоминании этого странного названия – Бадахос. Сегодня была одержана победа, но отсюда все – и британцы, и французы, и испанцы, артиллерия и пехота, кавалерия и инженеры – шли к единственной цели.
И теперь, похоже, туда двигались и влюбленные. В Бадахос.
Они нашли домик у самой стены, в нем раньше квартировали французские артиллеристы. На кухне обнаружилась еда, подсохший хлеб и немного холодного языка. Шарп разжег огонь и, обернувшись, увидел, что Тереза нарезает каравай своим штыком, с силой налегая на лезвие. Он засмеялся. Она с неудовольствием воззрилась на него:
- Что смешного?
- Я как-то не представлял тебя в роли домохозяйки.
Она наставила лезвие на него:
- Слушай, англичанин, я могу делать любую работу по дому, но не для того, кто насмехается надо мной. Война-то когда-нибудь кончится.
Он снова засмеялся:
- И ты вернешься на кухню, женщина!
Она усмехнулась, но мысли у нее были невеселые. Она носила оружие, как и другие испанские женщины, потому что слишком многие мужчины уклонились от борьбы, но придет мир, и мужчины снова станут достаточно храбрыми, чтобы загнать женщин к печи. Шарп увидел тоску в ее глазах и решил сменить тему:
- Так о чем мы должны были поговорить?
- Позже. Сперва поешь.
Она принесла тарелки ближе к огню и засмеялась, глядя на сомнительного вида пищу. Оба, сильно проголодавшись, смели все до крошки, запивая разведенным водой бренди, а затем, под одеялом, когда-то служившим попоной французской лошади, занялись любовью возле огня, и Шарпу захотелось остановить мгновение, поймать его в ловушку и заставить длиться вечно. Тишина царила в маленьком доме на окраине захваченного города, слышалась только перекличка часовых на стене, редкий лай собак да треск догорающего огня. Он знал, что она не останется с ним, не станет следовать за лагерем, как другие. Тереза горела желанием воевать с французами, отомстить нации, изнасиловавшей и убившей ее мать. Понятно, что их сиюминутное счастье не будет и не может длиться вечно. Счастье быстротечно, подумал он, вдруг вспомнив о Лоуфорде, лежащем где-то там, в монастыре. Тереза вернется в свои горы, к засадам и пыткам, травить французов среди скал. Если бы только он не был солдатом, а был, например, егерем или кучером, или нашел еще какую-то работу, он мог бы осесть на одном месте. Но у солдата доля другая.
Рука Терезы погладила его грудь, скользнула по спине, пальцы ее нащупали широкие бугры шрамов. Она спросила:
