Толмач пояснил:
— Это шаманка, колдунья по-нашему. Степняки шаманов очень почитают, вроде святых для них шаманы…
Остей Укович оскорбился неуместностью сравнения, но ничего не сказал — не ко времени было поучать толмача. Хоть и крещеным был толмач, но вышел из язычников-половцев недавно, какая у него святость? Святость надобно нутром почувствовать, нутром… С молоком матери восприять…
За шаманкой ехали еще двое в богатых шубах, тоже старые, морщинистые, и охрана — полсотни всадников на низкорослых конях, с копьями и круглыми щитами в руках.
Воевода вежливо поклонился, спросил о здравии.
Послы молча сидели в седлах, смотрели поверх головы ничего не выражающими глазами. Остей Укович нахмурился. К нему поспешно подъехал уже знакомый высокий воин, пояснил, что, по татарскому обычаю, послы могут говорить только с тем, к кому посланы. Посол, нарушивший обычай, примет гнев хана…
Воевода согласно кивнул:
— Если обычай, пусть будет по-вашему. На чужие обычаи мы не обижаемся. Пусть будет у послов путь благополучным…
Посольство хана Батыя уехало на север.
Медленно тянулись дни ожидания.
Не очень-то верил Остей Укович, что посольство закончится миром. Не для того царь Батыга привел к рязанскому рубежу такую великую силу! Но неверия своего воевода никому не показывал, воинам приказал татар не задирать, со стены оружием не грозить и словами не бранить. Даже татарских лазутчиков, слонявшихся под самыми стенами, не отгоняли. Пусть смотрят, много ли увидят?
А в стан за рекой подходили новые и новые конные рати. До самого горизонта уже стояли татарские юрты. Задумывался старый воевода: уж не обманули ли его татары? Не для того ли посольство наладили, чтоб без помех собрать свои орды? Но если и так, что поделаешь? Не с его же малым полчишком в поле выходить — враз прихлопнут!
Остей Укович стоял на башне, подолгу смотрел на татарский стан.
Костры, бесчисленные, как звезды в небе, тускло мигали за рекой.
2
В тягостном ожидании прошла неделя.
На восьмой день донеслось до крепости долгожданное пение дружинных труб. Из-за леса выплыли голубые рязанские стяги: ответное посольство князя Юрия Игоревича спешило к царю Батыге.
Любимого сына своего Федора послал рязанский князь во вражеский стан. Был Федор Юрьевич славен удалью и умом, красотой и силой. Боялись его враги и любили друзья. Был Федор счастливым мужем, без памяти любила его княгиня Евпраксия, краше которой, как говорили, не было женщины на Руси. Провожая сына в опасный путь, Юрий Игоревич наказывал:
— Помни, Федор, главное сейчас — время. Лаской, смирением, подарками — чем угодно, но задержи царя Батыгу на рубеже. Когда соберем войско, по-другому говорить будем. Может, и помощь придет из Владимира, из Чернигова. Не доброхоты мне владимирский и черниговский князья, но поймут — должны понять! — что сегодня Рязань погромят, а завтра на них обрушатся. Гонцы мои уже поехали во Владимир и в Чернигов…
Крепко запомнил Федор отцовский наказ. Готов был смерть принять за родную землю. Больше смерти боялся унижения, но и на унижение был готов, если понадобится.
И вот ехал теперь Федор впереди пышного посольства. Горячился под ним красавец конь, постукивал по бедру друг верный — булатный меч, румянил щеки морозный встречный ветер. За князем — бояре в высоких бобровых шапках, в цветных суконных плащах, обшитых для красоты серебряной тесьмой. Тяжело топотала посольская стража.
Двести конных дружинников — рослых, молодых, в сверкающих кольчугах — послал с сыном князь Юрий Игоревич. Не для безопасности послал (в случае чего и две тысячи не спасут!), а для вразумления Батыя. Пусть посмотрит царь Батыга, какие молодцы есть у князя рязанского! Пусть призадумается: не лучше ли с таким сильным князем в мире быть?
Вел дружинников воевода Андреан, муж храбрый, умудренный в битвах, осторожный и немногословный. Такой и грудью прикроет, и совет добрый даст. С ним Юрий Игоревич говорил отдельно и поручение дал отдельное: вызнать сколько можно о войске Батыя. Опытный воеводский глаз и со стороны многое увидеть может. А это важно, ох как важно: с татарами после злопамятной Калки русские полки не встречались…
Но не столько на стражу, сколько на обоз с богатыми дарами надеялся рязанский князь. Не пожалел он ни золота, ни серебра, ни диковинных сосудов, ни драгоценных камней-самоцветов, ни мехов соболиных. Все, что накапливалось годами, готов был отдать князь Юрий Игоревич за считанные дни отсрочки.
