Подобные мизерабли получать жалованье не имеют права. А посему, любезный граф, изволь заготовить мой указ Военной коллегии, чтоб Кара немедля уволить и дать апшид. Ну, а какие полки ты намерен послать против этой зловредной толпы каналий?
– Сей вопрос еще не решался, – пожал плечами Чернышев.
– Пошли-ка князю Волконскому полк из Ладоги, а то Москва сидит без военных людей вовсе. А Бранту пошли немедля особую цедулу, дабы он взял все предосторожности к охранению нашей Казанской губернии от заразы. Ну, прощай! И я тобой тоже не есть довольна, Захар Григорьич. Ты с небрежением и вяло действуешь.
Чернышев выслушивал речь императрицы, потупившись и стоя. Затем поцеловал протянутую ею руку и ушел.
– Александр Ильич, голюбчик, – обратилась она к Бибикову. – Ну вот, если бы ты был на месте Кара да, боже упаси, захворал?..
– Я всему прочему предпочел бы смерть на посту, государыня!
(Впоследствии, в далекой Бугульме, Бибиков с содроганием сердца вспоминал эту фразу.) – Да, да, – прорекла Екатерина. – Тако думают и так ответствуют своим государям истинные, со светлой головой, государственные мужи. – И, помолчав, как бы давая время приготовиться к ответу, она сказала:
– Голюбчик, Александр Ильич, я на вас имею виды. (Сидевший против Екатерины Бибиков опустил сложенные на груди руки и нервно шевельнулся в кресле.) Вы пока поезжайте исправить свои семейные дела, а после я вас покличу.
(Бибиков встал, и выразительные глаза его округлились.) – Неинако, как тебе доведется туда скакать и маленько перевидаться с маркизом Пугачёвым.
Как ты полагаешь? – снова перейдя на интимное «ты», закончила Екатерина и с выжидательной улыбкой заглянула в его лицо.
– Ваше желание для меня закон, его же не прейдеши… Смею ли я возражать, государыня.
– Очень смеешь, очень смеешь… Я тебя люблю, Александр Ильич, и, пожалуйста, возражай!
– Нет, государыня… Хотя и горько мне, что я иным часом уподобляюсь сарафану…
– Что сие значит? – продолжая улыбаться, с нетерпеливым, чисто женским любопытством воскликнула Екатерина. – Я не понимаю твой иносказательный намек… Будь друг, поясни.
– Ваше величество, – поднял брови Бибиков, – да нешто вы забыли песенку?
Шесть лет тому назад, когда императрица путешествовала в Казань, Бибиков был в её свите на галере «Волга». Екатерина держала себя со всеми, в особенности с Бибиковым, необычайно просто, поэтому он сейчас и позволил себе по отношению к императрице некоторую фривольность.
– Так вот не казните меня, а выслушайте, песенка старинная… – Он подшибился рукой и негромко, но с ужимками, запел фальцетом, подражая певуньям-бабам:
Сарафан ли мой, дорогой сарафан!
Везде ты, сарафан, пригождаешься;
А не надо, сарафан, – ты под лавкой валяешься.
В широкой улыбке Екатерина обнажила белые ровные зубы и, милостиво взглянув на Бибикова, сказала со снисходительной благосклонностью:
– Шутник… Ах, какой шутник вы, ваше высокопревосходительство! И понапрасну вы объявляете себя за сарафан. Вы не есть сарафан, вы – господин генерал-аншеф, кавалер высокого ордена святого Александра Невского. Очень сожалею, мой друг, что я чересчур плохая Габриельша , а то я не преминула бы составить с тобой дуэт. Ты хорошо поешь. Ну, подойди сюда, Александр Ильич, голюбчик.
Бибиков, склонив голову, уже целовал Екатерине руку, она слегка обняла его за шею и поцеловала в гладкий выпуклый лоб.
Проезжая в санях по снежным улицам столицы, Бибиков окидывал мысленным взором служебные этапы своей жизни. Ему только сорок четыре года, а он уже генерал-аншеф. Екатерина высоко ценила в нем просвещеннейшего человека и талантливого политического деятеля.
«Но почему же, почему жребий борьбы с мятежником пал на меня? Ну право же, не по душе мне это дело… А как откажешься? Я человек, прямо сказать, бедный, у меня семья, долги, в опалу попасть резону нет. Ну конечно же, я – сарафан: валялся, валялся под лавкой, а ныне в надобность пришел… А ничего не попишешь… И с кем воевать? С каким-то чумазым казаком, да с башкирцами, да со своим народом… Со своим собственным!»
***
Об осаде Уфы толпами мятежников стало известно не только простому люду, но в этот раз даже и правительству.
Заместитель Кара, генерал Фрейман, донес об этом в Военную коллегию.
Подробностей в рапорте не было, да их никто и не знал, кроме Емельяна Пугачёва.
События под Уфой развертывались так. Толпа башкирцев около пятисот человек под начальством самозваного полковника из башкир Кашкина-Самарова и уфимского казака самозваного подполковника Губанова 24 ноября заняла селение Чесноковку, что в десяти верстах от Уфы, а также и другие ближайшие к городу селения. Уфа была совершенно отрезана. В толпу ежедневно прибывали с разных сторон татары, помещичьи, государственные и экономические крестьяне. Через неделю в толпе было уже более тысячи человек.
Вскоре к городу подъехала группа башкирцев, они кричали с утра до полудня:
– Эге-гей!.. Давай языка сюда, давай начальства, мало-мало балакать будем… Эге-гей!
Из города выехал майор Пекарский и два чиновника.
– Сдавай нам город! – говорили им башкирцы. – Выдавай коменданта Мясоедова да воеводу Борисова.
– Отправляйтесь, изменники, по домам, – говорил им Пекарский. – Иначе мы всех вас побьем из пушек. Государыня сюда целую армию выслала, солдаты с генералами уже подходят к Волге.
– Врешь, собак кудой! У нас нет государыни, у нас есть бачка-царр…
Комендант, полковник Мясоедов, стал приводить Уфу в боевое положение.
Вокруг города были установлены ночные разъезды, в которые назначались и служащие учреждений, сформированы боевые дружины, жителям розданы ружья и порох.
Большая толпа вооруженных луками и копьями башкирцев, сделавшая приступ со стороны села Богородского, была отогнана уфимскими казаками и посаженными на коней жителями. Башкирцы понесли большой урон. Их главари принуждены были обратиться к Пугачёву за помощью.
528 ноября состоялось большое собрание Государственного для обсуждения военных дел совета в присутствии императрицы.
– Какие полки вы намерены, граф, двинуть на место мятежа? – обратилась Екатерина к президенту Военной коллегии Захару Чернышеву. За креслом императрицы стоял навытяжку дежурный при её особе граф Строганов, чуть дальше – два розовощеких пажа.
– Вчерась в ночь, – начал, подымаясь из-за стола, Чернышев, – мною отправлены, ваше величество, курьеры с приказами как можно скорей выступать в поход: Изюмскому гусарскому из Ораниенбаума, второму гренадерскому – из Нарвы и пехотному Владимирскому – из Шлиссельбурга.
Всем полкам следовать в Казань трактом чрез Москву. Опричь того, выслано из Петербурга в Казань шесть пушек с прислугой и снарядами.
– Я держу опасение, что войска наши будут поспешать слишком нескоро, а несчастный Оренбург долго упорствовать этим канальям не сможет, там недостача хлеба, жителям угрожает бедствие. Надо сию экспедицию как можно форсировать.
– Ваше величество! – воскликнул Чернышев, – полки, посаженные на почтовые и обывательские подводы, прибудут на место не позже как чрез два месяца. Также могу поручиться за то, что Рейнсдорп будет держаться в крепости до последней крайности. В том головой ручаюсь!
– Вы, ваше сиятельство, поостерегитесь столь часто закладывать вашу голову, – выразительно прищурилась на него императрица. И ему сделалось неловко, он стал краснеть, кусать губы.
Екатерина вела заседание очень нервно, смута на востоке угнетала ее.
– Вы, помнится, еще так недавно клялись головой, что Пугачёва можно прихлопнуть, как комара, с теми силами, кои у Чичерина, Деколонга и Реинсдорпа. И что войск новых туда не след высылать… Да так и не выслали!
Чернышев хотел было возразить: он-де выслал туда несколько рот и четыре пушки, но, зная, что вступать в пререканья с императрицей в минуты её раздражения опасно, в обиде прикусил язык.
– Впрочем, ты послал туда две роты… Но… Но от твоей столь щедрой посылки только курам смешно… или, как это говорится? – продолжала, заметно волнуясь, Екатерина. – Попробуй-ка сам повоюй с двумя ротами, не желаешь ли, граф, туда прогуляться? – Она бросала на сановников косые взгляды, её оголенные матово-белые плечи нервно передергивались.
Весь генералитет сидел как в рот воды набрал, уткнув носы в бумаги.
Только князь Вяземский преданными глазами, со льстивым бессмыслием, взирал на императрицу.
– Я позволю себе спросить вас, господа сановники, – снова зазвучал голос Екатерины; она вынула из бисерной сумочки раздушенный носовой платок, зал наполнился благоуханием. Юный черноволосый паж сладострастно потянул ноздрями воздух, ему вдруг захотелось чихнуть, со страху он обомлел, крепко-накрепко закусил губу и весь содрогнулся. Его товарищ скосил на него озорные глаза. Граф Строганов повел в их сторону прихмуренной бровью. – Я спрашиваю вас, господа, как быть? – вскинула императрица голову. – Поскольку Оренбург заперт, вся губерния остается без управления. Не направить ли туда второго гражданского губернатора?
