Уже совсем стемнело, и двигаться пришлось неспешно, объезжая буреломы и заросли кустарника, всё время прислушиваясь, нет ли погони.
– Ночью они вряд ли по лесу шастать будут, а вот утром по следам пойдут, баилу очевидцы его резни своих же булгар не нужны, – скрипя зубами от боли в тревожимых скачкой ранах, прохрипел Сивый. – Вдруг да донесут о том Атулай-беку, не сносить тогда ему головы, а перед тем ещё и кожу с живого снять могут, есть у них такая потеха.
Доехали до оврага.
– Нам в какую сторону? – спросил Невзор.
– Туда, – морщась от боли, махнул направо Сивый.
– Значит, поворачивай налево, – молвил юноша и добавил: – Следы заметать будем.
Они повернули налево и медленно поехали вдоль оврага. В одном месте, где кусты росли у самой кромки, Невзор швырнул вниз колчан со стрелами, налучи с луками, а затем и оба меча с поясами, связав их вместе.
– Давай теперь ты, брат Сивый, постарайся кусты не задеть, чтобы снег на них остался нетронутым. Голову береги, катись, кувыркайся, на ноги не торопись вставать. Жди меня внизу, у самого дна.
Он помог соратнику сесть в седле боком лицом к оврагу, опереться здоровой ногой о стремя и прыгнуть, точнее, упасть вниз. Послышался удар, шелест снега, треск веток, стон, и потом наступила тишина.
– Ты жив, брат? – тихо позвал Невзор, но ответа не услышал.
После победы над булгарами потянулись домой русские рати. Снова шли лесами и перелесками, только теперь не хмурыми, а радостными были лики тех, кому посчастливилось остаться живым в страшных сечах, увидеть благодарные глаза братьев-славян в севских, радимичских да вятских землях и принести радостную весть домой.
Ворон тоже радовался со всеми, но печалью щемило сердце, оттого что потерял много добрых изведывателей. Где-то здесь сгинули его верный ученик Невзор и молчаливый Сивый, так добре потрудившиеся во славу Руси. Коли б не они, кто знает, как бы всё обернулось под Булгар-градом. Из печальной задумчивости начальника Тайной стражи вывел возглас старого полутысяцкого Хоря.
– Ворон, Ворон, – по сияющим очам было видно, что Хорь примчался с добрыми вестями, – поехали, чего покажу! – радостно крикнул он.
Они съехали с дороги в глубокий снег, и лошади, увязая по грудь, понесли их наискосок к другой лесной тропе за пригорком. У огнищанских саней, которыми правил малец годков десяти– двенадцати, Хорь осадил коня. Второй юноша постарше, в тулупе, сидевший спиной к передку, оглянулся, и… начальник Тайной стражи вмиг слетел с коня и заключил юношу в объятия.
– Невзор, откуда? Мне ж донесли, что обоз, в котором ехал купец Акпай, весь подчистую вырезал местный баил. Вот… – Ворон вытащил откуда-то из-за отворота своей шубейки кольцо-печать купца Акпая.
– Э, нет, дядька Ворон, – мотнул головой юный изведыватель, – это ему, – кивнул он в сторону саней. Шуба в них зашевелилась, и из-под неё, опираясь на руки, привстал лежавший человек. Это был Сивый.
Радостной была встреча изведывателей. Ворон кинулся к нему, осторожно приобнял за плечи, стал расспрашивать, что и как.
– Я, когда в овраг упал, ногу сломал и головой так ударился, что рассудка лишился. Так вот он меня, – кивнул Сивый на Невзора, – на себе тащил аж до зимовья нашего охотничьего. Сам меня сначала выхаживал, а потом в селе моём и родственника отыскал, младшего брата Буривея. Кроме него, – Сивый грустно кивнул на мальчишку, – никого не осталось ни из моей семьи, ни у Буривея, никого! Просьба у меня к тебе, Ворон. Дозволь остаться в своей земле, намыкался я вдосталь. Коль от ран не выкарабкаюсь, хоть помру здесь. А выдюжу, дом надо рубить, соседям помогать отстраиваться, по весне землю пахать и сеять да мальца растить… В долгу я перед ним, великом долгу…
В тот же день Ворон на вечернем докладе князю предложил оставить в Булгарии Тайную изведывательскую службу, которую справлять будут Невзор и Сивый. Князь порадовался, что Сивый жив, и дал своё согласие, потому как добре знал его рассудительность и честность, а также небрежение к злату и всякой выгоде.
И отошли земли булангарские Киеву. И вернулись под руку княжескую Радимичи, Вятичи и Рязаничи. В Радимичах князь оставил Издебу и Свенельда с их тьмами, в Вятичах – воеводу Боскида с Почайцами, в Рязанской земле – Драгослава с Волынской Первой тьмой.
