124 год до Р. Х
– Когда я был мальчишкой, – сказал Гай Гракх, обращаясь к слушателям, – мой старый учитель Блоссий заставлял меня читать Еврипида от первой строчки до последней. Бедный старина Блоссий! Стыдно признаться, но мало что из Еврипида застряло в моей памяти, если не считать нескольких строк из пьесы «Вакханки»:
Боги бессмертные могут являться во многих обличьях.
Судьбы вершат они там, где смертные лишь полагают.
Вот почему до конца не доводятся многие планы людские
Иль завершаются вовсе не тем, что задумано было вначале.
Боги же торят свой путь и приводят по собственной воле
Все к окончанью такому, какого не чаяли люди.
И тем завершается пьеса!
Так вот, дорогие друзья, наша «пьеса» еще далека от завершения. Игра только начинается, хотя боги уже «торят путь» к такому концу, коего люди «не чаяли». Ведь разве девять лет назад, когда погиб мой брат Тиберий, кто-нибудь из нас мог предвидеть сегодняшний день?
Гай выдержал паузу, чтобы его слова дошли до слушателей: мысленно он сосчитал до десяти. Умение сделать где надо паузу и выдержать ее ровно столько, сколько требуется, являлось ораторским приемом, которому его учил Тиберий. Он, помнится, говаривал: «Ты тараторишь слишком быстро, братишка. Не спеши, не части, останавливайся то здесь, то там, особенно после того, как сказал что-то важное, требующее осмысления. Набери воздуху и сосчитай до десяти – пусть слушатели в это время продумают, прочувствуют услышанное…»
Гай выступал не на Форуме, а в освещенном саду дома своей матери на Палатине, перед тесным кружком ближайших сподвижников. Они праздновали победу. Гай Гракх, давший после гибели брата зарок никогда не заниматься политикой, был избран народным трибуном, как когда-то Тиберий.
– Правда, – добавил Гай, кивнув в сторону Корнелии, возлежавшей здесь же, на ложе, – возможно, моя мать предвидела это. В детстве не было дня, когда меня не призывали бы брать во всем пример с моего деда. Но, признаюсь, еще больше меня всегда воодушевлял пример матери. Ведом ли кому человек любого пола, обладающий подобной стойкостью и отвагой? Призываю всех вас приветствовать Корнелию, дочь Сципиона Африканского, жену Тиберия Гракха, дважды избиравшегося консулом и удостоенного статуи на Форуме, и мать Тиберия, мученика за дело народа!
Корнелия просияла. Со стороны можно было подумать, что она никогда прежде не слышала подобных слов. В действительности же эта женщина несчетное количество раз появлялась рядом с Гаем во время его избирательной кампании, когда он выступал с речами по всему Риму и его окрестностям. Они вместе очаровывали народ – мать, гордившаяся сыновьями, и сын, превозносивший мать. Сторонники Гая боготворили Корнелию, а поскольку он всячески демонстрировал свое преклонение перед ней, обожали за это и его.
В последние дни кампании послушать Гая стали собираться толпы, превосходящие всякие ожидания. Даже Тиберий, когда находился на пике популярности, не собирал столько народу. Когда же настал день выборов, избирателей в Рим привалило столько, что все постоялые дворы оказались забитыми. Люди спали в рощах, на обочинах и на крышах.
Одним из результатов убийства Гракха стал перенос места голосования с тесного Капитолия на Марсово поле, за пределы городских стен, где было достаточно места, чтобы собраться по трибам. Там были сооружены изгороди, напоминающие овечьи загоны, которые вынуждали избирателей идти один за другим в затылок, без толчеи, и отдавать свой голос, проходя по одному. Но всех этих мер и приспособлений оказалось недостаточно – столь велик был наплыв избирателей, желавших поддержать Гая. Не раз и не два сутолока и путаница грозили перерасти в мятеж, но, к счастью, все обошлось без кровопролития. Гай одержал бесспорную победу и получил, таким образом, мандат на проведение реформ, еще более радикальных, чем затевавшиеся его братом.
Воздав хвалу Корнелии, Гай обратил взор на другого находившегося поблизости человека.
– А еще, друзья, не забудем моего дорогого друга Луция Пинария. Он вовсе не надеялся на мое возвращение в политику, однако, когда я принял решение баллотироваться на должность народного трибуна, он без колебаний поддержал меня как личными усилиями, так и своим немалым состоянием. Луций является представителем новой общественной силы нашего города, сословия, которое мы называем «всадниками» по традиции наших предков. Они награждали лучших воинов боевым скакуном. В наши дни списки всадников составляет цензор, и их отличием является не наличие боевого скакуна или военная доблесть, а личное богатство. Это люди со значительными средствами, решившие отказаться от следования по Стезе чести и составившие, таким образом, высший слой общества, отличный от сената. Луций Пинарий обладает такими деловыми способностями, что можно сказать, коммерция у него в крови, как политика в крови у меня. Будущее Рима именно за всадниками, умеющими упорно работать и рисковать многим во имя будущего процветания. Праздные сенаторы, которые не накапливают богатство, а растрачивают его и при этом смотрят на всех прочих свысока, представляют собой отмирающее прошлое. Луций – строитель, ответственный за осуществление важных проектов по всему городу. У него преданная жена, прекрасный сын, он успешен и удачлив. Мы с Луцием многолетние деловые партнеры и знаем друг друга настолько…
– Что один может заканчивать за другого фразу? – усмехнулся Луций.
