— Очень жаль, я хотел переговорить с ним об его деле… Вам следует обратиться в Военную коллегию.
Зубов ушел, а Чарторыйский вспомнил, где видел этого полковника. Это был герцог Арман Эммануэль де Ришелье, они изредка встречались в Вене, в салоне графини фон Тун… Значит, его товарищ — Александр де Ланжерон… Два героя измаильского сражения…
— Герцог здесь часто бывает? — спросил Адам у Любо-мирского, когда они вместе шли к выходу.
Тот не сразу понял, о ком он спрашивает, и ответил, что видел Ришелье впервые в жизни. На душе Чарторыйского стало еще тоскливее. Потомок одного из величайших и богатейших французских родов, покрывший себя славой на поле битвы и потерявший в Революцию всё до последнего гроша, тревожащийся о судьбе сестер и жены, оставшихся в руках якобинцев, не стал унижаться перед чванливым фаворитом ради перевода в гвардейский полк, предпочитая остаться без средств к существованию, но сохранить свою честь. А он, Адам Ежи Чарторыйский, завтра снова вернется в эту треклятую приемную, чтобы ожидать выхода «вице-императора»…
IV
Расправив письмо и держа его двумя пальцами сверху и снизу, Огинский стал аккуратно водить им над пламенем свечи, и между написанных чернилами строк начали проступать другие, рыжеватые.
«Секретные инструкции:
1. Вам предстоит начать тайные переговоры с Высокой Портой о предоставлении пристанища для польских беженцев на территории Молдовы. Самым подходящим местом для этого могли бы стать Ботошани или Хотинская райя, находящиеся между Буковиной и Подолией, дабы наши соотечественники оказались под двойной юрисдикцией князя Молдовы и Хотинского паши. В этом случае, если Порта не сочтет возможным немедленно выступить против России, польские беженцы могли бы перемещаться из одной области в другую, в зависимости от того, куда российский комендант Каменца обратится с протестом против поляков: в Яссы или в Хотин.
2. Глава польской миссии в Константинополе постарается показать выгоды для Османской империи от предоставления убежища бывшим польским военнослужащим, из коих будет создано вполне боеспособное воинское подразделение. Следует заранее уточнить права поляков на этой территории и возможности их обеспечения продовольствием.
3. При условии, что обе предыдущие статьи принимаются:
I. Просить Высокую Порту сообщить французским представителям, что она дает свое согласие на поставку Французской республике артиллерии, оружия и боеприпасов для передачи полякам.
II. Просить о присылке турецких артиллерийских офицеров на берега Днестра.
Ш. Рекомендовать Высокой Порте перебросить основные силы турецкой армии к Очакову. При этом часть войск должна пройти через Грузию, чтобы напасть на Крым с тыла, когда морские пути будут перекрыты флотом. Это единственная возможность для Порты вернуть территории, захваченные русскими. Осуществить сей план несложно, ведь польские военные будут сковывать российскую армию на берегах Днестра».
