Подарки эти посланы были по случаю заключения с Францией первого торгового трактата.
В Париже Виктор Павлович пробыл три месяца, а по возвращении в Россию, через несколько месяцев послан был курьером в Лондон.
Какое было его поручение, он сам не знал.
Он передал запечатанный пакет нашему посланнику графу С. Р. Воронцову.
По словам чиновников посольства, когда граф распечатал этот пакет, то сказал:
— Оленин привез старые газеты; видно графу Безбородко хотелось познакомить его с Лондоном.
В Лондоне он прожил около полугода.
Вернувшись в Россию, он в чине сержанта, совершил еще несколько заграничных поездок: был в Вене, в Кобленце, Франкфурте-на-Майне и Карлсруэ, столице маркграфства Баденского.
Из Карлсруэ Виктор Павлович привез в Петербург императрице Екатерине портреты обеих принцесс Баденских, Луизы и Фредерики.
Первая, приняв имя Елизаветы Алексеевны, сочеталась вскоре браком с великим князем Александром Павловичем, а вторая была впоследствии шведской королевой.
Во второй половине 1791 года Виктор Павлович получил первый офицерский чин — подпоручика. С этого собственно времени началась его военная карьера.
Служба была в то время в гвардейских полках легкая. Производство шло быстро.
Через четыре года Виктор Павлович был уже капитаном.
Сергей Сергеевич Похвиснев уже давно, ввиду достижения опекаемым совершеннолетия, звал его в Москву для принятия в свое заведывание имения и капиталов.
К чести опекуна, надо сказать, что он умножил и без того громадное состояние молодого Оленина.
Это состояние заключалось в нескольких имениях, в черноземных полосах России, населенных десятками тысяч душ, и наличном капитале в несколько сотен тысяч рублей.
В феврале 1796 года Виктор Павлович взял отпуск и поехал в Москву.
Там он застал множество перемен к лучшему, в смысле общественного оживления.
Праздного богатого дворянства проживало тогда в Москве множество. Балы в благородном собрании были многолюдные; нередко число посетителей доходило до семи тысяч.
Молодой богатый капитан гвардии, вращавшийся в петербургских придворных сферах, побывавший в чужих краях и, следовательно, обладавший неподдельным европейским лоском, красавец собою, Виктор Павлович естественно был желанным гостем гостеприимных московских гостиных и героем балов и вечеров, даваемых московскими магнатами.
Он положительно закружился в вихре удовольствий.
Дело по сдаче опекуном сумм и имений все откладывалось и откладывалось, и виной тому был Виктор Павлович, который не находил времени заняться им и не думал даже о необходимости отъезда в Петербург.
Не одни московские пиры и банкеты заставили забыть молодого гвардейца блестящий двор и товарищей — в Москве оказался более сильный магнит.
Этим магнитом была одна из его кузин, Зинаида Владимировна Похвиснева, дочь Владимира Сергеевича, года с три как вышедшего в отставку с чином майора и проживавшего в Москве с семейством, которое состояло из жены Ираиды Ивановны и двух дочерей, Зинаиды и Клавдии.
Мы впоследствии ближе познакомим читателей с этой семьей, которой предназначено играть одну из видных ролей в нашем правдивом повествовании.
Здесь же мы называем Зинаиду Владимировну единственно как причину, почему Виктор Павлович забыл о Петербурге и службе.
Увлекающийся по природе, он был влюблен и совершенно потерял голову.
Истинно влюбленные робки — он был робок и потому дело любви не подвигалось ни на один шаг вперед, хотя он был из тех завидных женихов, на которых матери взрослых дочек глядят хищными глазами.
Впрочем, эту причину выставляла своей дочери сама Ираида Ивановна, конечно, очень желавшая «Зизи», как называла она дочь, такой блестящей партии.
Такова ли была эта причина на самом деле, мы узнаем впоследствии.
Наступил ноябрь 1796 года, и вдруг Москву, как громом, поразила весть о кончине императрицы Екатерины II и вступлении на престол императора Павла I.
С этим известием прибыл в Москву капитан гвардии Митусов.
Москва радостно приняла вторую половину известия и целые три дня, после принесения присяги новому государю, были торжественные празднества.
В изъявлении усердия своего новому государю, первопрестольная столица одарила и вестника такими роскошными подарками, что сразу составила ему целое состояние.
