— Бог ты мой, — вскричал Агафонов, — бобыля Гришку — да на моей Лукерье!
Прибежали крестьяне.
— Ну что, что там в письме, чего барин в нем пишет?
— Пошли вон! — заревел Агафонов. — Господи милый! За что покарал! За что же Лукерью… — заскулил староста. — Все из-за вас, проклятое семя! набросился он на крестьян. — Сгною!.. Засеку!.. По миру пущу!..
Разбежались крестьяне.
Повздыхал, поохал староста Агафонов, да что же делать.
Знал он крутой нрав барина — оженил на пятнадцатый день Лукерью и Гришку, завел им дом, ложку, плошку, скотину и все прочее.
И не стало с той поры в Шушках бобыля Гришки. А в солдаты ушел рекрут, купленный за общий крестьянский счет, с приложением, как и полагалось, суворовской половины.
КОМУ КАК У ГОСПОД ЖИВЕТСЯ
Как-то в воскресный день на ярмарке встретились крепостные разных господ. Были здесь мужики помещика Псарова, помещицы Водолеевой, князя Пирятина. Были и графа Суворова — ундольские мужики.
Завели мужики разговор о том, кому как у господ живется.
— У нас барин крут. Крут, не зря что фельдмаршал, — заявили суворовские крестьяне.
— Чем же он крут?
— Парней и девчат обженил без разбору.
— Ну, а еще?
— Мальца Федьку хотел продать.
— Еще?
— Еще рекрутов покупать заставляет.
— Ну и крут! — засмеялись крепостные других господ. — Вы уж молчите. У вас барин как барин. Хороший барии у вас. Дай Бог и нам бы такого. — И принялись рассказывать о своей жизни.
Крепостные помещика Псарова — про то, как их барин три раза в году в Покров, Рождество и на Пасху[12] — всем мужикам и бабам учиняет поголовную порку.
— Это чтоб барскую руку помнили, чтобы боялись, — объясняли псаровские крестьяне. — Вот кто уж крут, так это наш барин: виновных — на цепь, недовольных — в солдаты, за недоимки — в темный подвал на хлеб и ржавую воду.
— Подумаешь, Федьку хотел продать! — заговорили крепостные помещицы Водолеевой. — Того хоть за дело, за озорство, а наша барыня — так ни за что ни про что этих мальцов, словно цыплят, на торг возами вывозит. Не терпит барыня детского крику. Дворовых девок, так тех, о господи, едва у кого народилось дите, топить, как котят, понуждает.
— А наш барин, — вмешались в разговор крестьяне князя Пирятина, — по весне трех егерей запорол до смерти. А за что? За то, что те ненароком во время охоты подстрелили борзую. Сука поправилась, а мужиков — на погост.
Долго шумели на базарной площади мужики. Говорили всякое. И про то, как мрут крестьяне от разных болезней, и что избы у всех не избы, а Бог знает что, и что дети растут не учены, и что сами мучены-перемучены и нет уже больше сил терпеть измывательства и гнуть мужицкие спины ради бар и господской прихоти.
Возвращались суворовские мужики к себе в Ундол, вспоминали разговор на базарной площади, думали: «Да, пожалуй, наш барин совсем хороший. Хоть и фельдмаршал, и граф, и князь, а все же жить при таком можно. Упаси нас Бог от других господ».
Несколько лет Россия жила без войны. Войска Суворова стояли на одном месте.
Обзавелись за это время солдаты семьями. Понародились дети. Вот и решил Суворов организовать для солдатских детей школу. Организовал и сам стал вести в ней занятия.
Собралось вначале в школу двенадцать ребят и подростков. А через несколько дней пришла девочка — Нюта. Ребята стали смеяться: девчонка — и в школу! Язык показывают. Дразнят.
Только зря смеялись ребята. Нюта оказалась не глупее других.
— Сколько дважды два? — спросил Суворов.
Сидят ребята, морщат лбы, соображают.
— Четыре! — выпалит Нюта.
— Молодец! Правильно, — скажет Суворов.
Потом вызывает ребят к доске, заставляет писать разные слова. Выбирает трудные:
— А ну-ка, Рындин, напиши мне слово «еще».
Выйдет Рындин, подумает, напишет «ищо».
— Так, — произнесет Суворов. — А ну-ка, Лаптев, ступай ты.
Выйдет Лаптев, напишет «исчо». Мучаются ребята с упрямым словом. «Есчо», «ище», «исче» — по-разному пишут.
— Неверно, неверно, — говорит Суворов. — Ну-ка, Нюта, ступай к доске.
Выйдет Нюта и крупными буквами выведет: «Еще».
— Вот теперь правильно, — скажет Суворов и похвалит Нюту.
Или устроит Суворов урок географии:
— Где река Дон?
