— Не надо, Ратх, — зажала ему рот ладошкой Тамара. — Не надо… Я знаю, что ты давно догадываешься. Но ты же друг, Ратх?
— Да, друг… Поэтому не надо меня бояться и обманывать.
— Ты первый из туркмен, кто рискует попасть на эшафот, — вновь усмехнулась она, но шутки не получилось.
Ратх не засмеялся, и сказал еще строже:
— Если потребуется — пойду на эшафот. Говори, куда ехать?
* * *
Тем временем Нестеров с Андрюшей сидели в последнем ряду амфитеатра. Цирк был заполнен наполовину: программа, без изменений, шла уже целую неделю. Но и полцирка — не так уж мало: человек триста. Нестеров был спокоен, а Андрей нервничал, украдкой посматривая вверх, на противоположную сторону ку» пола, где было выставлено стекло.
В антракте они расстались. Нестеров отправился в армянский духан, который маячил тусклыми фонарями по ту сторону дороги. Андрей подождал выхода на арену гипнотизера и проскользнул во двор цирка. Клоун Романчи поджидал его у ворот.
— Пошли быстро, — проговорил он шепотом. — Смелее…
Держа Андрюшу за руку, он провел его вдоль стены и остановился возле лестницы.
— Давайте прокламации, — совершенно успокоившись, попросил Андрей. — Ничего страшного. В цирке всего один полицейский, а офицеров и вовсе нет.
Приняв от Романчи пачку отпечатанной Программы РСДРП, он сунул ее за пазуху и полез на крышу. Романчи проследил за ним, пока он добрался до купола. Затем клоун, насвистывая, вошел в коридор. В глубине прохода, возле кулис, кроме шталмейстера Никифора и двух униформистов никого не было. Романчи пристроился к ним, якобы ожидая выхода на арену, и стал следить за выставленным оконцем в куполе. Внимание публики, как всегда, целиком было приковано к гипнотизеру Кросу. И тут сверху посыпались листовки. Часть— прямо на арену, остальные — к зрителям.
Публика пришла в неописуемый восторг, ибо все сочли, что падение бумажек с неба — дело рук самого Кроса. Но гипнотизер сам растерялся. Посмотрел вверх, выругался про себя, видимо, решив, что над ним зло подшутили и, наконец, поднял прокламацию и дал прочесть ее партнерше. Та прочитала и пожала плечами. А в рядах уже начинался оживленный ропот. Вот и шепот пошел от одного к другому: «Программа РСДРП, программа РСДРП… Революционеры сверху бросили!»
Сеанс гипноза остался не оконченным. Крос не стал призывать публику к спокойствию: отпустил всех с арены и ушел сам.
Цирк продолжал гудеть от множества голосов. Восторг и возмущение, свист и смех сливались воедино, и невозможно было понять — будет ли продолжена цирковая программа. Наконец, на арене появился менеджер, призвал к спокойствию и следом за ним выбежал Романчи:
— Граждане и господа! — обратился он к публике.
— Прошу внимания! Сегодня мы познакомили вас с нашей новой программой! В заключение — римско-французская борьба!
И на арену вышли в разноцветных костюмах борцы.
Прошло немало времени, прежде чем появился полицейский наряд и двинулся по рядам, собирая «крамольные листки». Полицейские спрашивали: откуда появились листовки, кто забросил. А Андрей в это время сидел с Нестеровым в духане и тихонько посмеивался.
— Чуть было не грохнулся с крыши, — пояснял он, все еще волнуясь. — Адольф стекло выставил и оставил его тут же, а я наступил в темноте и поскользнулся… Чуть не до самой лестницы на спине проехал…
— Молодец, молодец, — удовлетворенно говорил Нестеров и смотрел через дорогу, в сторону цирка.
* * *
Около двенадцати ночи Стабровский вернулся домой. В комнате за занавеской горела свеча. Ксения, полураздетая, встретила его у порога.
— Боже, как долго, — проговорила она с упреком.
— О чем я только не передумала! Мучитель ты мой.
Ну, раздевайся скорее, да ложись, завтра у тебя первый час математика.
— Ксана, ты все спрятала? Чтобы никаких следов, понимаешь? Мало ли что…
— Не беспокойся. Остатки бумаг сожгла, а желатин вынесла за кладовку.
Он лег в постель и, ощущая на плече теплое лицо жены, сразу заснул.
Далеко за полночь, где-то перед рассветом, неожиданно в дверь постучали. Ксения встала с кровати и метнулась к окну. Стук повторился. На этот раз стучали настойчиво и бесцеремонно. Поднялся и Людвиг. Надел брюки, направился к двери.
— Откройте, полиция! — донесся грубый властный голос, и дверь жалобно застонала от ударов сапог.
— Ксана, все в порядке?
— Ох, Людвиг, Людвиг! У меня сердце чувствовало.
— Приказываю в последний раз: откройте, иначе взломаем! — прозвучала угроза и дверь заходила под ударами прикладов.
— Да погодите же! Что вы делаете?! — кинулась Ксения к двери и отодвинула задвижку. — Кто такие? Почему врываетесь ночью? Разве бела дня вам мало?
— Все злодеяния свершаются ночью, — цинично заявил полицмейстер Пересвет-Солтан, держа в руке пистолет и оттесняя плечом Ксению в сторону, к окну— Вы арестованы! Тонакевич, — распорядился он, пропуская вперед пристава, — начинайте обыск. А вас. уважаемые Стабровские, прошу сесть вот сюда, на лав «ку, чтобы не мешать делу.