– Именно! Однако, когда я выказал намерение добиваться поста трибуна, никто не был удивлен моим решением больше, чем Луций. И никто не был удивлен больше, чем я, когда Луций окунулся с головой в бурный водоворот политической жизни рядом со мной – точнее, конечно, за мной, ибо он предпочел не появляться на сцене, а дергать ниточки за ширмой. Приветствуйте же Луция Пинария – видного всадника, моего друга, человека, обеспечившего нам финансовую поддержку, мое доверенное лицо!
В отличие от Корнелии, Луций не привык к публичным восхвалениям и потому, хоть ему и было уже за сорок, покраснел, как юнец.
Историю Гая знали все – страшная травма, связанная с убийством Тиберия, долгое отлучение от публичной деятельности, постепенное и далеко не быстрое триумфальное возвращение в политику. Но вот историю Луция не знал никто, кроме него самого. Он один ведал, какие сложные, запутанные чувства привели его к этому вечеру. Луция никогда не покидало чувство стыда за свое бездействие во время и после убийства Тиберия. Дела его шли более чем успешно, семейная жизнь складывалась как нельзя лучше, в сословии всадников он занимал высокое положение. Но все эти успехи и достижения не могли смягчить чувства вины. Вот почему, когда представилась возможность искупить ее, Луций, отбросив всякую осторожность, последовал за Гаем, решив поддержать его в борьбе против тех реакционных сил, которые разрушили счастье его матери и лишили его самого чувства собственного достоинства.
– Рядом с Луцием сидит его мать, добродетельная Менения, а близ нее – моя дорогая жена Лициния, – продолжил Гай. – Я благодарен им за то, что они составляли компанию моей матери в те долгие вечера, когда я поздно возвращался домой после очередной попойки с избирателями.
Его жена застенчиво склонила голову.
– Но, Гай, милый, разве тебе не пришлось пить вино каждый вечер, с каждым избирателем по отдельности, в каждой таверне Рима?
Это вызвало добродушный смех и требование подать еще вина.
– Друзья, вздумай я перечислять заслуги каждого из вас и благодарить каждого по отдельности, на это ушла бы вся ночь, но это пир в честь победы, и вы приготовились выслушать победную речь. Знаю, вы уже наслушались моих обещаний, но сейчас другое дело: до сих пор их давал вам всего лишь один из кандидатов, сейчас же к вам обращается новоизбранный народный трибун!
Дождавшись, когда стихнут аплодисменты, Гай продолжил:
– Первое мое требование касается военной службы. Я требую, чтобы государство платило солдатам за экипировку, а не заставляло их снаряжаться за свой счет. Кроме того, предлагаю, чтобы никто не призывался на воинскую службу до достижения семнадцати лет. Что еще важнее, необходимо основать новые колонии, чтобы обеспечить земельными наделами наших ветеранов. Не должно быть такого, чтобы храбрые воины, отдавшие службе годы и получившие увечья, болтались по улицам, тщетно ожидая, когда государство, сулившее им лучшую жизнь, выполнит свои обязательства. Все обещания должны быть выполнены! Для общего же блага предлагаю, чтобы цены на зерно устанавливались государством. Я не считаю, как некоторые мои оппоненты, что зерно должно раздаваться людям даром, но его следует продавать по разумной цене, поддерживаемой за счет субсидий из государственного фонда. В городе необходимо построить зернохранилища для складирования излишков. Ибо если государство не может обеспечить трудящемуся гражданину и его семье пропитание, то какой вообще прок от такого государства? Предлагаю принять масштабную программу строительства дорог, которая будет осуществляться под руководством компетентных всадников и силами наемных работников из числа трудоспособных граждан, а не рабов. Благодаря завоеваниям казна распухла от денег. Почему же, вместо того чтобы они лежали там без толку, не дать возможность гражданам заработать, а государству получить нужные ему хорошие дороги? Что еще настоятельно нуждается в реформировании, так это суды. С незапамятных времен правом судить всех граждан обладали только сенаторы. Им принадлежат права и уголовного, и гражданского разбирательства. Самих себя тоже судят они, поэтому и получается, что, когда наместника провинции обвиняют в вымогательстве, его собратья-сенаторы признают его невиновным и освобождают от ответственности. Я предлагаю добавить к тремстам сенаторам, имеющим право занимать судейские должности, триста всадников. Возможно, эта встряска придаст нашей судебной системе ответственности, в которой она так нуждается. Вот, друзья мои, в сжатом виде та программа, которая была решительно поддержана большинством избирателей. Она сулит выгоду беднякам благодаря зерновым субсидиям, оплачиваемым государством работам и новым колониям. Она сулит выгоду зажиточным всадникам благодаря прибыльным общественным подрядам и доступу к судейским привилегиям. И только несчастные сенаторы ничего не выиграют – им не остается ничего, кроме их достоинства.
