— Значит, я и в самом деле умираю, — сказала она неожиданно громко и сердито, — зачем же вы мне морочили голову?!
— Ну-ну! — прошептал в отчаянии Безчинский.
* * *
В пять часов вечера врачи сошлись у подъезда особняка Безчинского.
Перед тем как позвонить, они постояли в нерешительности, опасаясь, что застанут больную уже мертвой, — мысль, которая нередко тревожит врача у дверей пациента. Однако наметанным глазом они не заметили вокруг печальных знаков смерти, посетившей дом: у ворот не суетились люди, не входили и не выходили беспрестанно из незакрывающихся дверей. Да и дверь была, как обычно, на запоре.
Доктор Диварис, вздохнув свободней, выпростал бакенбарды из-под поднятого воротника пальмерстона и нажал кнопку. На звонок вышла Акулина и, всплеснув руками, выкрикнула, захлебываясь от переполнявших ее чувств:
— А у нас что!..
Диварис, а за ним остальные врачи попятились. Но у Акулины был такой радостный и возбужденный вид, что мысль о катастрофе следовало оставить. Врачи смело вошли в квартиру.
Навстречу им, ведомая под руку мужем, шла Ида Натановна с торжествующей и радостной улыбкой.
— Она только что покушала мясной соус с черносливом, — весело крикнул Безчинский, — и глотала так же хорошо, как мы с вами!
— Я совсем, совсем выздоровела, — сказала Ида Натановна, смеясь и плача одновременно.
«Но ведь у нее рак, полная непроходимость пищевода, как же она может глотать?» — ужаснулся Диварис.
— Я же говорил, что вы поправитесь, — пробормотал он, опускаясь в изнеможении на стул.
— Выпейте, коллега, воды, — сдавленным голосом сказал ему Лицын и, быстро налив из графина стакан воды, сам выпил залпом.
Супруги Безчинские, перебивая друг друга, рассказали всю историю посылки телеграммы Иоанну Кронштадтскому и о его ответе, смертельно напугавшем больную.
— Я почувствовала, что у меня внутри все оборвалось, когда он прочел «молюсь», — объяснила с томной улыбкой Ида Натановна, — вы ведь понимаете, если раввин просит русского священника составить к богу протекцию, значит, дело мое плохо. Я так испугалась, так испугалась, — словоохотливо продолжала бывшая умирающая, — и вдруг этот проклятый ком, который стоял у меня в груди, куда-то девался!..
Она говорила еще очень долго и даже, чтобы наглядно убедить врачей в своем выздоровлении, велела Акулине подать себе вчерашнюю курицу и съела ее почти целиком.
Не проронив ни слова, врачи откланялись и вышли на улицу. Несколько шагов они прошли по-прежнему молча, потом самый молодой и, должно быть, плохо воспитанный доктор Любович вдруг расхохотался и сказал:
— А ведь, коллеги, мы приняли истерический спазм пищевода за раковую опухоль! Непроходимость получилась от спазма сосудов, а не от рака.
— А почему же этот идиотский спазм вдруг прошел? — сердито спросил Лицын.
— Да потому, что все равно он скоро прошел бы. А тут эта телеграмма, испуг, потрясение — сосуды расширились… и спазма как не бывало.
Любович помрачнел. Он вдруг сообразил, что сразу же забил бы своих собратьев, прояви он вовремя находчивость.
— В другой раз не буду прислушиваться к… рутинерам, — сказал он сквозь зубы. Но никто не обиделся.
— Глупейшая история, — вздохнул доктор Диварис. — Вам куда — налево? Я — направо.
В. Ардов. Как делали святых
Имя ростовского писателя Сергея Званцева известно не только на Дону: московские, ленинградские журналы и издательства печатают острые фельетоны, рассказы, сценки и пьесы этого автора. Сергей Званцев принадлежит к числу беллетристов и публицистов, которые неизменно и плодотворно пользуются оружием сатиры. Его рассказы отличаются великолепным знанием нашей действительности.
И немудрено: автор далеко не молод. Многое он видел за свою долгую жизнь. Прежде чем стать писателем, Званцев работал в адвокатуре. И несомненно, это очень обогатило его. Ведь наиболее крутые конфликты являются уделом суда. Тут можно черпать полной мерой факты и типы, происшествия и события…
И еще одно обстоятельство из биографии С. Званцева принесло плоды, небезразличные для читателя: С. Званцев — сын врача из города Таганрога. Его отец был школьным товарищем А. П. Чехова. И ребенком Сергей Званцев видел в родительском доме великого писателя…
Как известно, многие рассказы Чехова построены на юношеских впечатлениях Антона Павловича от жизни родного города, его обитателей. Сергею Званцеву довелось видеть и слышать этих прототипов чеховской беллетристики через тридцать — сорок лет после того, как их познал и описал сам Чехов. Поэтому-то так интересен цикл «Таганрогских былей» Сергея Званцева. Недавно эти «Были» вышли отдельной книгой. Под переплетом небольшого томика собраны воспоминания о многих и многих чудаках и чудесах в жизни приазовского городка. Не обошлось и без рассказов на темы, связанные с проблемами религии.
Советский писатель коммунист Сергей Званцев, как и должно быть, непримиримо относится к попыткам внести мистическое начало в нашу жизнь. Не только из глубины прошлого века достает он сюжеты и темы своих произведений, направленных против «боженьки» и тех людишек, которые норовят в свою пользу обратить неизжитые еще предрассудки. Антирелигиозная тема свойственна Сергею Званцеву, она волнует нашего автора. Он рассказал о «Золотой бабушке», которая окрестила своих внучат против воли родителей этих «приобщенных к господу» чад. В повести «Коса и камень» С. Званцев говорит о суевериях. Его сценка «Бывалые секретарши», идущая во многих народных театрах, посвящена делам сектантским. «Целитель» — популярный фельетон сатирика — клеймит шарлатана на медицинском поприще. Об артистах, получающих доход за выступления в церквах, толкует рассказ «Птички певчие»…
Этот список можно было бы продолжить. Но пора перейти к тем двум рассказам, с которыми только что познакомился читатель.
Одно из ценных свойств этих вещей в том, что в основе их лежит не выдумка литератора, а истинные происшествия. Сегодня кажется невероятным, что в жизни царской державы играли такую значительную роль элементы мистики, веры в чудеса и — непременно связанные с этим — шарлатанство и суеверия. Но факты остаются фактами.
И «чудо», описанное в рассказе «Исцелитель-заочник», имело место в действительности. «Чудодей» Иоанн Сергеев — наглый поп из Кронштадта, который претендовал еще при жизни на приобщение «к лику православной церкви», позволял себе «возносить молитвы ко господу», требуя от небес, так сказать, конкретных результатов. Он верил — или делал вид, что верил, так будет точнее, — что благодаря его молитве воспоследует успех в делах или излечение безнадежных болезней. Более того, Иоанн Кронштадтский даже по телеграфу брался хлопотать по самым сложным делам непосредственно перед богом. Именно такой случай описывает С. Званцев, открыто называя по именам всех участников этой нелепой истории. Пикантным представляется нам еще и то обстоятельство, что за помощью к юродствующему попу обратился не мещанин или крестьянин, спокон веков привязанный своими воззрениями к православию, а богобоязненный еврей, капиталист. Как мы видим, суеверие легко переходит границы церквей и синагог.
Крайне интересен факт «чуда». История знает множество подобных совпадений двух встречных процессов: с одной стороны, идут безрезультатные обычно хлопоты о том, чтобы «чудо» произошло; а с другой стороны, совсем другие причины вызывают это желаемое «чудо». В данном эпизоде ликвидация истерического спазма пищевода произошла под влиянием неожиданной ответной телеграммы, из которой больная женщина осознала безнадежность своего положения. Можно утверждать, что почти в любом «чуде» найдется либо такое совпадение, либо то, что в цирковых программах называется «иллюзионный акт», то есть фокус…
Рассказ «Кандидаты в святые» также очень содержателен. Автор с большим знанием эпохи и всей обстановки при царском дворе, в «святейшем» синоде и на местах описывает ряд эпизодов по выдвижению на «должность» святого умерших попов и монахов. Надо сказать, что мистическое настроение и истеричность последней императрицы, Александры Федоровны, делали эти попытки «весьма актуальными». Как мы знаем, она не только стремилась открывать мощи, но и завела себе живого «старца» — Григория Распутина. Разумеется, живой «святой» гораздо вреднее мощей. И по истории с Распутиным это стало ясно даже монархистам. Именно в результате придворного заговора был убит стяжатель и жулик Распутин. И на его могиле тоже возникли бы «чудеса», но приближение Распутина к царской семье стало, может быть, одной из последних капель, переполнивших чашу терпения народного: в декабре шестнадцатого года труп Распутина был брошен заговорщиками в Мойку (река в Петербурге), а в феврале семнадцатого года произошла революция!..
