Глава третья
ГОВОРИТ ЖАН Д'ОЛОН
Я — Жан д'Олон, оруженосец Жанны. С тех пор как я впервые увидел Жанну в башне Кудрэ, в Шиноне, я при ней неотлучно.
Я был с ней в Шиноне, и в Пуатье, и в Туре, и теперь мы в Орлеане. Я слышал, как она разговаривала со всякими там знатными господами и учеными господами, и я вам вот что скажу.
Она хорошая девушка, правдивая, никогда не соврет, уж если что обещала — это она твердо исполнит. А что касается ума, то — что скрывать? — поумней она будет всех наших капитанов, не говоря уже про дофина.
И хотя она ровно вдвое меня моложе — шестого мая будет ей семнадцать лет и четыре месяца, а мне с осени пойдет тридцать пятый год,— так вот, хоть она еще так молода и ее родители простые землепашцы, а мой род небогатый, но дворянский, для меня великая честь служить ей. И большей чести еще никому не было.
В обращении она легкая— весёлая и добрая.
Но иногда она внезапно замолчит, и тогда лицо у нее странное и неподвижное. Я знаю, что это она прислушивается к своим голосам, ничего не замечая вокруг себя.
И хотя я стою рядом, я этих голосов не слышу. Я так думаю, это внутренние ее голоса. Не умею я это хорошо объяснить, но я думаю: это ее мысли такие сильные, что будто ударяют ее изнутри, так что она будто немеет и слепнет для всего окружающего.
Но, конечно, это я так думаю, и может быть, я ошибаюсь, и лучше мне про это промолчать. И вам это не любопытно, а, наверно, хочется знать, что Жанна делала в Орлеане.
Мы переправились через реку и приехали в Орлеан двадцать девятого апреля вечером, и город нас встретил, будто мы уже одержали победу,— так торжественно. Весь город освещён факелами, и колокола звонят, и все люди выбежали из всех домов и приветствуют нас, окружили нас густой толпой. Даже страшно ехать — как бы кого не задавить. Коню некуда копыта поставить — такая давка.
Мы проезжаем весь город, от Бургонских ворот до Лисьих, и здесь останавливаемся в доме Жака Бушэ, казначея герцога Орлеанского.
Жанна беспокоится. Нам известно, что к англичанам идет на подмогу войско под началом Джона Фальстафа, и надо бы покончить с осадой, пока их еще вокруг Орлеана не такое большое число: в Сен-Лу триста человек, в Турели побольше, но не слишком, и в других фортах тоже наберется одна-две сотни.
А те четыре тысячи, которые нам обещал дофин нет как нет, не очень-то торопятся. А ведь от того, к кому раньше придет подмога, возможно, зависит судьба города.
И все наши капитаны беспокоятся, и наутро граф Дюнуа, начальник гарнизона в Орлеане, со всем своим отрядом отправляется навстречу этим четырём тысячам, поторопить их.
Жанна провожает его за Лисьи ворота, сквозь поля и виноградники.
Мы возвращаемся домой, и Жанна, устав oт тяжести доспехов, ложится на кровать. Я хочу yйти, чтобы она могла заснуть, но она удерживает меня и говорит:
— Не хочу я, чтобы пролилась французская кровь. От одной мысли волосы у меня встают дыбом.
— Как же так, Жанна? — говорю я.— Все уже приготовились сражаться, и даже горожане вооружились. Все они верят в тебя и в победу, а победы без битвы не бывает.
— А может быть, англичане сами уберутся подобру-поздорову? — спрашивает она и смотрит на меня так, будто ждет, что я сейчас соглашусь.
— Жанна,— говорю я,— ты устала и, прости меня, говоришь чепуху. С чего бы им вдруг уйти, когда они восемь месяцев осаждают город и сильней нас?
И еще к ним идет подкрепление из Парижа. Лучше закрой глаза и спи.
— Пошлем им письмо,— говорит Жанна.— Они получат письмо и уйдут. Позови мне брата Пакереля.
Брат Пакерель приходит, и она диктует ему:
— «Вы, стоящие под Орлеаном, доблестные воины и лучники, уходите в свою страну. Если не сделаете этого, берегитесь девушки Жанны, потому что вскорости понесете вы великие потери. А не поверите мне, так в каком месте я вас найду, там и надаю вам здоровых тумаков. Увидите тогда, на чьей стороне право».
Жанна посылает это письмо с герольдом по имени Гиенн. Но герольд не возвращается, и ответа на письмо нет, и мы не знаем, что и подумать. На следующий день Жанна шлет второго герольда с письмом, и в этом письме написано:
«Уходите в вашу страну. А не уйдете, я устрою вам такой разгром, вовеки не забудете».
Этот герольд возвращается и говорит:
— Ответа на письмо нет. И они задержали Гиенна и грозят его сжечь.
Жанна бледнеет и говорит:
— Этого не может быть. Это дело небывалое я неслыханное. Герольд — особа неприкосновенная. Он не отвечает за свои вести, а лишь передает волю того, кто его послал. Поднять на него руку бесчестно.
Герольд отвечает:
— Они говорят, что его послала колдунья и он ее сообщник. Не гневайся, Жанна. Это их слова, не мои.
И Жанна говорит ему:
— Уходи.
Но на следующий день она пишет третье письмо: «Вы, англичане, нет у вас никакого права на французскую землю, и я приказываю вам покинуть наши крепости и замки и вернуться в свою страну. А если не послушаетесь, я вам устрою такой разгром, будете помнить до окончания века. Я вам пишу в третий, и последний, раз. Больше я писать не буду».
Это письмо она не может послать благопристойным и вежливым способом, как принято во всем мире, через герольда, потому что она боится за жизнь Гиенна и не хочет подвергать другого такой же участи. Она садится на коня и сама скачет на мост, до самого края пролома, где арки взорваны и дальше нет пути. И здесь она просит искусного лучника привязать письмо к стреле и послать его в Турель.
Лучник натягивает тетиву, спускает ее, и стрела с письмом перелетает через вал.
Проходит столько времени, сколько нужно, чтобы поднять и прочесть письмо, и на верхушке вала показывается сам Глэсдел, командующий английскими войсками под Орлеаном.
Он стоит подбоченившись, смотрит на Жанну и вдруг разражается словами такими бесстыдными и грубыми, что слушать их и стерпеть невозможно.
Жанна закрывает лицо руками и горько плачет. И мы возвращаемся в город.
Теперь уже нет надежды на мирный исход.
Глава четвертая
ГОВОРИТ ЛУИ ДЕ КОНТ
Я — Луи де Конт, паж Жанны.
Моя дама не такая, как все другие дамы. Моя дама особенная.
Все пажи, которых я знаю, целый день тащат в руках шлейфы своих дам, бегут за ними следом, как комнатные собачонки. Моя дама не такая, никаких шлейфов не признает. Моя дама воительница, амазонка, вроде как та древняя Пентесилея, которая сражалась под Троей с Ахиллом.
С такой дамой меня ждут странствия, и приключения, и битвы. Кто знает, может статься, я схвачусь в кровавом поединке с самим сэром Джоном Фальстафом, и он рубанет меня своим мечом, и на всю жизнь у меня останется на щеке почетный рубец, и про меня будут говорить:
«Вон идет доблестный рыцарь де Конт!»
И, раненный, истекающий кровью, я возьму его в плен, и он предложит мне за себя огромный выкуп — сто тысяч ливров золота. Но я гордо откажусь и воскликну:
«Ступайте! Я отпускаю вас».
Что мне выкуп! Я жажду славы!
Но не могу же я сражаться в шелковой курточке. Мне нужны латы.
Вот я и говорю этому д'Олону, оруженосцу моей дамы:
— Где бы мне раздобыть латы? А он отвечает:
— А на что тебе латы, скверный мальчишка?
Я меряю его взглядом с ног до головы и говорю:
— Я покорнейше просил бы вас не называть меня всякими именами. Мой род познатней вашего.
Он не обращает внимания на мой презрительный тон и повторяет:
—Что тебе вдруг понадобились латы?
Я говорю:
— Если вы понатужитесь и вам удастся пошевелить мозгами, то, может быть, вы сообразите, что паж обязан всюду следовать за своей дамой. И когда мне случится сопровождать мою даму на поле битвы, я не хотел бы, чтобы вражеская стрела пронзила мою юную грудь.
Он отвечает:
— Этого не случится,— и уходит.
Ладно же! Вырос большая и здоровая дубина, так уж вообразил, что может разговаривать со мной, будто я младенец в пеленках.
Ладно! Следующий раз я ему расскажу про Давида и Голиафа. Может быть, он этого не знает...
В этот день моя дама легла отдохнуть после обеда и отпустила меня. Я недолго поболтался по дому, прислушиваясь ко всяким разговорам, но ничего любопытного не услышал и решил прогуляться по Орлеану. Мы тут всего четыре дня, и я еще не успел как следует рассмотреть город.
Выхожу я на главную улицу и вижу, едет большой отряд вооруженных всадников. Это бретонцы Жиля де Рэ, крепкие ребята, приятно на них смотреть. А за ними, как полагается, бегут мальчишки и вопят во всю глотку.
Я хватаю одного из них за шиворот и спрашиваю:
— Что тут происходит?
Он извивается как червяк, старается вырваться из моих рук и пищит:
