- К чему Вассиан на Москве? Отчего не сидится ему в Белозерском крае? Аль Сорский скит[197] опостылел со смертью Нила? Либо мыслит, что великий князь в его советах нуждается? Ах ты, Господи! Но великому князю не знать ли, что не Вассиан, а яз, грешный, назвал московского князя всея русской земли государям государь.
Симон поднял руку. Широкий рукав рясы опал до локтя.
- Смирися, брат мой!
Иосиф, не поднимаясь, склонил голову. Симон прикрыл глазки, почмокал губами.
- Трудно сие, ибо не посягает Вассиан на каноны и в ереси его не уличишь. Насилья он не вершит над монастырями и скитами. И иных тягчайших грехов не сотворяет. А что взывает к бедности церковной, так за то какое ему наказанье? Умён Вассиан и рода древнего боярского. Тронь Вассиана, бояре взропщут. Им, боярам, ученье Вассиана по душе, чать нестяжатели не на их землю, а на церковную замахиваются…
Иосиф взял со столика чашу, прихлебнул, снова поставил.
- От Вассиана всяко жди. Седни он на добро церковное замахнулся, завтра на Бога взъярится. Люди его антихристу преданы, и кто ведает, не задумают ли они обратить в пепелище монастыри да скиты?
Митрополит испуганно отшатнулся, долго и пристально смотрел своими выцветшими от времени глазками на настоятеля и только потом проронил:
- То ереси подобно! Но рассуди сам, брат мой, зачем Вассиану звать к ней?
Иосиф пожевал губами, ответил таинственно:
- Как знать, отче. Нынче не могу яз поведать те, но слыхом живу. - И поднялся. - Утомил яз тя, отче мой. - Отвесив низкий поклон, промолвил: - Прости мне прегрешения мои.
Симон поднялся, двуперстным крестом осенил игумена. Сказал голосом усталым, тихим:
- Аминь!
* * *Нет у государя веры дьяку Фёдору Кривит дьяк, знает, чей холоп против него люд подбивал, а как его уличить?
Не раз Василий допрос сымал с дьяка, стращал его, тот на своём стоит: «Не ведаю, не открылся смерд…»
Вот и нынче ворочается государь из пыточной избы. Сходил понапрасну, дьяк Фёдор на кресте клянётся, что истину говорит.
Идёт Василий, голову опустил, своё в уме перебирает, валеными катанками первый пушистый снег подминает. Мороз лёгкий, шуба у государя нараспашку, бархатная шапка, отороченная соболем, низко на лоб надвинута. Челядь и бояре встречные поклоны отвешивают, но Василий никого не замечает. У церкви Успения лицом к лицу столкнулся с митрополитом. Остановился, проговорил себе только понятное:
- Дознаюсь!
У Симона седые брови приподнялись недоумённо. Спросил:
- О чём глаголешь, сыне, и от чего волнение твоё?
- Аль не догадываешься, отче? - насмешливо прищурился Василий.
- Как могу яз знать, сыне, что думаешь ты? Господу дано сие. - Симон возвёл к небу очи. Яз же суть смертен. - И тут же сказал: - Слышал яз, грешный, что Вассиан в Москву зван тобой?
Василий гневно пристукнул посохом, ответил запальчиво:
- Иосифа слова пересказываешь, отче. Доносили мне, что был у тебя намедни волоцкий инок. Что надобно ему? Я ль не вашу сторону держу? Либо на землю монастырскую покушаюсь? Хоть то мне и боярам на руку, служилому люду наделы надобны. Не у бояр же землю брать? Но и вас, церковников, знаю, тронь, посягни на богатство ваше, кто народ в послушании наставлять будет? Оттого и Вассианова ученья не принимаю. Путаник он и его заволжские старцы[198]. Его же на Москве пожелал зреть, дабы Иосиф и иже с ним не мнили себя выше великого князя, государя своего. Помню, как, назвав меня государям государь, оный Иосиф изрёк и иное. Яз-де, государь, покуда у церкви в смирении. И яз пониже митрополита. Нет, - Василий погрозил пальцем, - власть моя от Бога, и перед ним одним я в ответе!
- Что глаголешь ты, сыне! - Симон прикрыл глаза, покачал сокрушённо головой. - То не твои слова, сыне. Избави тя от лукавого. Господь и церковь - суть одно! Как можешь ты делить их? Одумайся! Церковь Богом дана, сыне.
Бочком обойдя Василия, митрополит не спеша поднялся по ступенькам паперти.
- Вассиана, однако, не ворочу, пусть живёт на Москве!
Глава 2. ЧТО ЗА ГОРОД МОСКВА?
Сергуня бежит из скита. Вот она, Москва? На Пушкарном дворе. Боярские обиды.
В ту же зиму случилось над Москвой и над всей землёй русской небесное знамение, просияло оно в ночном небе, рассыпало звёзды. В страхе великом пребывал люд.
Увидел это инок Вассиан, сказал:
- Неспроста, неспроста грозит нам Господь! Иосиф и иже с ним, кои стяжательством обуяны, к чему копят все? Не Богу, злату поклоняются!
