Через четыре дня после этого письма у королевы заболело горло, и она почувствовала себя «очень плохо». Никто из ее ближайшего окружения не придал этому значения, так как все знали, что королева всегда чувствует себя «очень плохо» накануне важных государственных мероприятий. Но когда она 17 августа выехала в Балморал, ей действительно было очень плохо, и выглядела она больной. А в Балморале в течение августа и большей части сентября королева жаловалась на сильные боли в руке, на ревматизм, на подагру, на бессонницу и на «тяжелое дыхание с болезненными спазмами в груди». Никогда еще она не чувствовала себя такой больной после «брюшного тифа в Рамсгейте в 1835 г.». После долгих уговоров королева согласилась позвать Джозефа Листера, в то время профессора клинической хирургии в Эдинбурге. Листер сделал ей 4 сентября операцию и удалил опухоль на руке. Операция прошла нормально, но, по словам Листера, королева «ужасно нервничала», так как в результате прошлого опыта очень тяжело переносила боль. В первую ночь после операции она не могла повернуться в постели, а на следующий день практически не могла ходить из-за болей в ногах, пораженных подагрой. Дело дошло до того, что служанки не смогли отнести ее в кровать, и пришлось звать на помощь Джона Брауна. Побывавший в то время в Балморале лорд Стэнли отметил, что королева стала «очень толстой, грузной и чересчур тяжелой». Королева записала в своем дневнике 18 октября:
«Была ужасная ночь с невыносимыми приступами боли. Никакие лекарства не помогают... Мои руки и ноги туго перебинтованы. Беспомощность и неподвижность явились для меня настолько жуткими испытаниями, что я практически перестала принимать пищу... Продиктовала Беатрисе некоторые записи для дневника, которые подготовила за последние дни... Целый день пролежала, не вставая с постели, и почти ничего не ела».
К концу октября здоровье королевы стало постепенно улучшаться, но она потеряла к этому времени более двенадцати килограммов. Тем временем нападки на королеву-отшельницу, «царствующую бедняжку» распространялись по всей стране и приняли характер всеобщего осуждения. Вскоре в Балморал поступила копия злобного памфлета под многозначительным заголовком «Что она делает?», авторство которого приписывали известному историку и активному деятелю либеральной партии Джорджу Тревельяну. В памфлете автор обвинил королеву в необыкновенной скупости, стяжательстве и эгоизме и подсчитал, что она накапливает в год не менее 200 тысяч фунтов. 6 ноября другой член парламента, сэр Чарльз Дилк, выступил в палате общин с разоблачительной речью, в которой сообщил пораженным депутатам, что ежегодные государственные расходы на содержание королевской семьи достигли одного миллиона фунтов и тем самым, по словам другого депутата, в десять раз превысили доход президента Соединенных Штатов Америки. Вдобавок Чарльз Дилк заявил, что это не просто затраты, а «пустая трата денег». Даже весьма обеспеченные средние классы, добавил он, готовы поддержать идею республики, если при этом она «будет свободна от коррупции, которая царит в нынешней монархии». Обращаясь к высокооплачиваемым и высокопоставленным придворным чиновникам, включая лорда-сокольничего и литографа, сэр Дилк обвинил их в стяжательстве и сообщил, что один из них, являясь «придворным гробовщиком, может жаловаться на то, что ему не хватает работы»[51].
Через две недели после злободневной речи Дилка в парламенте, то есть 21 ноября 1871 г., в Балморал пришла телеграмма из Сандрингема — загородной резиденции принца Уэльского в Норфолке, содержание которой посеяло среди придворных опасения, что давняя мечта этого радикала может вскоре осуществиться. В телеграмме сообщалось, что принц Уэльский тяжело болен брюшным тифом, которым заразился во время визита в поместье лорда Лонзборо, что неподалеку от Скарборо. От этой болезни уже умерли побывавшие в этом поместье граф Честерфилд и один из придворных принца Уэльского.
«Их чуть было не смела с дороги толпа панически настроенных придворных во главе с герцогом Кембриджским и принцем Леопольдом. Они бежали так быстро, как только могли».
