Евгений Анташкевич - 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

Целью работы нелегальной резидентуры в Сахаляне является организация разведывательной деятельности против советского Дальнего Востока, проведение диверсионных актов на объектах промышленности и транспорта, террора против советских государственных и партийных работников и активистов, организация выступлений крестьянства против советской власти, распространение антисоветской литературы, фальшивых денежных знаков и т. д.

В своей работе японская разведка опирается на перебежчиков из СССР в Маньчжурию из числа лиц русской, корейской, китайской национальностей и местных народностей. Активно японская резидентура использует контрабандистов, снабжая их в кредит товарами, имеющими широкий спрос по обе стороны границы.

Для установления первичных контактов с перебежчиками из СССР и контрабандистами японская резидентура произвела весьма рациональную расстановку сил, поскольку после перехода границы из СССР перебежчики и контрабандисты селятся в гостинице, пытаются приобрести нужные товары и т. п., где их встречают упомянутые японские разведчики, находящиеся под выгодным для ведения разведки прикрытием.

С целью внедрения в японскую разведсеть нами были произведены подставы нашей агентуры Кумадзаве и Миядзаки.

В результате удалось выявить их связи, как на территории Маньчжурии, так и на территории СССР. За время проведения ДГОР «Макаки» нами арестованы контрабандисты Кузьмин, Остапец, Темиркеев и его жена.

Однако в настоящее время разведывательные возможности упомянутой агентуры почти иссякли, что требует вывода части агентов из разработки и заведения оперативной игры с японской разведкой на более высоком информационно-оперативном уровне.

Для этих целей нами разработан план оперативной игры в рамках ДГОР «Маки-Мираж» (перерегистрировано из «Маки») с вводом в разработку других агентов и создания для них дополнительных и более широких оперативных возможностей.

План оперативной игры в рамках ДГОР «Маки-Мираж» будет доложен дополнительно.

Михаил Капитонович сидел на лавочке рядом с могилой Ильи Михайловича Иванова. Он пил водку и закусывал варёными яйцами и листьями китайской капусты. Он давно здесь не был, и ему было за это стыдно. Могила была неухоженная, и за это ему тоже было стыдно, а всего-то в шестидесяти метрах за спиной находилась другая могила – Екатерины Григорьевой, и она была ухоженная.

«Ну как же! – думал Михаил Капитонович. – Конечно, ведь у неё есть и отец и мать… наверное, ещё живые, и, по-моему, младший брат…»

Когда Михаил Капитонович пришёл сюда, на могиле Ильи Михайловича горбом стоял ледяной сугроб. Михаил Капитонович пошёл к сторожу, взял лопату, старый вытертый веник, тряпку и ведро с водой. Вода сначала была горячая, добрый сторож не отказал и согрел воду у себя в сторожке, и из ведра сильно парило, но, пока Михаил Капитонович сбивал с надгробного камня и мраморного креста лёд, вода остыла. Сбивать ледяной горб было тяжело – нынешняя зима была сухая, снег выпал ещё в декабре прошлого года, слежался, конечно, и покрылся сверху толстой твёрдой коркой, а сейчас, в начале февраля, превратился в сплошной панцирь, как камень. Михаил Капитонович ободрал руки, а потом заморозил их в воде. Он совал руки в перчатки, но пальцы не отогревались, он снимал перчатки и дышал на пальцы, макал тряпку в воду, протирал ею крест, вода замерзала, пальцы снова леденели, а чёрный мрамор прямо на глазах становился седым.

Он сидел и смотрел на отмытый крест, теперь было всё как положено, по крайности можно было прочитать фамилию, имя, отчество и годы жизни – между датой рождения и датой смерти поместилась она вся, вся жизнь безвременно почившего Ильи Михайловича, в виде маленькой черточки-тире.

«Вот так! – думал Михаил Капитонович. – И это вместо детства-отрочества-юности, мамы, папы, студенческих бурь, друзей-революционеров, кокаина, каторжанской ссылки… чего ещё? – Сорокин налил ледяной водки, выпил, аж заломило зубы, и откусил от яйца. – Надо бы тут почаще бывать, а то ведь скучает, наверное, дорогой Илья Михайлович!»

Он налил в ладонь немного водки «Антипас» № 50 и стал растирать. В этот момент услышал шаги по гравийной дорожке и понял, что бутылка водки «Антипаса» № 50 мало чем отличается от медного кувшина, если её потереть, то явится Мироныч.

Мироныч подошёл и молча сел на лавку рядом с Сорокиным. Михаил Капитонович посмотрел на него, Мироныч сидел с потупленным взором и молчал. Михаил Капитонович налил водки и протянул Миронычу.

– Погоди, Михал Капитоныч! Не буду пока!

Сорокин удивился.