И снова ребята морщат лбы. Один на Волгу покажет, другой на Днепр, третий вообще Бог весть куда заберется. Зато Нюта подойдет к карте, схватит указку и сразу в нужное место ткнет.
Вот и назначил Суворов Нюту старшей над классом. Обидно стало мальчишкам: девчонка — и вдруг старшая! Побыли они несколько дней в подчинении у Нюты, а потом Рындин и Лаптев обратились к Суворову с жалобой от всех ребят.
— Да, — произнес Суворов, — ваша правда. Нехорошо это. Не дело. Не пристало парням у девочки быть в подчинении. Только ведь по заслугам Нюта за старшую. Как же нам быть?
Стали ребята вместе с Суворовым думать, как же им быть.
— Нюта умнее нас, — заявил Рындин.
— У нее голова больше, — произнес Лаптев.
— Неверно, неверно! — перебил их Суворов. — Не умнее вас Нюта. Нюта прилежнее. Не гоняйте, — говорит, — вечерами по улицам, а сидите дома, изучайте географию и арифметику, как трудные слова пишутся, запоминайте, и у вас дело пойдет.
Послушались ребята Суворова. Выучили таблицу умножения. Запомнили, где какие моря и реки. Разные мудреные слова без ошибок писать научились.
Через месяц Суворов устроил ребятам проверку:
— Где река Дон?
Каждый лезет, норовит показать первым.
— Как написать слово «еще»?
— Через «е», «щ», «е»! — хором кричат ребята.
— Сколько дважды два?
— Четыре!
— А трижды три?
— Девять!
— Молодцы! Правильно! — хвалит Суворов.
Пришло время сдержать Суворову данное слово. Решил он назначить старшим над классом вместо Нюты Рындина.
Только ребята вдруг запротивились:
— Пусть остается Нюта.
— Нюта!
— Нюта! — понеслось с разных сторон.
Усмехнулся Суворов, порадовался. Хоть и малые ребята, а поняли, что прав был Суворов, назначив Нюту за старшего, что лучшего старшего им и не надо.
Как-то Суворов гостил у своего приятеля в Новгородской губернии. Вечерами друзья сидели дома, вспоминали старых товарищей, бои и походы. А днем Суворов отправлялся побродить по лесу, посмотреть на округу. Здесь в лесу, у старого дуба, он и встретил мальчика Саньку Выдрина.
— Ты, дяденька, солдат? — обратился Санька к Суворову.
— Солдат, — ответил фельдмаршал.
— Откуда идешь?
— С войны.
— Расскажи про Суворова.
Фельдмаршал сощурил глаза, хитро глянул на мальчика:
— Про какого это еще про Суворова?
— Не знаешь? Ну, про того, что с турками воевал. Что Измаил брал. Про фельдмаршала.
— Нет, — говорит Суворов, — не знаю.
— Какой же ты солдат, — усмехнулся Санька, — раз не знаешь Суворова! — Схватил мальчик палку, закричал по-суворовски: — «Ура! За мной! Чудо-богатыри, вперед!»
Бегал Санька вокруг фельдмаршала, все норовит пырнуть Суворова палкой в живот.
«Вот так мальчишка!» — подивился Суворов. А самому приятно, что и имя его и дела детям и тем известны.
Наконец Санька успокоился, сунул палку за пояс, проговорил:
— Дяденька, подари штык.
— Зачем тебе штык?
— В войну играть. Неприятеля бить.
— Помилуй Бог! — воскликнул Суворов. — Так ведь нет у меня штыка.
— Не бреши, не бреши, — говорит Санька. — Не может так, чтобы солдат — и штыка не было.
— Видит Бог, нет, — уверяет Суворов и разводит руками.
— А ты принеси, — не унимается Санька.
И до того пристал, что ничего другого Суворову не оставалось, как пообещать штык.
Прибежал на следующий день Санька в лес к старому дубу прождал до самого вечера, да только «солдат» больше не появлялся.
«Брехливый! — ругнулся Санька. — Никудышный, видно, солдат».
А через несколько дней к Санькиной избе подскакал верховой, вызвал мальчика, передал сверток.
— От фельдмаршала Суворова, — проговорил.
Разинулся от неожиданности Санькин рот, да так и остался. Стоит мальчик, смотрит на сверток, не верит ни глазам своим, ни ушам. Да разве может такое статься, чтобы сам фельдмаршал к Саньке прислал посыльного!
Набежали к выдринской избе мужики и бабы, слетелись мальчишки, прискакал на одной ноге инвалид Качкин.
— Разворачивай! Разворачивай! — кричат мужики.
Развернул Санька дрожащими руками сверток — штык.
— Суворовский, непобедимый! — закричал Качкин.
— Господи, штык, настоящий! — перекрестились бабы.
— Покажи, покажи! — потянулись мальчишки.
