Ярик на коленях у Эльги вдруг заплакал: видимо, его напугал голос отца, полный бурного негодования.
– Не реви! – уже потише, но сурово сказал Святослав и взял сынка на руки. – Слушай и учись! Как раз дедов договор закончится, пока ты подрастешь. Вот сравняется тебе семнадцать – оно и выйдет тому договору тридцать лет. Пойдем на греков, а? Пойдешь с батькой?
Он слегка подкинул дитя, будто побуждая поскорее расти. Эльга вздохнула: хотелось взяться руками за голову и начать раскачиваться в отчаянии.
Вот оно опять! Как ровно двадцать лет назад, когда дружина еще от Олега Предславича, тогдашнего князя руси, требовала вести ее за славой и добычей. Как десять лет назад, когда русь, договором лишенная возможности искать всего этого у греков, пошла на Смолянскую землю; благодаря тому походу Прияслава Свирьковна и попала в конце концов сюда, в эту избу, и в животе у нее теперь бьет ножками еще один будущий воин Олегова и Ингварова рода. А она, Эльга, все эти годы пытается найти другой путь, который не толкал бы русь каждые несколько лет на поиски новой войны.
Приняв крещение и нарекшись дочерью василевса, она надеялась помочь делу мирного сожительства двух держав: старой и молодой. Но, похоже, она сеяла на камне. Как перенести мир из своей души в души тех людей, кто вырос на мечтах о славе и добыче? Как убедить их служить василевсу и за его жалованье сражаться с сарацинами на далеком острове Крит, чтобы создать доверие и дружбу между русами и греками? Искать не золотых чаш, а знаний и полезных умений, чтобы самим создавать у себя все то, чем восхищались за морем?
Но где уж? Воин живет недолго и потому хочет всего и сразу. Сменилось несколько поколений, пока часть руси на берегах Днепра, сблизившись и частично слившись со славянами, стала ощущать себя не дружиной, зимующей на этом берегу, а народом, живущим на своей земле. Те края, что когда-то служили русам лишь источниками добычи и удобными путями ее сбыта, они стали считать своим домом. А дом надо строить и обустраивать. Посольство Эльги стало возможно, потому что многие из старой дружинной знати, такие как Мистина, уже оказались способны разделить это стремление.
Но пока что большинство составляют другие, те, для кого по-прежнему домом служит лодья, а богом – меч. Жажда славы толкает их искать все новых земель, которые можно подчинить, ограбить, обложить данью – и идти дальше. Каждый год Волхов и Днепр приносят новые сотни молодых безвестных удальцов, желающих на службе удачливому вождю обрести славу и богатство. Старые боги послали этим людям Святослава: он сам считал своим домом лодью, своим богом – меч, а своим жизненным предназначением, честью и судьбой – поиск ратной славы. И даже в переговорах с греками Эльге и послам приходилось считаться прежде всего с этими людьми: за ними на Руси стояла сила.
* * *
По пути в Греческое царство – почти с тех пор, как огромный посольский обоз отошел от причалов Почайны – Эльгу не покидало чувство, будто Ингвар идет впереди и указывает ей путь. Сперва вниз по Днепру, куда Ингвар ездил довольно часто, а Эльга направлялась впервые в жизни. За пороги и степи, где ему приходилось встречаться с печенегами. В устье Днепра, тремя жерлами припавшего к воде Греческого моря, будто мучимый жаждой трехголовый змей; здесь земли руси граничили с северными владениями греков-херсонитов. К устью Дуная, где Ингвар четырнадцать лет назад повстречался с посольством от царей и согласился прекратить поход, взяв дары и выкуп. На южный берег Греческого моря – куда войско русов дошло во время первого провального похода шестнадцать лет назад. Ко входу в пролив под названием Боспор Фракийский…[10]
И вот настал день, когда Эльга опередила своего покойного мужа – вступила туда, куда он так и не смог попасть.
Когда лодьи вошли в Босфор, до Царьграда оставалось меньше полного дня пути. Но Эльга уже знала, что так быстро дойти не получится: придется делать остановку возле заставы под названием Иерон.
– Здесь коммеркий! – пояснил Эльге Аудун, старший из купцов.
– Что? – не поняла она.
– Коммеркий платить. Это пошлина в царскую казну со всех товаров, что с нашей стороны везут.
Аудун уже много лет ходил в Царьград и участвовал в предыдущем посольстве – во времена Ингвара. С широким низколобым лицом, со светлыми волосами при рыжеватой бороде, как у многих варягов, румяный и дородный, он напоминал праздничный колоб из пшеничного теста. На последней стоянке у входа в Босфор, в городе Мидии, Эльга пригласила его на свой скутар, зная, что сегодня у нее будет особенно много вопросов. Благодаря опыту Аудун знал все здешние порядки и неплохо говорил по-гречески.
