- Так вот, парень, маленькое поручение тебе от партии, коли так - сделать из толпы отряд. Да чтоб боевой был, ходовой, чтобы дрался как полагается. Так с тебя и спросим. Понял?
- Понял.
- Ну и ладно. - Видякин сунул руку в карман и вытащил холщовый кисет. - Коли понял, так можно и закурить. Или ты всё ещё некурящий?
- Уже курящий, - сказал Митя, и оба засмеялись.
Паровоз протяжно свистнул, густо задышал, двинулся. Они разбежались в разные стороны. Поезд бестолково застучал буферами, потом деловито зататакал колесами и к полуночи добежал до станции Тундра. Архангельские эшелоны стояли в хвост друг другу и буйно шумели. Поезд № 1000 стал им в лоб и замкнул дорогу, а спустя час все эшелоны свели в один и повернули на Архангельск.
Не доходя до города верст пятнадцать, пришлось, однако, застопорить, да так энергично, что лежавшие на верхних нарах красноармейцы попадали на пол. Сперва, как в таких случаях положено, помянули крепким словом «Гаврилу», потом пошли узнавать, в чём дело.
Рельсы перед поездом оказались разобранными. Поперек пути запрокинулись темные туши двух паровозов. Они были ещё теплы. Их было жаль какой-то живой жалостью - они напоминали сильных, бессмысленно убитых животных.
Рыжебородый Аксенов, глядя на них, вздохнул так, как вздохнул бы над павшим на борозде конем. Это был тяжелый хозяйственный вздох, и он перешел в мрачную ярость, когда Видякин нашел в лесочке, неподалеку от места происшествия, виновника катастрофы. Видякин же установил, что это «чистоганная белогвардейская сволочь вообще и начальник путевого участка в частности».
Аксенов, медленно и грузно ступая, подошел к пойманному и уставился на него тяжелым взглядом. С минуту он молчал, разглядывая в упор, потом выговорил глухо:
- Хозяйство наше рушишь. Народ свой продаешь, Иуда!
Потом передернул ремень висевшей за спиной винтовки и уронил отрывисто:
- Пойдем.
Его никто не остановил. Он увел предателя в лесок и там оставил навеки.
Теплушки стояли длинной тоскливой вереницей. После короткого совещания решили направить к городу пешим порядком отряд человек в двести. Приступили к отбору самых надежных людей.
Из своей теплушки Митя должен был отобрать человек десять. Он начал с того, что выказал полное и очевидное презрение к их боевым качествам. Это их задело за живое, и после короткой перепалки семь человек, во главе с круглолицым Маенковым, сами набились в уходящий отряд.
Митя сдался не сразу. Он очень серьезно оглядел маенковскую гвардию и сказал:
- Без агитации и по делу, братишки. Тут нужны люди верные, преданные, сознательные пролетарии.
- Так, - мрачно сказал веселый Маенков. - На сознательность, значит, напираешь? А мы, значит, дерьмо собачье, а не пролетарии? Получается так!
Широкое добродушное лицо Маенкова налилось кровью. Митя заглянул в его потемневшие глаза и сказал с радостным волнением, положив ему руку на плечо:
- Ладно! Выступаем через час!
- Есть, выступаем через час, - гаркнул Маенков и, нагнувшись к Мите, прошептал: - Еще б маленько поволынил, так я стукнул бы тебя! Совестно сказать, какой горячий!
Он дружелюбно подмигнул Мите и улыбнулся. Митя, оборотясь к стоявшему в стороне Черняку, бросил резко:
- Возьмешь у каптера продовольствие на девять человек! - и, круто повернувшись, пошел прочь.
Черняк, играя бровью, поглядел ему вслед. Митя шагал не торопясь, твердо. Мысли его были, однако, более торопливы и менее тверды. Верно ли он угадал этого легонького матроса, подхваченного горячими ветрами революции, подобно ленточкам своей бескозырки? Вот он стоит на широкой кочке возле рыжего болотца, подняв воротник бушлата, сунув руки в карманы брюк, поплевывая на колючий куст можжевельника, и кто его знает, о чём он думает! Митя замедлил шаг и украдкой обернулся. Черняк легкой развальцей шел в каптерку…
Спустя час отряд в двести человек был готов к выступлению и около четырех часов утра оставил поезд и пешим порядком направился к Архангельску. Двигался он нестройно. Шагали врассыпную, кто по шпалам, кто по узкой тропинке возле полотна. «Максимы» несли на себе. Вправо, за чахлым ольшаником, нежно розовело предутреннее небо. Росистая трава по откосам и в выемках тускло поблескивала. Идти было легко.
