Посоветовались князья и решили из Сандомира идти на Гнезно, принудить Мечислава подписать ряду с Русью. Но король опередил, прислав своих послов. Он признавал за Киевом червенские города, а Чернигову и Новгороду обязался выплатить дань. Подписали князья договор и повернули полки на Русь. По Житомирщине и Киевщине проходили, хлеба радовали, высокие, налитые, даже не верилось, что на Черниговщине всё пересохло. Пасмурен Мстислав, стороной держится. Молчит и Ярослав, понимая, что у того на душе. Голод ждёт черниговцев, а где голод, там и до смуты недалеко. Опасен голодный человек… Бремя власти на князе, всё он должен продумать, всё предусмотреть…
В сентябре-вересене сжатые поля потемнели, а смерды распахивали землю, спешили бросить зерно в борозду, пока его не забрал князь. Зерно было щуплым, но иного не было. А когда отсеялись, в ларях и трети урожая не осталось. В конце месяца пролили долгожданные дожди, вдосталь напоила землю, порадовали смерда, авось будет урожай будущим летом. Побывал в обже у Петра Мстислав, посмотрел, что пусто в клетях, и, вернувшись в Чернигов; позвал тысяцкого Димитрия: - Хватит ли зерна, боярин, до нового? - Коль пояски затянем, - почесал тысяцкий переносицу. - Придётся Димитрий, к чему клоню, нынешней зимой в полюдье дорога заказана. Нет зерна у смерда, нам бы пахаря сохранить. - Жалостлив ты, князь. Но как без дани? этим годом пожалеем, в будущем привыкнут. - Нет, боярин, будет урожай, силой возьмём. Ты сказываешь, не вымрут, а мне здоровые нужны, чтоб в борозде не падали. Седни смерд пахарь, завтра ратник. Ему судьбой дадено хлеб растить и землю беречь. О полюдье сам боярам скажу, пускай и они пояса подтянут, эвон животы наели, скоро на коня не взгромоздятся, - Прищурился, заметил насмешливо: - И ты, тысяцкий, грешен, а уж боярыня твоя Евпраксия совсем раздалась; что булка сдобная. Смотри, боярин, сам ешь, ино другому достанется. Заметив, как тысяцкий обиженно поджал губы, похлопал его по плечу: - Не таи обиды, боярин, я этак говорю, тя и боярыню твою любя. Тысяцкий рукой махнул: - В лесах лихие люди объявились, княже. Мельник сказывал, на мельнице побывали, муки требовали. Знали, накануне для гридней помол был. - Наряжай сторожу, боярин, когда зерно завозят. И в городе караулы усиль. Голод на разбои потянет.
Голод в Чернигове дал знать уже к Крещению, и хотя люд подкармливали вяленой рыбой, иногда перепадало мясо, если выдавалась Охота, но на улицах появились первые опухшие, а по утрам находили мёртвых. И тогда Мстислав отправил гонца с письмом к Ярославу. Просил помочь голод пережить. Созвал Ярослав митрополита и бояр: - Голодно в Чернигове, князь Мстислав помощи просит. Боярин Кружало удивился: - У сами нехватка, а гут черниговцев кормить. - Помолчи, Собачий Хвост, аль черниговцы не русичи? - оборвал боярина старый Авдюшко. А воевода Александр добавил: - Чать, запамятовал. Кружало, как в трудный час Чернигов нам плечо подставлял? - Помните заповедь Божию: не оскудеет рука дающего, - провозгласил Паисий… И потянулся в Чернигов санный поезд с зерном, а для охраны его князь нарядил полсотни гридней. Не напрасно. Под Черниговом наскочила ватага. Рассеяли её гридни, кого убили, а тех, кого изловили, на суд Мстислава доставили. Сурово судил их князь, что хлеб у голодного люда отнять вознамерились» смерти достойны…
С десятком дружинников Мстислав торопился в Новгород-Северский. Дорога малоезженая, и кони копытами отбрасывали снег. За князем скачет воевода новгород-северский. Вчерашним вечером явился он в Чернигов и рассказал, люд взбунтовался. Пришёл волхв из леса, голодный люд смутил. Ударили в било, и когда собралась толпа, волхв позвал народ на именитых, хлеб у них отбирать. Волхв кричал, что надо Перуну жертвы принести и ему поклоняться. Князь обеспокоен, ну как из Новгорода-Северского смута в иные городки перебросится. Скачет Мстислав, а мысли лихорадочны, однако расчётливы: сурово судить - озлишь, миловать - другим не в науку… Сиротливо прижался к замерзшей Десне Новгород- Северский острожек, притих, запушённый снегом, будто и не живёт в нем никто. Ворвались черниговцы в распахнутые ворота, осадили коней у воеводской избы. - Зови, Данило, старейшин, - бросил Мстислав воеводе. - И сыщи волхва, куда бы ни укрыли его. Сошлись в воеводской избе старейшины, лики скорбные, синяками разукрашенные. - Есть ли умученные до смерти? - спросил Мстислав. - Бог миловал, князь. Вот, вишь, побили в пограбили! - Увеченья нет, а синяки сойдут, - сказал Мстислав и спросил: - Какой казни чернь достойна? Затихли старейшины. Наконец воевода голос падал: - Ты, князь, те и судить. Мстислав ладонью по столу пристукнул. - Приговор мой таков: волхва в железо я в яму, там ему место на веки вечные, а люд ни битьём, ни смертью не казнить. Зашумели старейшие: - Это на поругание наше? - Пограбили - и простить? - Аль смуты новой хотите? - поднял брови Мстислав. - А за поругание и урон будет им вира, всем миром вдвойне заплатят в будущий урожай. Коль взял мешок, два вернёт. Созывай люд, воевода. Глухо застучало било, сошёлся народ, ждёт, о чём князь сказывать станет И поняли, не казнить Мстислав приехал, а по справедливости судить. Выслушали приговор. Наперёд выбрался кузнец, поклонился: - Искупим вину свою, княже, не сомневайся:
Весной у Добронравы случился второй приступ. И сызнова скрыла она от Мстислава. К чему лишнее беспокойство, и без того забот достаточно. Сразу же после голодной Пасхи ударил набат в Чернигове, сбежался люд на площадь, что у детинца, злые, голодные. Горланят, Мстислава и бояр винят. Подстрекатели звали боярские хоромы крушить. Боярина Ивана, попытавшегося люд пристыдить, с коня стащили, едва жизни не лишили. К смутьянам выехал князь с дружинниками, разогнали толпу. Затих Чернигов. Ожидали нового взрыва, но пришли в хоромы к Мстиславу выборные с повинной: - Прости, князь, голод тому вина. - Мне ли неведомо, - ответил Мстислав. - Однако вдругорядь не пощажу.
Зиме, казалось, не будет конца. Снег засыпал город, и его никто не отбрасывал. Но Мстислав решил дать люду работу, они начали расчищать мостовые, и за то их кормили. Черниговцы ждали весны, когда поднимутся огороды. Не раз Мстислав думал, что был прав, отказавшись в эту зиму от полюдья. Редко кто из смердов не отсеялся осенью, и под снегами хорошие озимые всходы. Приходил Мстислав на половину жены, подолгу не спал, одолеваем мыслями. В оконце заглядывала ущербная луна, она была стылая, как и вся зимняя ночь. Обычно Добронрава Заговаривала первой. Однажды она сказала: - Кабы могла я, князь, разделить с тобой твоё бремя тяжкое… - Ты и без того, княгинюшка, помощница мне. Люд мыслит: княжья власть сладка, ан не так. Она легка разве для того, кто лишь о себе печётся, кому боль людская не касаема. Для такого князя вся жизнь только в нем, он подобен той холодной луне, какая к нам в оконце подглядывает. Помолчал, потом снова заговорил: - Легка ли власть Ярославу, заботцу всей Руси Киевской? Он не только о доме своём мыслит… Князь за всё перед Господом ответ держать будет… А ещё, Добронравушка, о чём думаю: что обо мне на Руси сказывать будут через века?.. - Стоит ли о том мыслить? - Надо, Добронравушка, надо. Молва человеческая страшна, дурная она и на том свете достанет. Человека забудут, а князя нет. Добронрава разговор перевела: - О Тмутаракани не вспоминаешь ли? А я часто. Мстислав жену обнял: - Сыщется время, княгинюшка, и мы с тобой побываем на Тамани. - Случится ли такое? - Сбудется, и не ладьями, а степью поедем. Дожить бы до того часа. - Что плетёшь, аль старуха? - Да уж нет, годами будто не стара, - усмехнулась Добронрава, - а как в остальном, те, князь, судить.
Та зима для улуса хана Булана не принесла ничего доброго. Бросив удобное зимовье в низовье Дона, потеряв в дороге и на переправе несколько веж, печенеги оказались беззащитными перед стужей. У них не было заготовленных сухих кизяков, которыми печенеги обогревали юрты и на которых варили пищу. Случалось, по утрам находили замерзших стариков. Мурзы и беки винили во всём Маджара. Маджар указывал на сотника Белибека, какой привёз известие о половцах. Собрав старейшин, хан, брызгая слюной, кричал: - Где те половцы? Мы покинули обжитые места, ушли, чтобы коченеть от холода. Мудрый мурза Маджар, я. не забыл, как ты заступался за Белибека.. Но теперь я накажу его. Он оказался трусливым шакалом и собственную тень и тень своих воинов принял за: половцев… Темник Затар, у тебя нет сотника Белибека, он не достоин водить воинов. Мурза Маджар, я не нуждаюсь твоих советах. Тебе незачем появляться в ханской юрте. Покинув юрту хана Булана и сравнив себя ср старо побитой собакой, мурза Маджар побрёл в свою вежу.
Час поздний, и в горнице горят в серебряных поставцах свечи. Оплавливаясь, воск стекает в чашечки. На столе, крытом зелёным сукном, лежат книги в кожаных переплётах. Их много. Они писаны всё больше греческим и латинским письмом. Встречаются и на славянском.
