Ни в первый, ни во второй вечер ничего не вышло. Близился к концу третий вечер.
По вечерам Врангель удалялся в кабинет, и в этот момент Яков должен принести барону бутылку в меру охлаждённого «Баварского» и особый тяжёлый гранёный стакан с позолотой.
Этот час пришёл.
— Пора подавать пиво, — заметил Яков и вышел на кухню, где в холодильном шкафу была подготовлена бутылка.
Когда он вышел с подносом, Алексей, остановив его, предложил:
— Яша, давай баронского пива попробуем.
И уже потянулся к бутылке.
— Что ты, Алёха, — испугался денщик, оглядываясь, — никого не было. — Я тебе другую принесу. Эта — охлаждённая до кондиции.
— Неси, пока на кухне нету никого, а эту здесь поставь.
Яков отправился за бутылкой, а Алексей взялся за дело.
Только не надо спешить и волноваться: если не сегодня, так завтра выйдет, а эту просто уронить и разбить.
Вышло очень хорошо — горошина провалилась, и металлическая пружина крепко закрыла крышку бутылки. В этот момент появился Яков, отдал принесённую бутылку Алексею и взял поднос.
— Он сам что ли открывает? — спросил Алексеи.
— Я должен привести и открыть, правда, в другой раз он говорит: «Не надо — я сам».
Яков направился к лестнице, ведущей на второй этаж, а Алексей открыл бутылку, залпом, не чувствуя вкуса, выпил. Пульс значительно участился.
Вернулся Яков. Алексей налил ему в стакан остатки пива.
— Почти всю высосал? — удивился Яков.
— А барон?
— И барон сразу стакан хватил. Меня похвалил — охладил, как надо.
— Теперь можно прогуляться, гляну на улицу, — сказал Алексей, — может, кто-нибудь из наших друзей гуляет.
Рядом с комнатой горничной — чёрный ход во двор. Калитка под наблюдением, на неё он и не рассчитывал. Ещё в первый день присмотрел место, где можно незаметно перелезть через каменную ограду в соседний двор, а оттуда, перебравшись ещё через одну стену, попадёшь в большой двор какого-то учреждения, где постоянно снуют люди. Из двора выход на другую улицу. Такси, парикмахерская, где сбриты бородка и усы; нансеновский паспорт, зашитый под подкладкой матросского бушлата, Южный вокзал, билет до Парижа...
Больше месяца, как Дымников вернулся в Париж, и до сих пор его не покидало болезненно нервное состояние, вызванное долгим бессмысленным путешествием, запоями и, главное, сознанием, что совершенно напрасно выброшены годы жизни и огромные деньги. Успокоившись, что-нибудь ел, пил немного вина, брал такси и ехал на улицу Данциг. Табличка на двери была другая:
«РУССКАЯ СПРАВКА
ДЫМНИКОВ
Адреса и местонахождение
ваших друзей и родных в
любой точке земного шара
и даже в СССР»
Искать людей в России помогал Мансуров. Даже Люба помогала! Она звонила, ходила в Госсправку, писала в Париж ответы. Эти письма шли диппочтой, и Леонтий кое-что зарабатывал. После путешествия каждые 100 франков на счету. Работали с ним всего четверо: Мохов, Шигарин и семья Воронцовых. Максим ушёл с конвейера «Рено» и сел за справочное окошко.
Тот день начинался неопределённо — не то дождь, не то солнце, не то ветер, не то тёплая тишина, и в душе непонятно: то ли застрелиться сразу, то ли пойти в Гранд Опера или даже в Лувр и потом долго думать об увиденном и услышанном.
Должен был дежурить Мохов, но он отпросился на два часа по личным делам. Через некоторое время в офис вошёл странный посетитель, несколько пострадавший от дождя. В чёрных клёшах и странных ботинках с толстой подошвой, в новом, слишком свободном пальто, в очках и кепке. Самое странное было то, что Леонтий сразу его узнал.
— Господин Заботин, — улыбаясь, произнёс он.
Тот — палец к губам: тише, мол.
— Вы один? А тот, что вышел, скоро вернётся? — спросил посетитель.
— Часа через два. Да ты садись. Рассказывай. Есть хочешь? Или выпить?
— Я поел, а выпить надо. Для успокоения. Нельзя мне, чтобы тот меня видел. Который ушёл.
— Чего ты его боишься? Обыкновенный поручик. У меня работает. Я его с 22-го года знаю или с 23-го. Виски здесь всегда есть, но я стараюсь поменьше. Давай, за встречу. Мы ж с тобой с 17-го года.