Королева по-прежнему отказывала старшему сыну в праве участвовать в управлении государством на том основании, что он недостаточно ответственный человек, да и к тому же запятнавший себя нечестивыми поступками в прошлом. Правда, в последнее время она стала смотреть на него более благожелательно, хотя ее возмущал тот безрадостный факт, что популярность принца Уэльского уже намного превзошла популярность ее покойного мужа. А для нее принц Альберт был образцом добропорядочности и кладезем совершенно уникальных человеческих качеств. Что же до принца Уэльского, то королева хотела бы, чтобы он поменьше разъезжал по стране пореже просиживал в ресторанах и не просаживал деньги в поездках по Европе. Однако когда принц находился дома, королева души в нем не чаяла и считала его «просто идеальным наследником престола». «Я всегда счастлива, — писала она, — когда он находится рядом со мной. Мне остается лишь мечтать о том, чтобы я могла видеть его как можно чаще». Печальная новость о его тяжелой болезни потрясла ее до глубины души. 29 ноября 1871 г. она поспешила в Сандрингем, чтобы быть рядом с сыном в этот трудный для него час.
Принцесса Алиса была уже там и пережила немало неприятных минут, поскольку принцесса Уэльская нашла ее несимпатичной и слишком навязчивой. И принц Альфред был уже у брата, и герцог Кембриджский, а принца Леопольда ждали с минуты на минуту. Таким образом, дом принца Уэльского был настолько переполнен придворными, слугами, министрами и родственниками, что когда сюда приехали две его младшие сестры — принцессы Луиза и Беатриса, — им пришлось спать вдвоем на одной кровати. «Какая огромная и беспокойная семья», — подумалось тогда леди Макклесфилд, фрейлине принцессы Александры. Ей пришло в голову, что такую семью просто невозможно содержать в порядке и поддерживать в ней сколько-нибудь теплые дружеские отношения. Они все время ссорились, ругались и ни за что на свете не хотели уступать друг другу. Исключением, по мнению леди Макклесфилд, были принцесса Уэльская и сама королева, которая по-прежнему оставалась «милой, доброжелательной и удивительно спокойной». Но даже она иногда не выносила дурных привычек старшего сына и отчитывала его за разнузданность характера. Так, например, она терпеть не могла, когда принц Уэльский переводил все часы в своем доме на полчаса вперед, чтобы не опаздывать на важные мероприятия. «Она тут же распорядилась выставить точное время и посчитала эту привычку просто проявлением неорганизованности и безалаберности. Это было так характерно для нее».
Несмотря на видимое спокойствие, королева все же изрядно переволновалась в Сандрингеме. «Я все время ждала плохих новостей, — отметила она в дневнике 6 декабря, — и сильно волновалась из-за здоровья Берти». Вскоре после ее прибытия в Сандрингем сыну стало немного лучше, и королева сочла возможным на время оставить его дом. Однако через некоторое время началось обострение болезни, и она вынуждена была вернуться к нему. Появились сообщения, что принцу Уэльскому стало «еще хуже, чем прежде». «Врачи говорят, — вспоминала позже леди Макклесфилд, — что если ему не станет лучше в течение нескольких ближайших часов, то все может закончиться трагически». В ту ночь принца Леопольда срочно вызвали в комнату брата, и по пути туда он встретил почти всех придворных и слуг принца Уэльского». «Было просто невыносимо, — писал впоследствии он, — видеть, как бедная королева сидит у изголовья сына и прислушивается к его тяжелому дыханию. Не могу передать, какое тяжелое впечатление произвела на меня эта картина».
Медицинские бюллетени о состоянии здоровья принца Уэльского, а их было несколько в течение каждого дня, вдохновили одного поэта написать небольшой стишок, который должен был обессмертить его имя:
По проводам электрическим пришло сообщение —
Ему все так же плохо, нет улучшения.
По общему мнению, автором был малоизвестный тогда поэт Альфред Остин, который затем действительно стал лауреатом, однако его стихи все же оставляли желать лучшего.
12 декабря королева отправилась в спальню в подавленном настроении, поскольку очень опасалась, что сын может умереть как раз во вторую годовщину смерти мужа. Она практически не спала в ту ночь и с ужасом ожидала, что ее срочно позовут к принцу Уэльскому. На следующий день положение Альберта стало критическим. Температура поднялась до 104 градусов по Фаренгейту, и он стал задыхаться. «В это ужасное время, — записала королева в дневнике, — я просто не могла найти себе места и не знала, как молиться Богу, чтобы он спас моего любимого ребенка». Она практически не выходила из дома, и хотя все окна были наглухо закрыты от проникновения снега, в переполненных комнатах стоял какой-то странный удушливый запах. Герцог Кембриджский, пребывая в полной уверенности, что все они рано или поздно заразятся брюшным тифом и погибнут, метался по дому и заламывал руки. Почувствовав этот странный запах, он обошел весь дом, обнюхал все углы и в конце концов решил позвать личного секретаря принца Уэльского, который тоже не нашел причины и склонен был думать, что это результат болезни. Через несколько дней они вызвали газовщиков, и те обнаружили в подвале утечку газа из трубы.