Застава стояла на восточном, более высоком берегу. Здесь в широкий пролив вдавался мыс, сужая проход. Аудун рассказал, что приближаться сюда разрешено только при свете дня, а кто не успел до заката, обязан отойти назад, в северную часть пролива. Не исполняющих это требование могут сжечь «греческим огнем». И если одновременно с моря приходят еще один-два каравана – болгар или хазар, – то возле Иерона приходится стоять по три дня. Эльгу это известие совсем не обрадовало: не хотелось на три дня застрять вблизи самого Константинополя, почти у ворот!
В этот раз у царевых мужей глаза полезли на лоб при виде русского обоза: прибыло около ста лодий. Не считая обычных шести десятков купеческих, двенадцать скутаров с людьми и разными грузами принадлежали самой Эльге, по одной-две – послам двадцати двух русских князей и великих бояр. Лишь два скутара приблизились к причалу, а остальные встали на якоря вдоль гористого берега.
К Эльге, сидевшей на корме под полотняной сенью, подошел Мистина.
– Это было здесь, – он кивнул на пролив.
– Что?
– Нас с твоим мужем чуть не сожгли заживо. Здесь почти самое узкое место, греки нас и подстерегли. Тут сталкиваются два течения – верховое, из Греческого моря, и низовое – обратное… И самое мерзкое, что это дерьмо горит даже на воде…
Мистина замолчал, придерживаясь за борт и глядя на высокий скалистый берег. Потом взглянул на воду и застыл. Эльга ни о чем не стала спрашивать. Она уже много раз слышала от разных людей начиная с самого Ингвара, как ромейские корабли, оснащенные бронзовыми сифонами, вошли в середину строя русских лодий и плюнули в них «греческим огнем». Волна пламени летела над водой и падала на снасти и паруса; огонь, будто живой, мчался по поверхности волн и накидывался на просмоленные борта. Лодьи вспыхивали, будто в старинном погребальном обряде викингов, увозя на тот свет разом всю дружину; кто-то успевал прыгнуть за борт и сгорал там, среди волн… И еще счастливыми себя могли счесть те, кто в тяжелой кольчуге и шлеме сразу шел на дно. Эльга зажмурилась: перед глазами мелькали охваченные огнем люди, слышались вопли, душил запах гари…
Где-то здесь стал жертвой двойной жуткой смерти – на воде от огня – и ее родной младший брат Эймунд. Ему было всего восемнадцать лет. Только той зимой он впервые приехал из Варягина под Плесковом, чтобы пойти в заморский поход со своим свояком – киевским князем.
Встав возле борта, Эльга сняла с руки серебряный витой браслет и бросила в воду. Погребальный дар ярко сверкнул под солнцем и канул в волнах, точно рыбка.
Вот и все. Последний проблеск памяти о былом. Пятнадцать лет назад здесь творилось нечто жуткое, Хель и Муспельсхейм разом. А теперь – кто бы догадался? Морские волны давно унесли изуродованные тела, ветер развеял гарь губительной смеси. И не скажешь, что у этих берегов киевская русь потерпела одно из ужаснейших поражений.
И ведь это была только первая неудача из длинной череды разгромов того провального похода.
Предания повествуют о героях, достигших успеха и вернувшихся со славой. От этого кажется, будто со славой возвращаются все, у кого хватило смелости покинуть дом. Но сколько смельчаков погибает совсем молодыми, не успев добиться ничего, а главное, стать чьими-то предками и потому попасть в предания. Если послушать, то таких вовсе нет. А ведь их тысячи и десятки тысяч на единицы тех, удачливых. Матери и сестры поплачут, но слезы их впитаются в землю и будут забыты. Эльга помнила своего младшего брата – он рос достойным наследником Вещего и мог бы добиться многого. Но не успел добиться ничего, и о нем нечего сказать.
Эльга подняла голову и глянула вперед, туда, где за двумя коленами извилистого Боспора Фракийского лежал Царьград. Желанный и ненавидимый, побежденный и победитель. Много раз русы проходили этим путем – и с разным успехом. Одни становились слугами его, другие пытались стать господами. Только она, Эльга, племянница Вещего и вдова Ингвара, первой ехала сюда не для войны, не для торговли и не для службы. А желая предложить союз и когда-нибудь устроить так, чтобы обмениваться с Греческим царством благами, не проливая крови.