Выпили. Заботин положил на стул к камину мокрую кепку, рассказал, что он беглый с нансеновским паспортом на чужое имя, а имя это знают в ГПУ...
— Осложняешь ты очень, Алексей. Я бы тебя взял к себе, но тебе Мохов противопоказан.
— Не только Мохов, а, наверное, вся Франция.
— Тогда я пока отвезу тебя к себе. У меня только француженка уборщица бывает через день. И будем думать.
Из последнего приказа генерала Врангеля № 86
от 7 апреля 1928 г.
«Белая борьба» — это единственная светлая страница на мрачном фоне Российской смуты, страница, которой участники «Белой борьбы» по праву могут гордиться и признание морального значения коей обязаны требовать от всех.
Значение «Белой борьбы», сохранившей честь национальной России, никогда не умрёт.
Что касается вопроса о том, кому в будущей России будет принадлежать первое место, то генерал Врангель находит даже и поднимать его недостойным.
Вопрос этот у участников «Белой борьбы» никогда не возникал, и когда офицеры, не исключая и старых генералов, шли в бой с поработителями Родины с винтовкой в руках рядовыми бойцами, никто из них не думал о том, какие места они займут в будущем, — их одушевляла, как одушевляет и ныне, одна мысль — об освобождении России.
Не может быть места для этого вопроса и после падения большевиков. Когда падёт ненавистная власть, поработившая ныне нашу Родину, и воскреснет Национальная Россия, то для каждого будет величайшим счастьем отдать ей все свои силы, как бы ни был скромен предоставленный каждому удел...»
Приказ был отдан П.Н. Врангелем уже во время его тяжёлой болезни и разослан на места в изложении и за подписью генерал-лейтенанта А.П. Архангельского.
Смерть настигла Врангеля 25 апреля, похороны состоялись 28-го, а 29 апреля был отдан приказ Великого князя Николая Николаевича о назначении генерала от инфантерии А.П. Кутепова Председателем Русского общевоинского союза (РОВС).
29-е — воскресенье, и поручик Кривский среди дня ворвался в квартиру Кутепова с цветами и шампанским. Генерал принял его ласково, но строго.
— Мы не женщины, чтобы так выражать чувства, — сказал он. — Тем более по случаю военного назначения. Пойдёмте в кабинет и поговорим о будущей работе. Шампанское нам подадут туда.
— Но, ваше превосходительство, запоздалая справедливость. Я и все мы, молодые офицеры, ещё в 20-м году, под Ростовом, знали, что вы лучший из вождей армии. Вы должны были стать командующим после Деникина. Помните, в Крыму? Всё испортил интриган Романовский.
С бокалами шампанского на подносе вошла хозяйка, чем-то явно расстроенная, чуть ли не со слезами на глазах.
— Что, Лида? Опять?
— Два раза звонили. Неизвестные голоса. И всё то же.
— Представляете, поручик? Уже несколько дней звонят трусливые мерзавцы и говорят, что Врангеля отравили по моему приказу! Он сам себя отрешил непомерным честолюбием, стремлением к высшей власти. Ничего не вышло — вот и умер. Ведь эта болезнь никому не известна. Врачи написали, чтобы что-нибудь написать: тяжёлая инфекция, пробудившая скрытый туберкулёз. А на самом деле — 38 суток с температурой 40°! Какая там инфекция? Крах честолюбивых замыслов!
— Александр, о мёртвых...
— Я знаю, но военному человеку следует быть скромным. Меня генерал Корнилов разжаловал в солдаты в Ростове, и я, ни слова не говоря, взял винтовку и пошёл в строй. Я сам просил вчера Великого князя, чтобы не назначал меня командующим — войны нет, организованной армии нет, а унаследовать титул Врангеля мало чести. Пусть это означает, что той армии, врангелевской армии, больше нет. Есть РОВС, которым командую я. Есть Великий князь.
— Он очень болен, — сказал Кривский. — В освобождённой России вы будете военным министром и представляете, что...
— Поручик Кривский, отставить! Выпьем за успехи в новой работе. Я хочу теперь сделать две канцелярии — гражданскую, где останется князь Трубецкой, и военную, куда я пригласил генерала Стогова...
Великий князь Николай Николаевич умер 5 января 1929 г. в Антибе. На похороны пришёл его сосед по Лазурному берегу, проживавший в Грасе великий русский писатель[61]. Не высокий, сухощавый, почти всегда с гримасой раздражения на маленьком чётком лице. Здесь, у гроба, он размягчился, думал об умершем, и уже складывались слова о двух встречах с ним:
