На июль 1930 года Моссовет установил, к примеру, следующий порядок снабжения населения продуктами по карточкам (купонам): «Сахар будет отпускаться по купонам 18 и 29, чай по купонам 19, макароны по купону 20, манная крупа для детей по купону 20 детского талона, разные крупы для взрослых по купону 21. Отпуск мяса будет производиться говядиной, бараниной и консервами, «тушенка» — в зависимости от наличия в магазине. По детским талонам отпускается исключительно свежее мясо. В магазинах, имеющих соответствующие приспособления, по желанию покупателей полученное ими мясо может быть в их присутствии превращено в фарш с выдачей его на руки полностью вместе с костными частями…» Газета сообщала, что вместо 300 граммов маргарина можно получить 250 граммов масла.
Продажа продуктов в коммерческих магазинах, где карточки не спрашивали, ограничивалась. В 1933 году, например, в таком магазине можно было купить за один раз не более килограмма белого и килограмма черного хлеба.
В середине тридцатых годов положение с продуктами улучшилось. Имея деньги, можно было купить разнообразные кондитерские и молочные товары, хлеб, мясо, рыбу.
Цены на продукты питания в 1937 году выглядели следующим образом: килограмм пшеничной муки стоил 4 рубля 60 копеек, гороха лущеного — 3 рубля 60 копеек, гречки — 1 рубль 82 копейки. Кусок хозяйственного мыла можно было купить за 2 рубля 28 копеек, банку сардин — за 4 рубля 75 копеек, кеты натуральной — за 3 рубля 50 копеек, килограмм мятных пряников — за 5 рублей 75 копеек, килограмм повидла — за 4 рубля 30 копеек, килограмм кофе — за 10 рублей 90 копеек. Пол-литровая бутылка вина стоила рубля 4, бутылка побольше рублей 5–7. Подешевели масло и мясо, которые еще в 1932 году стоили соответственно 18 и 8 рублей.
Уже в середине тридцатых годов с продуктами в Москве стало лучше. Не везде и не всегда, конечно. В декабре 1936 года представители Горпродторга проверили один из магазинов в Первомайском районе и остались недовольны. Их возмутило то, что на прилавках магазина отсутствуют семга, лососина, севрюга, паюсная и кетовая икра. «Почему, — спрашивали проверяющие, — не всегда бывает сельдерей, петрушка, свежие капуста и хрен, разливное подсолнечное масло, творожные сырки с изюмом или с цукатами?» Ну а когда они узнали о том, что в магазине нет голья, печенки, селедки «иваси», а также сельдей «голландских» и сорта «шотландка», возмущению их не было предела.
Подлили масла в огонь и представители общественности. Те жаловались: «Отправляешь ребенка в школу, а свежую булочку за 36 копеек купить ему не можешь. Хлеб по утрам всегда черствый, да и тот только черный, а если белый — то восьмидесятипятипроцентный. А спросишь «минский» или «украинский», так тех вообще нет!»
Может показаться странным, но от перечисления продуктов, которых в магазине в тот день не было, веет чуть ли не изобилием, о котором могли только мечтать москвичи в двадцатые годы.
Покупатели в тридцатые годы стали разборчивее, и не только в еде. «Раньше, — вспоминала одна продавщица тех лет, — покупатель брал пальто, юбку или блузку, зачастую не обращая внимания на фасон». Такая сговорчивость покупателей, конечно, устраивала продавцов, но жизни в городе не украшала. А начальству хотелось видеть народ красивым и хорошо одетым.
В 1935 году, чтобы усилить контроль над работниками торговли и повысить их ответственность за свою работу, было решено завести в магазинах «жалобные книги». Их пытались ввести еще в 1926 году, но тогда они не прижились. Теперь же работникам торговли приходилось с этим нововведением считаться, а заодно и вообще учитывать мнение покупателей. Реагировали на замечания продавцы, конечно, по-разному. Когда в жалобную книгу магазина № 27 Сокольнического райпотребсоюза покупатель внес запись о том, что в магазине продается несвежая семга, продавцы стали ее обнюхивать со всех сторон и уверять покупателя в том, что она совсем свежая, и почти убедили, но вмешалея санитарный врач и приказал рыбу уничтожить. С холодильниками тогда было сложно. Мясо и рыба нередко продавались «с душком», а молоко прокисшим. Порча продуктов, бракованные товары, дефицит того и другого, постоянные очереди требовали от продавцов большой выдержки и железных нервов. Покупатели попадались с норовом. Один, например, в магазине на Каланчевской улице, недалеко от Ермаковской ночлежки, искусал продавца. Правда, и продавцы спуску покупателям не давали. Чтобы как-то сдержать страсти, был выдвинут лозунг «Покупатели и продавцы, будьте взаимно вежливы!».
Одной из причин очередей и давок в магазинах стала выросшая покупательская способность советских людей. Заработная плата в конце тридцатых годов, на примере работников торговли, выглядела следующим образом: лотошник получал 120–150 рублей, заведующий ларьком — 400–500, заведующий магазином — 700–800, продавцы получали по 500–600 рублей.
По сравнению, скажем, с 1923 годом, когда максимальный оклад составлял 200 рублей, а костюм стоил 250, жизнь в стране, конечно, улучшилась.
В конце 1936 года в Москве были закрыты торгсины, о которых в свое время ходила такая частушка:
Как в Торгсине на витрине
Есть и сыр и колбаса,
А в советском магазине —
Солнце, воздух и вода.
1 мая 1936 года на углу Петровки и Кузнецкого, где в наше время был магазин «Товары для женщин», в помещении бывшего Торгсина открылся магазин шляп. Рестораны «Метрополь», «Прага», «Савой», работавшие прежде как торгсины, перестали принимать в оплату за угощение золотые часы, кольца и прочий буржуазный инвентарь. В столице открывались новые магазины, клубы, строились дома. Уцелевшие «бывшие» возвращались из ссылок, вживались в новую жизнь. Иные приспособились к ней давно. Например, дьякон церкви Иоанна Предтечи, что в Староконюшенном переулке, Никандров еще в 1924 году обрезал бороду и открыл трактир-чайную на Мясницкой. Некоторые дети «классово чуждых» родителей отказывались от своих отцов и матерей, другие — скрывали свое непролетарское происхождение: надо же было получать образование и устраиваться на работу.
Бывало, правда, что прорывало. Нервы, наверное, не выдерживали. 18 октября 1935 года на площади Свердлова (теперь она называется Театральной) художник Е. И. Боденко подрался с бухгалтером А. И. Мининым, а когда их приятель Н. И. Мельников, тоже интеллигентный человек, попытался их разнять, Боденко откусил ему нос.
Вот такое происшествие…
Аборты, любовь и проституция. — На что тратить половую энергию? — Разводы и алименты. — Влияние нэпа. — «Клуб сумасшедших». — «Юровщина». — «Альтшуллеровщина». — Борьба с мещанством. — Мода. — Чистота и гигиена. — Интеллигенция. — Есть ли бог на Марсе? — Красная свадьба. — Клуб в храме «Старого Пимена». — Вопросы лектору. — Новые моральные ценности. — Страх как примета времени. — Что такое советский человек? — Нужен ли нам Ремарк? — Анекдоты и шутки. — Евреи и антисемитизм. — Пережитки прошлого. — Новые люди.
В 1917 году в России началась новая жизнь, пришла иная мораль. Во многом это была мораль старая, только сложилась она не в эксплуатирующих, а в эксплуатируемых массах. Простой человек и до революции уважал труд, честность, скромность. Новый строй выбрасывал на свалку алчность, корысть, продажность, взаимную между людьми ненависть по расовым, религиозным и национальным признакам. Новая власть хотела вообще стереть как можно больше граней между людьми, оставленных «проклятым прошлым». Она старалась устранить противоречия между трудом и капиталом, между городом и деревней, между умственным трудом и физическим и т. д. Должна была остаться одна большая грань: между трудящимися и нетрудящимися.
Революция дала немало прекрасных примеров самопожертвования во имя всеобщего блага. Эти люди смотрели с портретов, названий улиц и площадей на своих современников и потомков немигающим взглядом, вопрошая: «А ты что сделал для освобождения человечества?» — и чистые души, как и во все времена, вытягивались в струнку, трепетали, готовые на подвиг и самопожертвование. Ну а души не столь возвышенные старались отвернуться и не видеть пылающего взора павших бойцов. Немало было и таких, которым вообще все эти жертвы и подвиги были чужды. И чем дальше отдалялась революция, тем тускнее становился взор ее героев. Рядом с моралью революции, моралью классовой борьбы, наконец, моралью официальной, государственной, поставляемой обществу для ежедневного пользования агитпропом (в партийных органах были отделы агитации и пропаганды), существовала другая, будничная и повседневная мораль, формируемая накопленными традициями, привычками и условиями жизни.
Философствовать по поводу морали можно без конца. Можно восхвалять новую мораль, можно ее ниспровергать. Можно сравнивать коммунистическую идеологию с христианством, фашизмом и пр. Можно позавидовать религии в том, что она обещает рай на небе, а не на земле, что на земле она дает человеку лишь правила поведения, а коммунизм и фашизм — ставят задачи для достижения практических, земных целей. Получается же, что цель остается недосягаемой, а принцип «цель оправдывает средства» достижения цели не гарантирует и приводит к конфузу.
