Левтихид молчал, он обдумывал своё положение, которое представлялось ему весьма незавидным.
— Нет, Клеомен, я остаюсь.
«Так я и думал, — про себя рассуждал Клеомен, — разве ты способен на поступок? Демарат бы вёл себя иначе».
— Ты предпочитаешь ждать, пока эфоры тебя отдадут под суд?
— Пусть эфоры решают, как им заблагорассудится. Я не хочу больше испытывать судьбу и нарушать законы Спарты. Будь что будет. Бесполезно спорить с ними. Бежать и стать изгнанниками?! Her! Я не хочу! Пока я здесь, есть надежда, что всё как-то уладится, а если мы убежим, то поставим себя вне закона.
— Как хочешь, я не сдамся эфорам, они взяли слишком много власти. Не кажется ли тебе, что пора их укротить? Разве мы с тобой не цари Спарты? Почему мы должны давать отчёт им в каждом нашем шаге? Вечно бояться, что они скажут или подумают, трепетать перед ними! Настал решительный момент — или они, или мы. Бежим вместе, тогда они испугаются, что оба Диоскура покинули город, и согласятся на все наши условия.
— Нет, — твёрдо ответил Левтихид, — я остаюсь, я не хочу нарушать закон.
— Ты трус, Левтихид! — воскликнул Клеомен презрительно. — Демарат, которого я ненавижу, как и ты, он бы так не поступил. Он умеет действовать, как мужчина.
Трудно было придумать другие слова, которые могли бы больше задеть Левтихида. Но они возымели обратное действие.
— Если ты тотчас не уйдёшь, я немедленно предам тебя эфорам и расскажу им о твоих планах.
— Ты этого не сделаешь, Левтихид! Хотя бы из благодарности за то, что я помог стать тебе царём!
— Сделаю, Клеомен, ведь мы с тобой связаны не узами дружбы и любви, но общей ненависти к Демарату. Оба мы действовали в своих интересах. Я тебе ничем не обязан. Впрочем, если ты тотчас уйдёшь, я обещаю, что до завтрашнего утра ничего никому не скажу. У тебя в запасе один день и одна ночь. Беги, если хочешь, но я тебе в этом не товарищ.
Клеомен ушёл разочарованный. Их совместное бегство поставило бы государство в трудное положение, и тогда эфоры согласились бы на всё. Отказ Левтихида усложнял дело. Всё же он решил не отступать от задуманного. Зато у Левтихида появилась надежда, что ему всё сойдёт с рук. После бегства Клеомена эфоры не посмеют его тронуть. Остаться сразу без обоих царей? Они ни за что не пойдут на это, тем более что Демарат далеко. Эфоры вынуждены будут простить Левтихида, и всё останется по-прежнему.
На следующий день всем стало известно, что Клеомен бежал в Фессалию. Впрочем, надолго он там не задержался и вскоре перебрался на Пелопоннес, в Аркадию. Он стал убеждать аркадцев напасть на Спарту и деятельно занялся созданием аркадского союза, стараясь помирить доблестных тегеатов и буйных мантинейцев, которые издревле соперничали между собой, для совместной войны против Лакедемона. Аркадцы, вдохновлённые Клеоменом, объявили, что они последуют за ним, куда бы он их ни повёл. Вся Спарта встревожилась не на шутку. Если Клеомену удастся объединить аркадцев, это будет катастрофой. Илоты и периэки[8], состоящие в прямом этническом родстве с аркадцами, немедленно восстанут. Ведь эти илоты — потомки крестьян-ахейцев, некогда населявших весь Пелопоннес. Они были завоёваны дорийцами — потомками Геракла и обращены в рабство. Сами спартанцы не сеют и не жнут. Все полевые работы выполняют вместо них рабы-илоты. Лакония и совсем недавно завоёванная соседняя Мессения принадлежат спартанским гражданам, каждый член общины имеет свой надел, который обрабатывают илоты. Свободное от тяжёлой работы время спартанцы посвящают гимнастике, борьбе и ратным подвигам, вот почему во всём мире нет более доблестных воинов, чем спартанцы. Только свободолюбивые горцы-аркадцы и тегейцы сумели дать яростный отпор дорийцам — единственные среди всего древнего населения Пелопоннеса, кто сумел сохранить свою независимость. Неоднократно мужественные тегейцы наносили спартанцам чувствительные поражения. Перспектива бороться одновременно с таким грозным внешним врагом, как объединённые силы тегейцев и мантинейцев, и с внутренним — многочисленными илотами — привела всех граждан Лакедемона в смятение. Из деревень стали приходить тревожные вести о том, что илоты тайно собираются на сходках и встречаются с аркадскими посланцами. Число илотов и периэков в десятки раз превосходило численность спартанских граждан. Только благодаря своей непревзойдённой доблести и политике постоянного запугивания ахейского населения им удавалось держать обращённых в рабов крестьян в повиновении. Но все отлично понимали — достаточно небольшой искры, чтобы вспыхнула всеобщая война. Спартанцы не боялись никакого внешнего врага, сколь бы силён он ни был. Они так полагались на своё мужество, что, в отличие от всех других греческих полисов, не имели стен и укреплений, полагая, что отвага — лучшая защита государства. Укрываться за стенами города они считали недостойным для себя. Но война в своём доме — это совсем другое. Спартанцы глубоко презирали илотов и в то же время небезосновательно опасались мятежа с их стороны, как самого страшного бедствия. Клеомен знал, как заставить эфоров быть сговорчивыми, — ради своих амбиций он поставил государство на краю пропасти.