Начальник Москвы, Михаил Михайлович Измайлов, подарил ему массивную серебряную стопу, наполненную червонцами, губернатор, князь Петр Петрович Долгорукий — табакерку с бриллиантами, полициймейстер, генерал-майор Павел Михайлович Козлов — часы с осыпью; московское купечество поднесло ему на серебряном блюде тысячу червонцев, а все дворянство — десять тысяч ассигнациями; английский клуб поднес ему от себя пять тысяч рублей.
Государь остался очень доволен таким приемом его посланного и прислал вскоре благодарственное письмо к Измайлову, повелев в нем объявить признание свое и благодарность всем чинам, в Москве пребывающим, как гражданским, так и воинским, дворянству, купечеству и вообще всем жителям.
Москве об этом известно стало в несколько часов через квартальных.
Митусов, по возвращении в Петербург, был произведен в генерал-майоры.
Вслед за этим известием получилось другое, взволновавшее из конца в конец всю Россию.
Это было строжайшее высочайшее повеление, чтобы все находящиеся в домовых отпусках и в отлучках гвардии обер- и унтер-офицеры непременно явились к своим полкам и командам.
Совершенно потерявший голову от любви к своей кузине, Оленин, рассчитывая на прежнее отсутствие порядка в войске, нимало не встревожился этим повелением и продолжал по-прежнему издали любоваться предметом своей пылкой любви, о чем молодая девушка только могла догадываться.
Время шло.
Оказалось, впрочем, что для него это не могло уже иметь особенно дурных последствий, так как он, давно пропустивший срок своего отпуска, по высочайшему повелению был исключен из службы, о чем и уведомлен через полицию.
Почти одновременно с этим в семье боготворимой им девушки произошло событие, поразившее всех, как громом из ясного неба.
Майор Владимир Сергеевич Оленин был внезапно ночью увезен с прибывшим фельдъегерем в Петербург.
Жена и дочери чуть не сошли с ума от внезапности обрушившегося на них, как казалось, несчастия.
Несколько успокоившись, они быстро собрались и помчались тоже в Петербург.
Виктору Павловичу в Москве оставаться было, таким образом, незачем.
Он принялся за свои имущественные дела, принял от опекун все деньги и имения по бумагам и тоже поехал восвояси — в Питер.
Что там ожидало его? — он не задавался вопросом.
Он ехал за «ней».
Дорога от Москвы до Петербурга, как и другие дороги, ведущие в северную столицу, представляла в описываемое нами время интересное и необычайное зрелище.
Она усеяна была кибитками скачущих гвардейцев, в некоторых сидели матери с совсем маленькими детьми.
Слух о созыве всех отлучных гвардейцев распространился, как мы уже имели случай заметить, подобно электрическому току, почти в один миг по всему государству и произвел повсюду страшный переполох.
Не было ни одной губернии, ни одного уезда, словом, ни одного угла в государстве, где бы не было отлучных и находящихся в отпусках гвардейцев.
Повсюду их было множество, и больших, и взрослых, и малолетних.
Все они были встревожены неожиданным повелением, строгость которого повсеместная молва увеличила в сто раз.
Говорили, что велено тотчас ехать к своим полкам и явиться неприменно в срок, а кто не явится, будут не только исключены из военной службы, но имена их будут сообщены геральдии, чтобы никуда их более не определять.
Этот преувеличенный слух нагонял на всех положительный ужас, и нельзя себе представить, какое произошло повсюду смятение, жалобы и плач, среди отлучных и отпускных гвардейцев и их близких.
Многие, живя целые годы на свободе в деревнях, даже поженились и нажили себе детей, которых тоже записали в гвардию унтер-офицерами, хотя и сами еще не несли никакой службы.
Положение их было не из приятных, и они не знали, что им делать и как появиться перед лицом монарха; они должны были бросить своих жен и спешить в столицу.
Большинство горько раскаивалось, что, по примеру других, не вышли уже давно в выпуски или в отставку, и проживали по несколько лет в сержантских чинах, дожидаясь гвардейского офицерства.
Браня на чем свет самих себя, они ехали, с ужасом представляя себе все трудности службы.
Иные надеялись в том же году быть капитанами; вдруг эти надежды оказались разбитыми и они ехали повесив головы.
