— Втикаем, Ванька! — крикнул Пугачев. — Прядай, чертяка, до разу!..
Пугающе и страшно ревнула другая пушка. Все село враз всполошилось, загрохали калитки, заскрипели ворота, стали отрывисто перекликаться люди.
Мимо церкви проскакал эскадрон драгунов, за ним быстро шли безоружные солдаты. Затрубил рожок. Драгуны спешились.
— По избам! — раздалась команда. — Мужиков таскать на барский двор!
Казаки, нахлестывая коней, скакали к лесу. Окруженная верховой дворней, катилась по столбовой дороге к селу Большие Травы громоздкая карета с господами.
Казаки, не решаясь ехать большаком, правились по опушке леса, выискивали свертка на проселок.
— Омелька, — сказал Семибратов. — Ты врал, поди, быдто бы Матрешка стучалась, меня требовала?
— Вот толсторожий дурак, — захохотал Пугачев, — погони нам не миновать, а он — Матрешка…
Они свернули на проселок. Вихлястая дорога пересекла березовую заросль и вынесла казаков на усыпанную полевыми цветами луговину. Здесь пасся большой табун барских лошадей. Жеребята-одногодки и стригунчики то валялись на росистой траве, то, задрав хвосты и взлягивая, весело взад-вперед носились. На пригорке, сторожко подняв голову, стоял высокий, статный жеребец, вожак табуна. Под мягкими лучами выплывавшего из-под земли солнца рыжий жеребец казался изваянием из бронзы.
— Ах, сатана… Вот конь! — восторженно присвистнул Пугачев, любуясь жеребцом.
Жеребец повернул красивую голову с белой звездой на лбу в сторону казаков и заливисто заржал. Визгливо заржали в ответ и казацкие лошадки. Тогда почти весь табун бросил щипать траву и с любопытством повернулся к всадникам. Холеные, породистые кони, приветствуя казацких лошаденок, стали размашисто кивать им головами, как бы раскланиваясь с ними, и было двинулись им навстречу. Но бронзовый жеребец, чтоб прекратить беспорядок, сорвался с места и, распушив длинный, по щиколотку, хвост, с полным сознанием своей красоты и мощи величественно и неспешно пронес себя по луговине, опоясав табун дугой. Когда он как вкопанный остановился, малые жеребята, сразу атаковав его, затеяли с ним потешную игру. Грациозно подобрав передние ноги, они подпрыгивали к его высоко вскинутой голове, пытаясь приласкаться, или, слегка согнув шеи, с разбегу проскакивали у него между ногами под брюхом, как под аркой. Бронзовый жеребец стоял, как изваяние, лишь пошевеливал хвостом, поводил ушами, с кротостью и любопытством посматривая на свое потомство. Статные кобылицы щипали сочную траву, косясь на красавца-жеребца и тайно, может быть, вздыхая.
— Нам заводных[51] коняг треба взять, — сказал Пугачев, — а то на нашенских-то не утечь, словят, чего доброго.
— Жеребец не даст, загрызет, — возразил Семибратов.
— Ты прочь гони жеребца, дуй его хорошень нагайкой, ежели сунется, а я спроворю двух добрых меринков, благо пастухи дрыхнут.
Пугачев отрезал от краюхи большой ломоть хлеба, круто посолил его и, привязав свою лошадь к березе, смело вошел в табун. Походил там, ласково, с цыганской повадкой, посвистал, выбрал крепкого коня. — «Серко, Серко…» — шлепнул его по мускулистой холке, отломил кусок хлеба и всунул ему в мягкие губы. Конь съел вкусную подачу и, похрапывая, стал лизать соленую ладонь чужого человека.
Пугачев вынул из кармана ломоть, мазнул им по лошадиным губам и, поманивая коня: «тирсе, тирсе, тирсе», сначала прытко зашагал от него, затем пустился трусцой к лесу, соблазняя послушно бежавшую за ним лошадь соленым лакомством. Миновав табун, Пугачев схватил коня за гриву и в момент уселся на него верхом. Семибратов, потряхивая нагайкой, наблюдал за рыжим жеребцом и за проворным другом. Жеребец сердито бил передней ногой землю, потом как-то по-особому пронзительно заржал и, выгнув шею, вмах помчался на пригорок.
Солнечный шар только-только успел выкатиться из-под земли, а казаки уже заседлывали в перелеске холеных барских лошадей.
Вдруг, и совершенно неожиданно, на казаков набросилась подкравшаяся молча собачья свора.
Псы примчались со стороны пасшегося табуна. Очевидно, они вместе с пастухом всю ночь честно стерегли табун, а перед утром их, как на грех, свалил тяжелый сон. Лохматый, весь в шишках чертополоха пес яростно вцепился Семибратову в зад и сразу вырвал большой клок штанов. Семибратов дико заорал, с силой пнул пса сапогом, потерял равновесие, ляпнулся на спину и, продолжая орать, стал отчаянно отлягиваться ногами. Пугачева атаковали сразу три пса.