Мите вдруг показалось, что он возвращается домой после недолгой отлучки… Он знал все подгородные деревни, часто бывал в них летом, облазил мальчишкой все окрестные леса, все рыбные речушки и заводи. Вблизи Исакогорки, к которой сейчас подходил отряд, не раз собирал Митя желто-красную морошку и пухлую водянистую голубель. Но тогда под рукой у него был берестяной туес для ягод, а сейчас кобура нагана. Митя опустил руку на холодную кожу кобуры. Вдали показалась станция Исакогорка. Она была пустынна, только на телеграфе сидела дежурная телеграфистка, ревностно оберегая свои аппараты.
Помедлив на Исакогорке, отряд двинулся дальше и занял станцию Бакарица. Отсюда до города оставалось верст шесть. И тут наконец появился противник. Он налетел внезапно. Это были английские гидропланы. Они закружили над станцией, открыв по ней пулеметный огонь.
Им ответили из винтовок. Стрельба была беспорядочной и бесполезной; отряд потоптался на месте и отступил обратно на Исакогорку.
Но и здесь он долго не задержался. Со стороны реки грянули бортовые орудия английского крейсера «Аттентив», и за вокзалом, возле деревни, называвшейся, как и станция Исакогоркой, легли первые снаряды. С высоты железнодорожной насыпи видно было, как заметались между изб перепуганные люди, как побежали к лесу, гоня перед собой скот, как в несколько минут деревня опустела.
Этот обстрел был совершенной неожиданностью. Из телеграмм, полученных в пути, Митя и его товарищи знали, что в устье Северной Двины на фарватере затоплены суда, преграждающие доступ к городу, и что это должно задержать крейсеры интервентов недели на три.
Первый же залп с реки обнаружил истинное положение вещей.
Интервенты уже прошли к городу. Пролетающие над головой снаряды были красноречивей и точней телеграмм, и они принесли первую весть о падении Архангельска. Красноармейцы бросили станцию и, преследуемые гидропланами, отступили к своему поезду.
Глава первая. ГОРОД И РЕКА
К городу подходили колонны закованных в броню крейсеров. Вел их английский генерал Пуль. С ним вместе прибыли: Десятый королевский шотландский полк, королевский Ливерпульский, а также Дургамский и Йоркский полки, 252-я пулеметная команда, морская бригада, 339-й американский полк, американская пулеметная команда, американский инженерный полк, канадская артиллерийская часть, Первый французский колониальный полк, 67-й итальянский полк. Впоследствии к ним прибавлены были ещё две бригады англичан, свежие американские части, так называемый Славяно-британский легион, Русско-французский легион, чехословацкие и сербские части, даже австралийцы, даже шведские наемники, не ступавшие на русскую землю более двухсот лет.
Отощавшие архангельские буржуа, раскопав тайнички, приодевшись, как в светлое христово воскресенье, восторженно льнули к перилам набережной. На соборной колокольне, с которой по совету Боровского ночью велся обстрел отходящих пароходов губисполкома, ударили в колокола. Духовенство вышло из церковной ограды в полном облачении. Купечество вынесло хлеб-соль. Эсеры составили правительство, меньшевики разбежались по заводам уверять рабочих, что всё обстоит благополучно. На Финляндскую, к губернской тюрьме, провели матросов «Гориславы», «Святогора» и «Микулы Селяниновича».
Иноземцы усаживались в боты и катера и направлялись на берег к наспех сколоченной и украшенной флагами арке.
А вверх по реке бежали один за другим легкие колесные пароходы, буксиры и баржи. Хозяева отказывались принимать незваных гостей. Они уходили из дому. В длинном речном караване плыли и эвакуирующиеся учреждения, и жители, уходящие от нежеланного режима интервентов, и рабочие, прорвавшиеся из города с оружием в руках в самую последнюю минуту, и матросская вольница, кочующая шумным лагерем на пароходе «Иней» и требующая раздачи, губисполкомом имеющихся в наличности денег.
Всё это плыло от Архангельска вверх по реке, и только один маленький буксир шел в обратном направлении, торопясь к Архангельску. На носу его стоял человек среднего роста и, беспокойно вертя головой, смотрел сквозь очки то на воду, то в далекое речное марево. Полы его черного пальто отлетали по ветру назад, черный галстук струился вокруг шеи, тонкие поля черной шляпы трепетали над бледным и тоже, казалось, трепетавшим лицом. Постояв на носу парохода, он бежал к корме, где вповалку спало несколько красноармейцев, а оттуда к машинному отделению. Полы пальто мчались за ним вдогонку.