А настоятель монастыря Волоцкого игумен Иосиф в тот час иное изрёк:
- Се нам за ересь Вассиана! Нарёкши себя нестяжателем, он вкупе со старцами заволожскими противу добра монастырского восстал; а то равно на Богово руку поднять!
Те слова подхватили сподвижники Иосифа, и докатились они ранней весной до дальнего скита старца Серапиона.
* * *Сергуня бежал, покуда несли ноги. Тугие ветки хлестали тело, больно царапали лицо, сучья изорвали порты и рубаху, но Сергуня не замечал этого. На поросшей первой травой поляне он остановился, тяжело перевёл дух. Тихо, так тихо, словно замер лес. Лёг Сергуня на прохладную землю, задумался. Мысли плутали заячьим следом. С чего вся жизнь у Сергуни пошла наперекос? Отчего старец Серапион сотворил такое зло? Не он ли о добре проповеди говорил, поучал смирению и послушанию?
Уж не с того ль самого дня всё началось, как объявился в их ските незнакомый монах? Пробыл он одну ночь, но Сергуня запомнил его. Никто в ските не знал имени монаха, откуда и зачем пришёл к ним, разве одному Серапиону известно было.
Уединившись, Серапион и монах о чём-то долго шептались, после чего, поужинав и переспав, монах исчез.
Миновал март-берёзозол, на апрель-пролётник потянуло. В ските жизнь катилась своим чередом. Посеяли мужики рожь-ярицу. Вскорости пробились молодые стрелки. А после первого тёплого дождя налилось, зазеленело поле. Лес оделся в листву, ожил.
Давно забыли в ските о странном монахе, но сегодня поутру позвал Серапион баб и мужиков в молельню на проповедь. Обо всём обсказывал старец, а боле всего ругал инока Вассиана, уличал в ереси. От Серапионовых слов тот Вассиан виделся Сергуне рогатым, со звериной мордой.
Длинная речь утомила Сергуню. Припомнив, что с вечера не успел проверить силки, он незаметно шмыгнул в приоткрытую дверь. Постояв самую малость и подышав свежим воздухом - в молельне дух тяжёлый, стены без оконцев, - Сергуня направился в лес. Ходил ни мало ни много, а когда воротился в скит, издали увидел огонь над молельней, а у подпёртой колом двери стоит старец Серапион. Волос взлохмаченный, глаза безумные. Из молельни крики доносятся. Кинулся Сергуня к двери, но Серапион налетел на него, подмял, к горлу добирается.
С треском, разбрасывая искры, рухнула крыша, и смолкли крики.
Цепкими пальцами душит Серапион Сергуню, обдаёт дыханием: «Нельзя тебе жить…»
Сергуня ростом хоть и невелик, а крепок. Изловчился, ударил Серапиона коленом в пах и, вскочив, побежал прочь из скита. Один раз только и успел оглянуться. Увидел, не преследует его старец.
Лежит Сергуня, глаза в небо уставил. До сих пор не поймёт, что сталось со старцем, зачем людей сжёг и почему на него, Сергуню, накинулся.
Отлежался Сергуня, с трудом приходил в себя. Потом поднялся, нашёл родник, напился и, прикинув по солнцу дорогу, зашагал широко. Решил в Москву податься. Отца и матери у Сергуни нет, в моровой год умерли. А о Москве слышал он, есть такой город. Как-нибудь проживёт…
* * *Заплутал Сергуня, сбился с пути. Хотел на дорогу к Москве выйти, а очутился совсем в иной стороне.
Пока из лесу выбирался и на первое село набрёл, едва сил не лишился. Народ поначалу не верил Сергуне. Экие страхи сказывает парень. Тронулся умом, вот и плетёт. Однако котомку харчей навязали, вывели на дорогу.
Пошёл Сергуня бойко, в селе передохнул, отъелся. Вдоль дороги по ту и другую руку лес стеной: дуб, сосна, берёзы и осины семьями. Утром пролил грозовой дождь, промыл листья на деревьях, траву, а к полудню небо очистилось, выгрело солнце. На весь лес заливаются птицы, поют одна лучше другой.
Приподнял Сергуня голову, белые волосы что лён со лба откинул, послушал. Вот звонко кричит иволга, свистит синица, барабанит по сухостою дятел.
Улыбнулся Сергуня, поправил сползшую с плеча котомку, прибавил шагу. Что ни день, то дальше уходит он от скита, меньше в душе страха, реже вспоминает случившееся. Как-то, время к обеду, присел на пенёк, развязал котомку, достал лепёшку, луковицу. Засохшую ржаную лепёшку разломил пополам, вторую половинку на завтра приберёг, принялся есть. Хотелось щей и каши, прикрыл глаза, а перед ним миска глиняная. От наваристых щей пар курится. Сглотнул слюну, глаза открыл. Прислонился к дереву, задремал. Во сне Серапиона увидел. В страхе пробудился. Потом холодным прошибло.