И был счастлив Святослав, что закончилась война и они возвращаются в стольный град. Что Русь будет радоваться победе богов киевских. А он обнимет наконец милую Овсенушку и Мечислава, поцелует крепко и к сердцу прижмёт. И не чуяло сердце, занятое войной, какая стряслась беда, какое зло случилось в Берестянском лесу.
Дружина во главе с князем ходко шла мимо полуночного леса. Едва поравнялись с первыми елями, как Святослав вдруг схватился за грудь, зашатался и рухнул с коня на снег. Никто не успел заметить, как тяжёлое копьё, пущенное чьей-то сильной рукой, пробило кольчугу и вошло в грудь князя.
Охоронцы молниями влетели в лес и выволокли оттуда булгарина. Остальные сгрудились вокруг князя, из груди которого ключом била тёмная кровь. Теряя силы, Святослав приподнял зажатый в окровавленных пальцах мешочек, висевший на шёлковом шнурке.
– Присыпьте… рану… – прохрипел он.
Стременной мигом сообразил, перехватил ножом шнурок и щедро присыпал рану исцелень-травой из мешочка, а затем туго перетянул грудь князя холстиной.
Через три дня рана закрылась, и Святослав пожелал лично допросить пленного булгарина.
– Кто послал тебя? – спросил он.
– Я в стогу сидел, прятался, когда к этому стогу пришли твои воеводы и стали обсуждать, какой дорогой возвращаться домой. Я славянскую речь понимаю, потому ночью прокрался в лес и устроил засаду. Хотел убить тебя, русский князь, поскольку ты наш главнейший враг, который пришёл воевать землю нашу. И копьё моё послал верной рукой, и попал точно в цель. Не знаю, как тебе удалось выжить, видно, сильны боги, тебя хранящие!
Булгарина казнили. А Святослав возблагодарил в сердце Великого Могуна, давшего ему волшебную траву. И возблагодарил богов киевских, принёсших Руси победу над волжскими булгарами.
Святослав был чёрен от горя, и чернота – посланница Морока – то и дело разливалась у него пред очами.
Много раз в своей жизни терял он верных друзей и с каждой потерей чувствовал, что хоронил вместе с погибшим учителем или соратником часть себя. Теперь же, после смерти Овсены и сына, как-то враз обмякли мышцы в могучем теле князя, в очах погасла искра живого огня, а израненная, кровоточащая душа готова была в любой миг покинуть этот жестокий и страшный мир, воспарив наконец в синюю бездонность Сварги.
Не прикасаясь к еде, не желая никого видеть, не различая дня и ночи, сидел князь в полутёмной светлице, ничего не видя и не ощущая, кроме непомерной боли и беспросветной черноты Тьмы.
Один раз ему стало так немилосердно тяжело и горестно на душе, что, незаметно для себя, он привычно извлёк из замшевых ножен подарок старого волхва. Поиграл в руке удобной костяной рукоятью, а потом примерился острым концом лезвия к левой стороне груди, где вдруг громко и порывисто забилось неслышное до сего мгновения сердце.
«Надо же, затрепетало, чисто тебе птаха встревоженная…» – шевельнулась мимолётная мысль.
Рука отстранилась от груди, держа лезвие прицелом на сердце, а в усталом мозгу уже промелькнул расчёт верного движения и силы удара…
В это мгновение будто кто-то невидимый крепко сжал запястье руки с ножом. Святослав ощутил это так явственно, что на миг растерялся, потому что узнал эту руку. Вне всяких сомнений, это была жилистая, сухая и неимоверно сильная рука ВЕЛЕСДАРА, Святослав распознал бы её среди сотен прочих! А ещё через миг другая, но такая же родная, на сей раз нежная девичья рука коснулась чела и ласково провела по нему перстами.
Святослав вскинулся, рванул из плена невидимых, но дорогих рук. Ему показалось, что послышался стон, а над тем местом, куда должна была войти сталь, возник полупрозрачный овал женской груди. Этот овал он знал до самой последней маленькой жилки и крохотной родинки…
Рука, державшая нож, вмиг ослабела, вяло упала на колени, а голова поникла, опустившись на широкую грудь, из которой, нежданно для самого князя, вырвался такой же глухой стон, а из глаз разом покатились слёзы.
Святослав пришёл к Великому Могуну, опустив долу глаза, несколько ссутулившись под тяжестью потерь, но с твёрдым решением.
Главный волхв сидел неподвижно, спиной к вошедшему. Во всей его стати было что-то непривычное, но Святослав отметил это как бы про себя, не отвлекаясь от главной мысли, с которой пришёл к кудеснику. Он чувствовал, что Могун слышит его, и потому стал говорить. Делал он это медленно и тяжело, будто не произносил слова, а, часто отдыхая, тащил на гору тяжёлую глыбу.