— Господин штабс-капитан, по какому праву? — запротестовал Людвиг Людвигович. — Разве вам не известно, что я — преподаватель гимназии? Вы, вероятно, спутали меня с каким-то бандитом?
— Вот ордер на ваш арест, — ухмыльнулся Пересвет-Солтан. — А ежели этого вам мало, то вот и помощник прокурора, господин Слива здесь.
— Продолжайте обыск и не вступайте в пререкания с преступниками, — мягко посоветовал Слива.
Полицейские перевернули постель, распотрошили подушки и два чемодана, затем, обнаружив погреб, спустились со свечой туда. Но и там ничего не нашли.
Кинулись в сенцы. Тут один из полицейских наткнулся на гектографический ящик и втащил его в комнату. Жестяной ящик был испачкан желатиновой массой.
— Ищите прокламации! Они где-нибудь здесь или во дворе. Тонакевич, возьми еще двоих, сходи во двор, осмотри как следует!
Сам Пересвет-Солтан, осмотрев ящик, подошел к печи и отворил конфорку. Нагнувшись, поднял с пола щепочку и полез в печь. Осторожно придвинул щепочкой пепел сожженных бумаг и извлек его. Верх одной из прокламаций не догорел и по нему четко вырисовывалась черная надпись: «Программа Российской социал-демократической партии».
— Приступайте к составлению протокола, — распорядился Слива.
Пересвет-Солтан сел за стол, послюнявил языком химический карандаш, вывел сверху листка: Протокол.
— Ни стыда у вас нет, ни совести, — насмешливо сказала Ксения. — Я ведь эту прокламацию на дороге подобрала, когда шла домой. Подобрала, чтобы разжечь печку, а вы нас сразу в революционеров превратили!
— Помолчите, мадам, не мешайте исполнять службу, — торопливо попросил Пересвет-Солтан.
— Вы это называете службой… И даже гордитесь такой службой, — заметил Стабровский. — Но вы же просто-напросто оскорбляете людей!
— Помолчите, не мешайте…
Возвратившийся со двора Тонакевич доложил, что ничего предосудительного на ближайшей территории не найдено. Тогда Пересвет-Солтан предложил произвести обыск у хозяина дома, господина Асриянца, но Слива запротестовал.
— Только в качестве свидетеля. Попросите, чтобы пришел засвидетельствовать…
Асриянц, в ночной пижаме, поверх которой куце висел халат, вошел в комнату.
— Чем могу служить? — спросил, быстро оценивая обстановку.
— В каких связях состоите с учителем Стабровским? — спросил Пересвет-Солтан.
— Он у меня снимает квартиру… Платит исправно. Так что, претензий у меня к нему нет никаких.
— Не замечали ли вы что-нибудь противозаконного в его действиях и поступках?
— Ну что вы, господин полицмейстер. Людвиг Людвигович порядочный человек! И Ксения Петровна, дай бог, каждой быть такой честной.
— С какого времени он у вас снимает квартиру? — Если не ошибаюсь, с середины сентября.
— Может, что-то добавите еще?
— Нет, ничего…
— Хорошо, господин Асриянц, ступайте. Мы вас еще вызовем…
Около шести утра Людвига и Ксению вывели из комнаты и посадили в телегу. Туда же бросили гектографический ящик. Полицмейстер, пристав и помощник прокурора сели на лошадей, полицейские чины зашагали сбоку повозки,
* * *
Утром взревел деповский гудок. Ревел долго, перемежая басовитый храп жалобным фальцетом. Это был самый обычный гудок, возвещавший о начале самого обычного рабочего дня. К нему в Асхабаде давно все привыкли, почти не замечали его. Но если б вдруг не загудел он вовремя, то, наверное, нарушил бы весь городской уклад жизни. Вместе с гудком заскрипели двери в домах, захлопали калитки, потекли людские толпы по мокрым тротуарам и грязным расквашенным дорогам, загремели колеса фаэтонов и арб. Город зашумел, загалдел, задвигался, чтобы переварить еще один день истории и проводить его в вечность. Но этот день для истории все-таки начался необычно. Необычность его была в том, что рабочие депо, чиновники управления железной дороги, служащие банка и всевозможных акционерных обществ и товариществ с самого утра занялись разговорами о ночных вылазках социал-демократов. Прокламации с напечатанной Программой РСДРП и листовки «Ко всем жителям Асхабада» распространились не только в цирке, но и в депо, в стрелковом батальоне, среди солдат, в обеих гимназиях, в школе садоводства и огородничества, в хлебопекарнях и во всех прочих присутственных местах. Необычность этого дня вскоре превратилась, по выражению начальника уезда Куколь-Яснопольского, в знамение, ибо в десятом часу утра начальником Среднеазиатской железной дороги генерал-майором Ульяниным была получена шифровка о массовой демонстрации рабочих Санкт-Петербурга и применении огнестрельного оружия против них. В шифровке предписывалось об усилении бдительности на окраинах империи, и начальник дороги немедля сообщил о депеше Уссаковскому. Начальник Закаспийской области, уже извещенный о ночных прокламациях и аресте группы эсдеков, связал эти события с происшествиями в Петербурге. Тотчас он созвал экстренное совещание…