– Новость для тебя горькая…

– Что такое? – Сорокин даже не напрягся, он так привык, что всё время что-то происходит такое, отчего он должен напрягаться, что сейчас не напрягся.

– Помнишь, неделю назад взяли перебежчика из Советов?

Из Благовещенска?

– Помню!

– Он сразу всё рассказал, не молчал, но проверить надо было, и вроде всё сошлось!

– Ну и что? А почему эта новость для меня «горькая»? Разве он первый или последний?

– Не перьвый и не последний, а только он выдал несколько человек, к которым шёл на связь… в смысле главного человека… резидента Советов…

– Мироныч! – перебил его Михаил Капитонович. – Так это же хорошо, одним советским шпионским гнездом стало меньше! – Он сказал это и вдруг заволновался, как будто бы его душа что-то почувствовала. – Не тяни, Сергей Мироныч, при чём тут я?

– А при том, – произнёс Мироныч, – што только што мы арестовали советского резидента, твоего друга Суманидзе, Давидку…

– Суламанидзе, – поправил Сорокин, ещё ничего не осознав, о ком идёт речь, и в этот момент осознал: – Как? Суманидзе или Суламанидзе? Ты ничего не путаешь?

– А што мне путать, ежели я этого твоего Сумаманидзе сам лично знаю, забыл, што ли, кто он такой? Его полгорода знает, только вот с грузинскими фамилиями я не в ладах! Суламанидзе! Тока пока его жёнку, Юлию, не тронули, даром, што ли, дочь царского генерала…

Сорокин смотрел на Мироныча и молчал. Мироныч тоже смотрел и краем глаза видел, что стакан с водкой в руке Сорокина дрожит. Он тихо вынул из его негнущихся пальцев стакан и отпил.

– Ошибки быть не может! – сказал он, вытирая ладонью губы. – Уж прости, што принёс тебе такую дурную весть!

Сорокин молчал.

– И ещё одна новость! Китайцы отступают, вот-вот в город войдут! Пойдешь глядеть?.. Сейчас ты всё едино ничего для Давидки не сделаешь, сейчас к нему будет ходить только Номура, а переводчик Номуре не нужен!

Сорокин глядел в землю и молчал.

Мироныч сказал правду, это Сорокин знал точно – когда политический отдел харбинской полиции арестовывал кого-то по подозрению в причастности к советской разведке, первым начинал допросы Номура и переводчик ему действительно был не нужен. Был нужен только врач, но не Номуре. Сегодня было 7 февраля 1932 года.

Разбитая китайская армия втягивалась в город.

Священный японский ветер начал нагонять грозовые тучи над Маньчжурией задолго. Первый раскат грома ударил, когда японские офицеры взорвали вагон с маньчжурским губернатором Чжан Цзолинем, это было 21 июня 1928 года. Через три года, 18 сентября 1931 года, японские военные спровоцировали мукденский инцидент и начали завоевание Маньчжурии. После мукденского инцидента в китайском и русском Харбине появился ещё один город – японский: 19 сентября параллельная Китайской улице Участковая улица огородилась баррикадами, и бывшие парикмахеры, повара, портные и владельцы маленьких гостиниц и совсем даже не маленьких банков встали за баррикадами в военной форме и выставили оружие. Город счёл это за дурную шутку и полгода, пока японские войска продвигались по Маньчжурии с юга на север, жил, стараясь не обращать на японский город на Участковой улице внимания. Тогда исчез Номура, но не для Мироныча. Мироныч знал, что Номура прячется на Участковой. Через несколько недель город привык к такому японскому обособлению, через баррикады никто не собирался перепрыгивать, городская полиция и гарнизон вели себя так, будто это и не баррикады с вооружёнными людьми, а в город приехал цирк-шапито. И Номура явился в управление. Уже вся Маньчжурия была оккупирована японскими войсками, кроме Харбина. И город жил, как подводная лодка между поверхностью и дном, где не штормит. Объявленный комендантский час толком не начинался и не заканчивался, жители скупили продукты, мыло, керосин, соль и спички, но все прилавки ломились. И только когда начались бои в пригородах и у разъезда Юговича – это было уже начало февраля 1932 года, – китайские военные власти выложили на больших перекрёстках мешки с песком и закрылись гимназии.

Сорокин поднял глаза и увидел, что Мироныч что-то настороженно слушает. Новость об аресте Давида как советского резидента была бредовая, тут надо просто всё разъяснить, и он тоже стал слушать: от Большого проспекта, куда вплотную примыкало кладбище, его ушей достиг странный шум. Мироныч стоял тихо. Солнце было в зените, по земле позёмкой друг за дружкой гонялись сухой снег, пыль и песок, но по своей слабости и низком расположении они не могли шуметь. Сорокин и Мироныч подняли подбородки.