В татарский стан князь Федор взял с собой только ближних бояр, немногих телохранителей да пестуна-оберегателя, седого Апоницу. Упросил его об этом Апоница, умолил. Первым-де при рождении на руки взял младенца-княжича, последним и проводить его должен, если худое случится.
Долго смотрели дружинники вслед князю.
Когда голубое знамя затерялось среди черных кибиток, воевода Андреан негромко приказал:
— Заворачивайте к крепости!
Воевода Остей Укович встретил Андреана в воротах. Обнялись старые знакомцы, даже прослезились. Было что им вспомнить. Не раз и не два ходили вместе в походы, рубились с половецкими наездниками, сидели в осадах. Вместе плутали по степи, бежав из половецкого плена. И на пирах в княжеской гриднице рядом сидели, плечо в плечо, пили из одного кубка. Породнились даже: старший сын Остея Уковича взял за себя Андреанову младшенькую, внуки у них общие, один корень.
Посмотрели воеводы друг на друга, повздыхали:
— Годы — не ноша, с плеч не сбросишь…
Не разнимая рук, пошли к воеводской избе.
У крыльца Андреан вспомнил о делах:
— Указывай, Остей, куда моим молодцам становиться. Ты — крепости голова.
Остей благодарно поклонился. Старше его был Андреан годами, к князю ближе, а вот без местничества признал старшим. Для дела так лучше, верно.
Остей Укович подозвал своих людей, распорядился. Те сразу же направились к дружинникам Андреана: разводить кого в избы — на отдых, кого на стены — к бойницам.
До поздней ночи горели свечи в воеводской горнице. Холоп уже в который раз наполнял кувшин имбирным квасом: к хмельному, по военному времени, ни хозяин, ни гость не прикасались. Да и не для бражничанья сошлись воеводы — для важного разговора. Обмыслить надобно было, как дальше поступать. Тяжкие времена пришли.
Тысяцкий поведал о рязанских новостях:
— Приехали послы от Батыги три дня назад. Сам я их и встречал, стремя в стремя ехал. Пригляделся. Воины у них злые, жилистые, в седлах сидят крепко — видно, в бою твердые, хоть и росточком невелики. На половцев похожи, такие же желтые и узкоглазые. Но, мыслю, поопаснее они, и оружие у них получше. Копье у каждого, лук со стрелами, а у кого и по два лука, сабли, ножи, топоры. От посольского корма отказались — с собой везут и сушеное мясо, и кобылье молоко — кумыс. И коням сена не просили: кони у них диковинные, сами траву из-под снега копытами роют. Такая конница и зимой в походы может ходить. Это — самое опасное…
Остей Укович кивнул, соглашаясь. И он о том же думал, приглядываясь к татарским всадникам, во множестве разъезжавшим вблизи крепостных стен. И с тем, что опасней они, чем половцы, тоже был согласен. Половцы в прямом бою нестойки. Бой для них — подскок и отскок, если сами не опрокинули первым отчаянным натиском — по степи рассыпаются, другого случая ждут. А главное — привычны половцы, бивали их многократно, нет страха у воинов перед половцами. Татары — иное. Непонятны татары, чего ждать от них — неизвестно. А неизвестность устрашает…
Андреан осушил ковшичек квасу, бросил в рот зимнюю ягоду — клюкву, продолжил:
— Послов Батыевых провели через всю Рязань. Все воины, что в городе были, вдоль улиц встали. Чтоб видели послы — сильна земля войском! В гриднице встретил их Юрий Игоревич, сидя в золоченом княжеском кресле, как послов встречают. Но был князь в боевом доспехе, и бояре стояли в доспехах же. Это тоже со значением: пусть видят — и мир творить, и биться в Рязани готовы…
Остей Укович поинтересовался:
— А как послы ханские? Что говорили?
— Дерзкие послы! — нахмурился Андреан. — Вошли не поклонившись, шапок не сняли. Протопали грязными сапожищами по узорному ковру, наследили. Старуха в бубен ударила, голосила что-то, но толмачи не разобрали что. Бесноватая вроде. Потом другие послы вперед вышли, начали посольские речи говорить, но не по чину говорить, не по чести — позорно. А как перевел толмач бездельные речи их — обмерли все от гнева. Просили послы десятины во всем: в богатстве рязанском и в людях, чтоб рабами их стали. А князя Юрия Игоревича — в данники…
— Не бывать такому позору! — гневно поднялся из-за стола воевода. — Не было подобного срама на земле Русской!
— И князь Юрий Игоревич тако же мыслит. Но послам велел отвечать уклончиво, вежливо. Не по сердцу велел отвечать — по трезвому разуму. Пусть-де едут послы дальше, в стольный град Владимир, а он, рязанский князь, не может без великого князя владимирского такое большое дело решить. А к царю Батыге — сам видишь — пока что свое посольство послал с дарами великими.