Идея создать коалицию из пяти государств: Франции, Турции, Швеции, Дании и Польши — принадлежала французскому послу в Константинополе Раймону Вернинаку, молодому человеку тридцати трех лет, прежде служившему в Стокгольме. В том, что новая война между Россией и Турцией неизбежна, мало кто сомневался, и как только она разразится, необходимо поднять восстание в Галиции — это уже была идея Иоахима Мокосея Дениско, который бежал в Турцию от австрийцев. Год назад Костюшко назначил его бригадиром и отправил на Волынь, но Дениско слишком долго проваландался в Люблине: нужного количества людей не собрал, все деньги потратил… На Волынь он пробрался уже во второй половине октября, когда Костюшко был пленен под Мацеёвицами, и начал проводить там реквизиции в пользу повстанцев, но его небольшой отряд очень скоро разметали казаки. Императрица Екатерина велела конфисковать имущество Дениско, однако выделила ежегодное пособие его жене на содержание детей — 162 рубля серебром. Щедро… Дениско тем временем притаился на молдавской границе, получая помощь от хотинского паши, и стал собирать отряд из поляков. К осени девяносто пятого года под его знаменами стояло уже несколько сотен солдат и офицеров, и тридцатилетний Дениско стал величать себя генералом польских и литовских войск. Этот титул у него оспаривал Ксаверий Домбровский, но Вернинак предпочел иметь дело именно с Дениско, которого генерал-майор Францишек Рымкевич, в свое время командовавший авангардом Яна Генрика Домбровского в боях с пруссаками и отличившийся при взятии Быдгоща, рекомендовал Станиславу Солтыку как «верного и благонравного гражданина». Однако султан еще не принял решения, и чтобы заставить его действовать в правильном направлении, необходимы опытные дипломаты…
Когда Огинский выразил согласие стать польским представителем в Турции, соотечественники засыпали его письмами, благословляя и прося не затягивать с отъездом. Если бы это были кредитные билеты… За последние полгода граф не получил ни гроша, а его скромные сбережения таяли на глазах. В начале августа он уговорил Изабеллу вернуться к отцу в Бжезины, чтобы не разделять с ним нищенское существование изгнанника. Михал проводил ее до Вероны, где они провели несколько дней, бродя вечерами по улочкам и площадям, любуясь зубчатыми стенами Кастельвеккьо и арками Скалигеров, послушали оперу в римском амфитеатре. На Огинского вновь нахлынула меланхолия: прихотливое течение Истории, подобное реке Адидже, которая то несет свои воды спокойно, то бурлит у порогов и отмелей, сметает всё, что казалось незыблемым. Что сталось с римлянами, построившими великую империю и до сих пор вдохновляющими нас примером своих доблестей и добродетелей? И почему на смену республикам, завоевавшим свободу путем кровавых жертв и самоотречения, всегда приходит безжалостная и бесчестная тирания? Неужто люди не способны учиться на своих ошибках? Или свободу нельзя завоевать раз и навсегда, а приходится сражаться за нее каждый день? Такое не каждому под силу…
Вернувшись в Венецию, Огинский стал ждать возвращения надежного человека, которого он послал в Варшаву за деньгами, оставленными на сохранение двум старым друзьям. Путь в Константинополь долог и опасен, нельзя отправляться туда совершенно без средств. Тем временем ему переправили необходимые документы, карты и шифр, который надлежало использовать в переписке с французскими властями.
Посланный вернулся только первого ноября, привез две тысячи дукатов — всё, что осталось от состояния Огинского, — и дурные новости: все его земли, приносившие ежегодный доход почти в миллион злотых, конфискованы, а путь на родину ему заказан навсегда. Навсегда… Разве есть на земле что-то вечное, кроме смерти? И всё же в сердце вонзилась иголкой мучительная мысль о матери, Изабелле, Варшаве, Литве… Увидит ли он их снова, или ему суждено погибнуть на чужбине? Но пока он жив, он будет к ним идти, пусть даже ныне избранный им путь на время отдалит их друг от друга. В Константинополь!
***
Октябрь выдался сухим и погожим. Небо приветливо улыбалось синевой, но к концу месяца всё чаще заволакивалось по уграм серой пеленой, а с лесов начала облезать позолота. Поэтому, получив приказ о прибытии в Петербург, Суворов не стал медлить с отъездом, пока дороги не развезло от осенних дождей.
Всё лето прошло в тревожном ожидании. Переговоры между Петербургом и Берлином шли непросто, и Репнин, понуждаемый Суворовым, излагал в письмах к Платону Зубову планы возможной военной кампании: войск, стоящих в Литве, достаточно для взятия Кёнигсберга и оккупации Восточной Пруссии, а из Варшавы можно в три-четыре перехода дойти до Торуня, переименованного пруссаками в Торн. Фельдмаршал между тем вносил последние поправки в свою «Науку побеждать», но применить ее в очередной раз на практике не пришлось, чем он был весьма раздосадован.
На станции Кузница остановились переменить лошадей. Суворов спешил и даже отказался от чая, хотя самовар уже стоял на столе. Спросил смотрителя, как он думает: успеют ли они нынче добраться до Воложина, на что тот ответил, что вряд ли, поскольку Гродно не миновать, а там с утра приготовлена торжественная встреча. Помилуй Бог, вот уж некстати! Зряшная трата времени. Подозвал к себе Ивашева, начальника штаба:
