– На живодерне и то лучше пахнет, – сказал Прокопий Акинфович, раздеваясь вместе с Орловым до исподнего. Им вручили песочные часы. Прокопий Акинфович перекрестился и опасливо шагнул за генералом в дымящийся жаркий ад. Но уже через минуту голый Орлов выпрыгнул в предбанник, заорал: «Воды!», не дождавшись, вышиб лбом дверь, гигантскими прыжками достиг берега озера и кинулся в него – сотни птиц взметнулись в небо, а склоны Везувия и озеро Аньяно огласились такими проклятиями и ругательствами, какие эта неаполитанская местность не слыхала никогда. Рибас снова подивился натуре Орлова: в ней уживался – надменный решительный генерал и прежний бесшабашный Алехо. Прокопий Акинфович все еще не появлялся из дымящегося чрева, и за ним, как в жаркий крепостной приступ, ринулся кучер, вынес потного, хватавшего ртом воздух миллионера. Потом выяснилось, что хозяин, ошеломленный знатными посетителями, забыл дать Орлову сабо, и тот едва не сжег ступни ног. Одеваясь, Алехо сказал, что Данте наверняка тут парился и притерпелся, раз написал такие длинные вирши.
Когда Рибас вошел в отчий дом, слуги несли следом турецкий ковер, подарок волонтеров-греков. Двенадцатилетний Эммануил не преминул на нем порезвиться, рассматривал мечети и купола, вытканные по желтому полю ковра. Джузеппе подарил ему турецкую саблю с костяной рукояткой. Пятилетний Андре бегал по ковру в зеленой чалме с серебряной брошью. А из детской принесли и показали волонтеру еще одного брата – Феличе, родившегося в отсутствие Джузеппе. Мать, обняв сына при встрече, держала Феличе на руках и с неодобрением наблюдала за происходящим. Перед тем, как сын с Доном Михаилом ушли в кабинет, сказала:
– Завтра ты пойдешь со мной к утренней мессе.
Отец выглядел мрачным и озабоченным настолько, что на нем лица не было.
– Мне передали, что король распорядился присвоить тебе чин майора, – сказал он. Рибас рассмеялся: он не знал этой новости.
– Почему же ты не рад? – спросил он отца, а тот молча бросил на стол черный платок, обшитый красной ниткой. На платке был срезан один из углов. Рибас прекрасно знал, что это значит. Итак, Ризелли, а кроме них было некому, объявляли ему вендетту.
– Где нашли платок? – спросил он.
– На воротах. – Ответил Дон Михаил, подошел к распятию и продолжал:
– Меня, да и Лос Риоса, и первого министра Тануччи ждет отставка. Наши корни в Испании. А королева Хочет быть независимой и от Испании, и от Франции.
– Королева?
– Фердинанд устранился от дел.
«Вот почему он молчал, а приемом Орлова занималась королева. И, наверняка, этот черный платок с отрезанным углом связан с моим опрометчивым появлением при дворе».
– Никаких утренних месс, – сказал отец. – Уезжай сегодня же.
Ввязываться в распрю с Ризелли не было никакого смысла: корни Рибасов в Италии совсем не глубоки, по сути, он одинок, а будущее семьи и его братьев становилось теперь неопределенным. Все последующие дни до отъезда Орлова из Неаполя Рибас почти не выходил из каюты на «Трех Иерархах». Узнав о его производстве в майоры, Витторио Сулин и Кирьяков потребовали сатисфакции в виде офицерской пирушки, но Рибас отложил ее на то время, когда они прибудут в Ливорно.
Витторио рассказывал, как Орлов был в Церкви Сан Паоло Маджоре и рассматривал фреску аббата Чиччо «Падение Симона Мага». Рибас помнил эту многоэтажную фреску со множеством фигур. Симон Маг вываливался из облака и летел вниз, головой к зрителю, раскинув руки.
– Хороша аллегория! – сказал Орлов. – Каждый может угодить носом в землю. А нельзя ли этому аббату сделать заказ?
– Он давно умер.
– Зря он поторопился. Я бы ему хорошо заплатил, Орлову показали копию с картины аббата «Аллегория на воцарение Людовика XIV», он долго ее разглядывал, сказал, что купит оригинал, но назовет его «Прославление Екатерины». Торговцы удивились. Но тут же засомневался и Орлов:
– Да… но где же тут Екатерина… может быть, вот эта, что рядом с голым стариком? Хотя, что ей с ним делать.
В качестве Екатерины он отверг и фигуру женщины в римском шлеме, и полуобнаженную даму рядом со служанкой, но в конце концов установил, что Екатерина, наверняка, та особа, что смотрит на щит:
– И ангел трубит. И ребенок под щитом! Вот это и будет наша цезариня.
Рибас никому не рассказывал о прошлом столкновении с Ризелли и о своем теперешнем положении, но, раздумывая о возможности с кем-то поделиться неприятными новостями, он, к своему удивлению, понял, что тотчас бы нашел поддержку и у Витторио Сулина, и у Кирьякова, а может быть, и у Орлова, и причем, поддержку конкретную – словом, намерениями и шпагой. Среди них он не был одинок.
В Ливорно «Три Иерарха» не встречали пушечным салютом, но на пристани собралась толпа, дамы осыпали Орлова приглашениями, курьер герцога Тосканского передал его желание увидеться с графом Орловым в удобное для него время. Адъютант сообщил, что в Ливорно нанят дом, где графа ожидает последняя почта из Петербурга, но Орлов решил ехать в свой палаццо в Пизе. Однако, по пути туда, он передумал, повернул назад, а Витторио, Рибас и Кирьяков с солдатами поехали приготовить палаццо к предполагаемому балу.
Во время отсутствия хозяина в палаццо жил лишь сторож, который и открыл ворота, и солдаты принялись убирать, проветривать помещения, растапливать камины. Рибас и Витторио прогуливались по двору, когда в доме раздался взрыв – из окон кабинета Орлова полыхнуло пламя. Бросились тушить. Бочки для воды оказались пусты. В кабинете дотлевали картины, книги. На полу обнаружили кровавое месиво – все, что осталось от солдата, принявшегося растапливать камин. Стали искать сторожа – его нигде не было. Кирьяков немедленно выставил караулы. После осмотра развороченного камина определили, что в нем лежало начиненное порохом ядро. Проверили другие камины и нашли еще одно ядро, готовое взорваться, как только растопят камин. В комнате, где он ночевал год назад, Рибас обнаружил на столике черный платок с отрезанным углом. Итак, без Ризелли тут не обошлось. Витторио позвал Рибаса, они сели в карету и помчались назад в Ливорно.
Орлов с неохотой оставил общество консула Дика, негоцианта Уго Диаца с супругами и вышел к прибывшим. Взглянув на них закопченные лица и выслушав, покачал головой:
– Турки за Чесму сатисфакции жаждут.
Потом сказал, что ночью Петр Кирьяков с командой срочно отправится в Лейпциг, а они, Витторио и Рибас, поедут туда же утром. Велел привести себя в надлежащий вид и пожаловать к столу. Витторио что-то знал о Лейпциге, но говорил туманно, предпочитая дождаться утренних инструкций.
За обильным столом присутствовал и живописец Геккерт, взявшийся писать батальную картину о Чесменском бое. Уго Диац по-прежнему закрывал глаза на откровенные ухаживания Орлова за Сибиллой, но обещал поставить русской эскадре малые суда и лес для ремонта. Орлов передал Сибилле апельсин и сказал:
– Этот померанец созрел для вас.
Сибилла разрезала апельсин, и в его сочных дольках обнаружила кольцо с драгоценным птичьим глазком. Алехо хохотал.
– Голландские баталии статичны, – говорил живописец Геккерт. – А мне нужны мощь, страсть, ужас и грандиозность. Есть одна беда: я никогда не видел, как взрываются ночью корабли.
– Это мы сейчас устроим, – сказал Орлов.
Через час с четвертью вся компания усаживалась в гребной катер. В залив, подальше от берега матросы вывели ветхий фрегат, с которого было снято все, что имело ценность. Он был начинен порохом и нефтью, как и подобает брандеру. Компания под зимним звездным небом приготовилась к небывалому зрелищу.
– Сеньоры! Вот вам сотая доля Чесмы, – сказал Орлов.
Матросы подожгли импровизированный брандер, и он взорвался мгновенно – взрыв поднял в воздух тела обреченных моряков. Живописец, бормоча что-то, молился. Дамы аплодировали. Жители Ливорно в испуге липли к окнам. Может быть, этой ночной демонстрацией Орлов отвечал тем, кто заложил ядра в его палаццо, но в диковином представлении погибло три матроса. Офицер-устроитель сослался на то, что они были навеселе, а вдохновленный живописец сразу же отправился пробовать свои краски на палитре.
Утром ни минуты не спавший Орлов прибыл в нанятый в Ливорно дом. Щеки графа светились от белил Сибиллы. Рибас и Витторио поджидали его, и Орлов, борясь со сном, вручил им необходимые бумаги, сообщил, что Кирьяков уже выехал, а им поручалось проследить, чтобы дело в Лейпциге было совершено отменно и с успехом. А совершить надо сущий пустяк: привезти из Лейпцига в Ливорно некоего Алексея Шкурина, мальчика девяти лет.
– Что за странное поручение, когда в Тоскании творится бог весть что, – удивлялся Рибас, когда они садились в карету. И спросил: – Чей это ребенок?
– Императрицы Екатерины.
4. Алеша и отъезд
1772–1773
Это было одно из самых дальних путешествий, которое совершал по суше новоиспеченный майор неаполитанских войск Джузеппе де Рибас. Тоскана, Венеция, бесчисленные ущелья и реки Низких Альп, Богемия… В молодости Витторио Сулин знавал эти почтовые тракты, совершая путешествия курьером, так что неофит Джузеппе целиком полагался на него, и Витторио умело выбирал постоялые дворы почище, вполне приличные, а поздний ужин в какой-нибудь корчме его усилиями частенько превращался в отменный прием с олениной на вертеле, вином и несущественным проигрышем в карты.