— Ванька, Ванька! — кричал он, выхватив саблю. — Держи, черт, лошадь! — Но зная, что Ваньке приходится туго, он вмиг схватил левой рукой поводья барских лошадей и, рубнув саблей, отсек лохматому псу, что наседал на Ваньку, хвост вместе с частью зада. Сдерживая взвившихся на дыбы коней и разъярившись, он рубнул другую собаку с такой силой, что развалил ее пополам, и сабля его, задев березовый пень, сломалась.
Семибратов вскочил и тоже выхватил саблю. Бесхвостый пес колесом крутился по земле, пронзительно визжал, а две уцелевшие собаки, испуганно поджав уши и ощетинив хребты, отскочили прочь. Подбегали два пастуха с кнутами.
— На конь! — скомандовал Пугачев, быстро подобрав отломившийся клинок сабли. И казаки, продираясь сквозь чащу, ходко двинулись чрез заросль куда глаза глядят, за ними бежали привязанные к седлам казацкие лошадки.
Исхлестанные ветками и сучьями, с расцарапанными в кровь лицами, они вскоре выбрались на большую дорогу и верст тридцать без передыху проскакали во весь опор. Кони — как в мыле, из оскаленных ртов лепешками шлепалась на землю белая пена. Особенно заморился конь под Пугачевым: широкоплечий казак не тучен, но дюж, он весь как сбит из тугих мускулов и крепкой кости.
Казаки были в одних рубахах. Сложенные чекмени ремнями прикручены к седлу. Пугачев первым соскочил на землю и стал разминать затекшие ноги. Он взглянул озорными глазами на Ваньку Семибратова, устало слезавшего с седла, хлопнул себя по бедрам и раскатисто захохотал: на самом заду парня, обнажив тело, зияла прореха размером с большую сковородку.
— Эк тебя пронимает, бородатого лешегона, — ощупывая голый зад, уныло пробормотал Ванька Семибратов. Он суетливо стал искать выдранный клок штанов и на седле, и под седлом, и возле коня — на луговине. — Ой ты, горе. В дороге обронил, — чуть не плача сказал он, лицо его стало глупым. — Чего ж делать-то?..
Тогда Пугачев схватился за живот и от неудержимого хохота повалился на землю.
Семибратов подбежал к нему и пнул его сапогом в бок.
— Черт, сатана, — сердито надул он губы и стал Пугачева упрекать: — Вот украл барских-то лошадей, а пастухам из-за тебя от барина бучка будет.
— Ишь ты, жалостливый какой… Пастухи завсегда оправдаются, раз мы двух псов зарубили. А мы по крайности от петли спаслись.
Тут пререкания меж ними оборвались: вздымая дорожную пыль, скакал на них всадник.
— Варсонофий! — в один голос заорали казаки.
— Казаченьки! Родные!.. — артиллерист Перешиби-Нос спрыгнул с незаседланной лошади и бросился обнимать казаков. — Едва утек. Бог спас, а то бы… Ну до чего я радехонек, что с вами встренулся.
— Куда же ты теперь, Варсонофий?
— Я больше не солдат, ребята… Порешил в бегах быть. А то живота лишат беспременно. Уж-ко что будет там!
Чтобы не попадаться на глаза, они укрылись до сумерек в лесной трущобе. Расположившись у костра в заросшей ельником балке, они принялись за обед, две бутылочки барского вина достали.
— Ой, что-то подеется с крестьянством, — проговорил Перешиби-Нос, и усатое, в оспинах, лицо его стало печальным. — Наипаче опасаюсь за родителев за своих.
— Крови много прольется, а толку ни на эстолько, — сказал Пугачев. — Ни к чему это.
— Таких вот войнишек много на Руси… Пых-пых и погасло. Для крестьянства ничем-чего, одно душевредство… А барам хоть бы хрен.
Пугачев подумал и сказал:
— Вот коли б способа оказались все крестьянство зараз взбулгачить, дело бы.
— Мысли твои одобрительные, ладные мысли, — сказал Перешиби-Нос, и угрюмые глаза его оживились. — В мыслях-то всяко можно рассудить, а поди-ка, сунься… Ого!
— Да, подходящих способов не чутко, чтобы зараз всех мужиков взбулгачить, — вздохнув, согласился Пугачев. — И откуль взялись эти баре? Кто их по всей земле понасадил, кто крестьян на поругание им отдал? От царей, что ли, повелось?
— Ничего не от царей, — возразил Перешиби-Нос, отхлебнув вина из бутылки и закусывая хлебом. Он, как и все старые солдаты, любил пофилософствовать. — Это от Бога. Уж так устроено. А цари тоже из дворян на царство сажались. Народ сажал их. Взять царя Михайлу Федорыча, он боярин был, Романов. А кто до него царствовал, пес его ведает. Хошь и грамотный я, а ни хрена про царей не смыслю.
