Они, сначала, думали, что детей можно отправить на юг, в Салоники:
– Очень далеко, нужны пересадки. Даже если Голландия даст разрешение на проезд через свою территорию, – заметил Питер, – я не пошлю сто девятнадцать детей, без сопровождающих, в руки нацистов. Я за них ответственен. То есть мы, – поправил себя мужчина.
В Германии детей везли до голландской границы, в случае, если тамошнее правительство поддалось бы напору британского лобби, возглавляемого леди Кроу. Юджиния лично, собиралась пересечь пролив, и встречать поезда:
– Эстер ей помогает, – усмехнулся дядя Джон, – она врач, детский. Работа ее отвлечет, сам понимаешь, от чего… – в голландских портах детей ожидали паромы.
Путь в Голландию для судетских беженцев не подходил, как невозможно было их отправить и через Вену, территорию рейха. Они вспомнили о Польше, но Питер покачал головой:
– Вряд ли. Они собственных граждан в страну не пускали, когда нацисты их из Германии депортировали. Аарон ездил в Варшаву, чуть ли на коленях не стоял, с другими раввинами. Они не дадут визы нашим детям… – они с Генрихом поймали себя на том, что начали считать своими сто девятнадцать малышей. В любом случае, поляки, после Мюнхенского соглашения, ввели войска в Заользье, территорию на севере Чехии. Отношения между двумя странами, окончательно испортились.
В ресторане, они так ничего и не придумали. Питер поднялся:
– Ладно. Утро вчера мудреней. Пошли спать. У меня голова разболелась, от недовольного жужжания его светлости посла. Мне говорили, что министерство иностранных дел, бастион косности, но я даже не представлял, насколько… – утром Генрих нашел короткую записку от Питера: «Встретимся в церкви, как договаривались».
Утренняя служба закончилась. Генрих смотрел на распятие:
– Господи, помоги, пожалуйста. Ты ведь можешь. Это дети, некоторые совсем малыши. Питер сказал, что со следующего года местных ребятишек тоже будут вывозить, не дожидаясь оккупации… – Генрих понимал, что Чехии недолго осталось существовать. Он закрыл глаза:
– А что дальше? Советский Союз? Япония может опять напасть на русских, с востока. Самураев разгромили под озером Хасан, но это была проба сил. Вряд ли, – горько сказал он себе, – запад выиграл время предательством Чехословакии, а Сталин предаст Польшу. Разделит страну с Гитлером. Но тогда, действительно, начнется война. Сколько евреев мы спасем, вывезем отсюда? – в пивной, герр Шиндлер, долго жаловался Генриху на безденежье и неустроенность:
– Возвращайтесь в свой родной город Цвиттау, – наставительно сказал Генрих, следуя инструкциям, полученным от подполковника Остера, – вас жена ждет. Придите в себя, осмотритесь. Вам помогут, обязательно… – Генрих не представлялся Шиндлеру. Он подозревал, что подполковник Остер был связан с заговорщиками из высшего офицерства. Генриху не стоило оставлять следов пребывания в Праге.
Он услышал сзади шаги. У Питера было усталое, поблекшее лицо. В распахнутых дверях церкви виднелись люди, на Мартиновой улице. Девушки цокали каблучками, неся пакеты из универсальных магазинов. День опять выпал ясный, но прохладный. Луч солнца лежал на серых, каменных плитах пола.
Питер перекрестился, устроившись рядом:
– Дополнения к биллю прошли через сегодняшнее заседание парламента. После обеда проголосует палата лордов. Его светлость Ньютон долго кривился, но разрешил приносить список детей… – Питер достал из внутреннего кармана кашемирового пальто чековую книжку, с готическим шрифтом: «Deutsche Bank».
– Шесть тысяч фунтов, ерунда, – Питер смотрел на распятие, – расходы в Праге я объясню. Выпишу чек на герра Шиндлера. Он обналичит, за процент. Скажу, что хотел помочь немцу в беде, ссудить деньги, для основания собственного бизнеса… – не желая вызывать ненужных вопросов, Питер не мог указывать на чеке имена кузенов.
– И ссужу, – усмехнулся Питер, – думаю, пятьсот фунтов его подбодрят. Он что-то болтал, насчет фабрики, в Цвиттау. За такие деньги, он может две купить, учитывая размах тамошних предприятий… – он встал: «Пойдем. Я неплохой ресторан видел».
На паперти Генрих остановился: «Но это еще не все».
Каштановые волосы золотились на солнце, лазоревые глаза были спокойны:
– Не все, – согласился Питер, – после обеда я еду на аэродром Рузине. Я посчитал… – он опустил глаза к чернильному пятну на пальце, – нужно три самолета. Каждый возьмет на борт по двадцать четыре ребенка. Два вернутся сюда, и вывезут оставшихся. У местной авиакомпании новые Дугласы. Посмотрим, можно ли арендовать машины… – Питер взглянул на ясное, голубое небо:
– Надо платить за керосин, за воздушный коридор, нанимать экипаж. Если не удастся арендовать, – он пожал плечами, – тогда я их куплю. Денег здесь… – он помахал чековой книжкой, – на все хватит. Но вряд ли я смогу вернуться в Германию, Генрих… – банк Питера избавился от евреев, в правлении, и держал у себя счета гестапо. Сведения о подозрительных операциях по вкладам немедленно передавались на Принц-Альбрехтштрассе.
Они, медленно, пошли к ресторанчику: «У святого Мартина».
Питер заметил:
– Моего дедушку так звали. Он погиб на «Титанике», с прабабушкой Мартой. Я рассказывал… – он, внезапно, хлопнул себя по лбу:
– Я дам телеграмму Бромли, в Лондон. Моему адвокату. Он управляет личными счетами семьи, в Coutts & Co. Он переведет деньги, но это довольно большая сумма… – Генрих улыбнулся:
– Ты ссудишь герру Шиндлеру средства. Он банковский клерк, хоть и бывший. Пусть он сведет нас с его работодателем… – Питер тряхнул каштановой головой:
– Кажется, никуда я не уеду. Еще поработаем, мой дорогой. Но все равно, ареста мне не избежать, на британской земле. Не сейчас, так позже… – он пропустил Генриха в теплый, прокуренный зал:
– Надо выпить за удачу, – Питер снял пальто, – она нам понадобится… – он повернулся к метрдотелю:
– Бутылку «Вдовы Клико», – велел Питер, – на льду.
– Делай, как лучше для детей… – Клара прижала цветы к груди:
– Спасибо, рав Горовиц, то есть Аарон… Пойдем… – женщина кивнула на кухню, – малыши играют. Я тебя… Вас кофе напою… – при детях она и Аарон всегда пользовались формальным «вы». Ночью, в темноте, он слышал нежный голос: «Du machst mich glücklich…». Он и сам шептал:
– Я люблю тебя, Клара, люблю…
Она шла впереди, невысокая, с прямой спиной. Кудрявый, темный локон, выбившись из скромного пучка волос, падал ей на шею. Клара пропустила его на кухню и зажгла газ:
– Я сейчас… – она держала букет, – вазу принесу. Спасибо вам… Тебе… – в коридоре она прислушалась. Томаш мурлыкал. Из детской доносился медленный голос Пауля:
– Мама… меня учит… Смотрите, я пишу «А».
Клара взяла вазу старого серебра, с камина, в гостиной:
– Я не могу, не могу. У меня не получится солгать. Даже ради детей… – вода в умывальнике шумела. Клара очнулась, когда она стала переливаться через край вазы:
– Я его не люблю. Нельзя его обманывать. Все, что случилось, моя вина. Я его старше, с ребенком. С детьми, – поправила себя Клара:
– Я себя повела не так, как надо. Детям не будет лучше, – на бледном лице блестели темные глаза.
– Не будет, – твердо сказала себе Клара, – нельзя жить в подобной семье. Я начну притворяться, чтобы не ранить Аарона. Я люблю Людвига, всегда любила. Если он мертв, – Клара тяжело, глубоко вздохнула, – то я об этом узнаю. А если жив… – она присела на край ванной, – то он вернется, я верю. Я должна все сказать.
Она следила за кофе, в оловянном, прошлого века, кофейнике. Аарон смотрел на стройные плечи:
– Нельзя ее торопить. Она права, это важное решение. У нее дети, теперь трое. Она меня старше, правда, всего на два года. Ее мужу сейчас бы тридцать четыре исполнилось… – зачем-то вспомнил Аарон. Томаш зашел в полуоткрытую дверь кухни. Кот запрыгнул ему на колени, свернувшись клубочком:
– Он раньше жил в семье Сабины… – у Томаша была теплая, черная шерстка, – в Судетах, в Ауссиге… – Аарон погладил кота за ушами. Кофе чуть слышно бурлил. Клара молчала, затягиваясь папиросой. Рядом с плитой стояли две чашки, старинные, мейсенского фарфора. Вазу она оставила на камине в гостиной:
– У меня только печенье, я не готовила сегодня… – Клара сняла кофейник с плиты.
– Сабина больше не увидит родителей… – понял Аарон, – Пауль сирота, у Адели отца нет. Я всю жизнь буду о них заботиться, Клара знает. И у нас появятся дети… – он ласково подумал о мальчиках и девочках:
– Большая семья, как у бабушки и дедушки. Папа младшим ребенком был, его и тетю Ривку все баловали. Кто знал, что все так обернется? Что дядя Натан пропадет? Папа последний из семьи… – внезапно, понял Аарон: «И мы трое». У них было много дальних кузенов и кузин, все покойные тети вышли замуж:
