– Профессор Шехнер должен был подписать письмо о твоей выписке и назначить дату операции. Когда ему принесли письмо и папку с твоей историей болезни, он возмутился: «Что, эту женщину вы хотите отпустить домой? Ни в коем случае! Она не выйдет из стен больницы даже на минуту. Завтра я буду ее оперировать!» Врач, пришедший с письмом, сказал: «Она не соглашается на операцию». «Не соглашается? Это что еще за фокусы? Вызовите ко мне срочно ее детей!»
– Что же он сказал вам?
– То же самое, что сказал врач этого отделения. Что ты в опасном состоянии, и операцию нельзя откладывать.
– Я предпочитаю умереть и не переносить все эти страдания.
Мой сын присел на койку и начал говорить со мной так, как не говорил никогда.
– У тебя впереди еще немало лет жизни. Почему ты так боишься? Когда-то операции на сердце были чем-то исключительным, а сегодня это обычные операции, профессор делает их каждый день. Подумай логично, не будь упрямой. Увидишь, ты потом будешь смеяться над своими страхами!
– Завтра… Так внезапно… Я не подготовлена душевно!
– Лучше всего покончить с этим как можно раньше! Если бы ты сидела дома две недели и все время думала о том, что предстоит, тебе было бы легче?
Я сдалась.
– Хорошо… Будь что будет!
В палату вошел молодой врач из хирургического отделения.
– Ну, все в порядке? Согласны?
Я кивнула. Не удержалась и спросила:
– Доктор, скажите мне правду: какие у меня шансы?
– У вас отличные шансы, – сказал он уверенным тоном.
Меня перевели на нижний этаж, в отделение грудной хирургии. Это отделение было удобным, все блистало чистотой. В предоперационной палате я была единственной пациенткой. Вторая койка была пуста.
Ада осталась со мной до десяти часов вечера. Я послала ее домой. Теперь надо как-то пережить эту ночь.
Всякий, кому доводилось перенести тяжелую операцию, знает, что тяжелее всего пережить ночь перед операцией. Когда все уже кончено, человек чувствует огромное облегчение. Эта ночь – уже половина задачи, если не больше.
Нередко приходится слышать по радио сообщения о забастовках в больницах и об отложенных операциях. Я думала о людях, которые приготовились, мобилизовали все свои душевные силы – и после этого им объявляют, что операция откладывается. Иногда такое происходит с человеком несколько раз, и тогда он как будто переносит несколько операций вместо одной. Подумал ли кто-нибудь о страданиях людей?
Я вспомнила, как Иосиф умолял, чтобы его оперировали вторично. Я спрашивала его тогда: «Ты не боишься?» Он ответил: «Нет, совершенно не боюсь. Если мне суждено умереть, то самая легкая смерть – это умереть на операционном столе. Ты под наркозом, спишь и просто не просыпаешься. Что может быть легче этого?»
Несмотря на то, что мне дали успокоительное лекарство, я не сомкнула глаз. Чтобы чем-то заполнить время, я декламировала стихи, которые знала наизусть со школьных времен. Все же их не хватило на целую ночь. Я была рада, когда начало светать. Ночь прошла – и это к лучшему.
Кроме ночи ожидания, есть еще один неприятный промежуток времени перед операцией – приготовления. Укладывают тебя на стол, в операционной собачий холод, техники над тобой прилаживают освещение. Ты уже не личность, ты предмет, над которым собираются произвести какую-то работу. Кусок дерева на верстаке столяра.
Потом приходят анестезиологи. Еще несколько неприятных минут. Они ищут вену, советуются, в каком месте удобнее уколоть. Лежишь и думаешь, что не уснешь. Я еще успела услышать, как мне сказали: «Приятного сна!» Потом все исчезло.
Прошла секунда – и я открыла глаза. Я увидела себя в койке, которую санитар везет в большую палату для оперированных. Хотела приподняться и не смогла.
– Лежите спокойно, геверет, – услышала я чей-то голос. – Вы перенесли операцию. Теперь отдыхайте.
Перенесла? Ведь всего минуту назад мне начали давать наркоз… Позднее я узнала, что операция продолжалась восемь часов. Это время как бы выпало из моей жизни, я отсутствовала. Мой брат был прав: самая легкая смерть – просто не вернуться из этого небытия.
Я увидела Аду. Мне кажется, она плакала. Говорить я не могла, потому что во рту торчала резиновая трубка, прикрепленная к аппарату искусственного дыхания. Я только помахала ей рукой.
Продолжение этого дня и следующую ночь я не помню – спала.
Человек, прошедший шунтирование или операцию байпасов, никогда уже не будет тем, каким был до того. Не потому, что он тяжело страдает – нет, он может и хорошо себя чувствовать. Но он помнит, как хрупко его существование. Он насторожен, прислушивается к реакциям своего тела. Он знает, что враг отброшен, но может атаковать вторично. Он должен соблюдать правила, касающиеся питания, физических нагрузок, распорядка дня. Я бы не советовала никому пренебрегать правилами и строить из себя героя. С этим можно жить, и неплохо жить, немало лет. Но нужно избегать излишних опасностей.
Вернемся в большую палату, где я проснулась на следующее утро, чтобы начать новую жизнь человека, прошедшего операцию на сердце. Боли я не чувствовала, только слабость. Я хотела только одного: чтобы меня оставили в покое, не трогали и не заставляли что-либо делать.
Трубка аппарата искусственного дыхания все еще торчала у меня в горле. Когда врачи пришли на обход, они спросили, как я себя чувствую, а я не могла ответить из-за этой трубки. Я показала знаками, чтобы ее вытащили. Они обменялись взглядами и сказали, что рано, чтобы я подождала еще немножко. Через некоторое время они пришли еще раз, и я опять на языке знаков показала им, чтобы вытащили трубку. Они не были уверены, что я смогу дышать самостоятельно, но я была убеждена, что смогу. Один сказал другому: «Попробуем?» Мне они велели не дышать и одним сильным рывком вытащили трубку. На долю секунды дыхание оборвалось, но сразу восстановилось. Я дышала, я улыбалась. Маленькая капелька счастья.
Затем пришла сестра и сказала: «Теперь вставай, надо перестелить тебе постель». Встать? Кто вообще в состоянии шевелиться?
– Не могу, – сказала я. – Нет у меня сил.
– Я знаю, миленькая, – сказала она мне. – Поможем тебе. Повернись на спину.
Я осторожно повернулась, и она подставила руки под мою спину и помогла мне принять сидячее положение.
– Прекрасно, – сказала она, ободряя меня. – А теперь попробуем спустить ноги.
Еще одно движение – и она посадила меня в кресло, стоявшее возле кровати. Я сижу! Кто бы поверил! Еще одна маленькая капелька счастья.
Это очень умный метод – заставлять оперированного встать с кровати как можно раньше. Это помогает вновь почувствовать себя человеком. Я сижу – значит, я существую и вскоре смогу начать ходить. И действительно, это случилось раньше, чем я ожидала. Мне помогли встать и пойти в туалет. Затем старшая сестра пришла вместе с практиканткой, темнокожей девушкой, репатрианткой из Эфиопии, и сказала:
– А теперь пойдем принимать душ.
Мы пошли с девушкой по коридору, обнявшись, словно пара влюбленных. Она посадила меня на табуретку и мыла меня. Ее движения были мягки и ловки, она не дала мне мыться самой: «Не стесняйтесь, геверет, все проходят через это в первый день!» Было больно, когда она отодрала пропитанные кровью бинты, прилипшие к телу, но она сделала это так быстро, что я и вскрикнуть не успела. После душа, в чистой от пятен крови рубашке, чувствуешь себя намного лучше.
Дети пришли навестить меня и были поражены, видя, что я сижу в кресле. Я думала о чудесах медицины: только вчера в это время я лежала на столе, мне распиливали кости и открыли грудную клетку, как открывают курицу перед варкой. Что они делали с моим сердцем? Лучше не пытаться представлять себе эту картину. И вот я сижу здесь, довольно бодрая, даже стояла уже на ногах и ходила. Разве это не чудо?
После обеда сестра уложила меня на койку и пристегнула на моей руке кожаный браслет с пряжкой, присоединенный к монитору. Монитор показывает на большом экране график пульса. Во второй половине дня пришел профессор Шехнер в сопровождении нескольких врачей, улыбнулся мне, спросил, каково самочувствие, и дал сестрам распоряжения относительно лекарств. Другой врач сказал мне, что я должна время от времени вставать, идти в ванную, стараться сильно кашлять над раковиной и выплевывать кровь, которой пропитаны мои легкие. Их нужно очистить. Это действительно было тяжело и больно, но я старалась, как могла.
Необходимость кашлять и выплевывать кровь была не единственной моей проблемой. В числе лекарств, прописанных мне, было мочегонное. Кто принимал его когда-либо, тот знает, что это значит – быстро и часто бегать в туалет. А я, прежде чем побежать, должна отключиться от монитора, опустить сетчатую перегородку сбоку кровати, осторожно спуститься, найти свои тапочки возле кровати… И все это, разумеется, медленно, ведь все мои движения осторожны. Легко понять, что я не смогла выполнить все эти действия с нужной быстротой – и случилась «авария». Сестрам пришлось перестилать мне постель, и, хотя они проявляли понимание и успокаивали меня, было очень стыдно. Я поняла, что не смогу успеть и в следующий раз, и, чтобы такое не случилось вновь, решила сидеть всю ночь в кресле, отключенная от монитора. Так я просидела две ночи. Иногда засыпала сидя, но большую часть времени бодрствовала и очень устала. В бессонную ночь часы ползут так медленно… Интересно, что ни сестры, ни дежурный врач не обратили внимания на то, что график моего пульса исчез с центрального пульта. Если бы я умерла, раньше утра никто этого не заметил бы.