В этот критический момент, как и ожидал Левтихид, эфоры не осмелились отдать его под суд — единственного оставшегося у них царя и военного предводителя, они вынуждены были оставить ему царское достоинство. Левтихид был доволен, что поступил так благоразумно.
Он собирался идти в палестру для ежедневной разминки, когда ему принесли письмо, написанное на вощёных табличках изящной формы.
Левтихид разрезал связывающие дощечки нитки и прежде всего посмотрел на подпись. Он замер поражённый. Письмо оказалось от Перкалы! Она приглашала его прийти к ней вечером. Взволнованный Левтихид не знал, что и подумать.
Что бы это значило? Долгие годы безнадёжной любви и томительного ожидания будут наконец вознаграждены! Или, что более вероятно, здесь кроется какой-то обман?
Весь день до вечера он провёл в разных предположениях. Наконец приблизился назначенный час. На правах родственника он мог свободно посещать дом Демарата, но все знали, какую взаимную вражду они испытывали друг к другу, поэтому под покровом наступающих сумерек, завернувшись в тёмный плащ, он постарался проскользнуть незамеченным, чтобы не возбуждать толки. Если эфоры узнают о его посещении, он сошлётся на родственные узы и общие семейные дела. В конце концов, в этом он не обязан давать им отчёт!
С тех пор как Демарат разрушил его помолвку, он ни разу не переступал порога этого дома и сейчас почувствовал сильное волнение, с которым он, как ни старался, никак не мог справиться.
Перкала ждала его во внутреннем дворике. Здесь располагался красивый сад, окружённый перистилем, с маленькой, увитой виноградом беседкой. С замиранием сердца проходил он через сад. Он ещё издали заметил её. Перкала стояла спиной, прислонившись щекой к холодной мраморной колонне. Заслышав его шаги, она резко обернулась и посмотрела ему в лицо прямым, пронзительным взглядом. Левтихид от неожиданности отступил на шаг. Он не знал, что сказать, и потому ждал, пока она заговорит сама. Уже много лет он не видел её так близко. На общественных празднествах, во время религиозных процессий и на состязаниях он наблюдал за ней издали украдкой, такой прекрасной и такой недосягаемой. Теперь она была настолько близко, что он мог коснуться её рукой. В ушах у него послышался звон, холодный пот выступил на лбу. Хотя стояла ранняя осень, ему почудился запах цветущего миндаля, запах, который он так ненавидел с тех пор…
Она стояла на пороге беседки, холодная и отчуждённая. Прошедшие годы почти не изменили её. Казалось, она стала ещё прекрасней, только прежний кроткий девичий взгляд обрёл твёрдость и уверенность. Золотистые волосы тяжёлыми, тугими косами падали на спину и плечи, простое льняное платье оливкового цвета, подвязанное под грудью поясом, красиво уложенное складками, подчёркивало очертания стройного, лёгкого тела. Шафрановый пеплос свободно спадал на плечи, оставляя тонкие изящные руки обнажёнными. «Она, как и прежде, по праву носит своё имя[9]. Кто может сравниться с ней?» — подумал Левтихид, безмолвно устремив на неё взгляд, полный страсти и восхищения. Несколько минут они оба хранили молчание. Им было за что ненавидеть и прощать друг друга.
— Левтихид, — наконец проговорила она тихо.
От звука её голоса он вздрогнул, ему почудились в нём тёплые нотки, он весь задрожал, не в силах сдерживать волнение. «Как ужасна сила Эроса, — пронеслось у него в голове, — мощная Киприда, ты караешь хуже всякой пытки».
В эту минуту ради её ласкового взгляда он готов был на всё. Но Перкала была по-прежнему холодна — как мраморная колонна, к которой она прислонилась.
