— Что ты делаешь? — удивленно и испуганно воскликнул Аарон.
— Бужу тебя, бедняга. Будил, будил, а ты все спишь. И вновь скажу тебе только то, что сказал во сне твоем: окликни ее по имени!
На сей раз Аарон хорошо понял, что хотел сказать Тимофей. И потому весь затрясся, когда вечером вновь распахнулась дверь и вновь вошла Рихеза.
Она уже не могла сдержать возмущения.
— Государь отец посылает дружину под Кросно. И вести ее приказал Мешко! — крикнула она с порога срывающимся голосом.
Аарон вскочил.
— Значит, война объявлена? Окончательно? — спросил он слабо, еле слышно.
— Может быть, послы еще смогут завтра убедить государя-отца, чтобы он склонился перед величием Рима. Но не война меня больше всего печалит, Аарон… не война, а позор, который падет на Мешко… Ведь император Генрих подарил ему свободу лишь тогда, когда Мешко поклялся, что никогда не преступит императорскую волю. А сейчас он сказал мне: «Если государь-отец велит мне не впустить императора в Кросно, я не впущу». А ведь это же клятвопреступление! Бесчестно Мешко так поступать, бесчестно.
— А честно было императору Генриху Мешко, выпущенного Удальрихом, вероломно заточить, словно жалкого воришку?
Но Рихеза будто и не слышала его слов. Прижимая ладони к стучащим вискам, она все восклицала:
— Бесчестно… Бесчестно… Это страшный позор… позор для Мешко… позор лону моему…
И вдруг резко оторвала руки от висков, судорожно сплела их на груди, широко раскинула в стороны голубой тканью укрытые локти.
— Лучше бы Удальрих вовсе не выдавал его императору, — прошипела она чуть слышно сквозь лязгающие зубы.
Аарон схватил ее за руку, сильно, до боли сжал.
— Что ты такое говоришь, государыня Рихеза? Что ты такое сказала? Ведь ты же о супруге своем говоришь! Такие страшные, такие грешные слова! Ведь если бы не отобрал император Мешко у Удальриха, супруг бы твой стал страшным калекой… Никогда не пошел бы с тобой на ложе, и никогда бы ты не родила наследника крови Оттонов и базилевсов…
Рихеза резко вырвала руку.
— Дурак! — бросила она ему в лицо, точно бичом щелкнула. — Ты думаешь, мне приятно принимать Мешко на своем ложе… Ты думаешь, я непременно хочу от него иметь наследника крови Оттонов и базилевсов…
И ушла, вернее, убежала.
— Феодора Стефания! — бросил ей вслед Аарон полный скорее боли, чем гнева возглас.
Назавтра с такой же болью вглядывался он в угрюмое, бледное лицо Мешко, спрашивающего отца, действительно ли именно ему собирается он поручить командование дружиной, которая должна защищать Кросно от императорских войск. «Опутан своей Феодорой Стефанией», — мрачно думал Аарон о Мешко. И тут залила его волна сочувствия к сыну Болеслава, просто не мог смотреть на Рихезу, на то, как она взглядом подбадривала мужа, — просто ненавидел ее в тот миг. «Вот так же, наверное, Феодора Стефания смотрела на Оттона, когда тот казнил Кресценция», — до боли застучало в голове. И он весь передернулся. Поспешно перевел взгляд на Болеслава — и увидел спокойный, острый, холодный взгляд, испытующе устремленный на возбужденное лицо Рихезы. Именно тогда сказал он себе: этот не даст опутать себя никакой Феодоре Стефании. Совершенно успокоенный, Аарон стал вслушиваться в перепалку, которая завязалась между свекром и снохой. И уже не сомневался, что в сражении за Мешко Ламберта Болеслав победит Рихезу. И счел добрым предзнаменованием, когда одна из лежащих у ног Болеслава собак угрожающе зарычала на племянницу Оттона, как только та гневно произнесла первые слова.
Болеслав дал снохе высказать все, что клокотало в ее взбудораженной душе. Он как будто не замечал удивления и неодобрения, которые по мере ее слов вырисовывались на лицах окружающих вельмож. Ни на минуту не спускал он с нее неизменно холодного и острого взгляда. Руки его спокойно лежали на коленях. Несколько раз он прикусил губу и довольно громко цокнул. И только когда она резким движением скинула с головы чепец, убор замужней женщины, и, потрясая темными волосами, которые хлынули на ее грудь и плечи, воскликнула:
— Позор мне, что я сочеталась с вашей кровью! — Болеслав быстро, пружинно, словно юноша, вскочил.
«Сейчас он ее ударит», — подумал Аарон и быстро зажмурился. Но не услышал ни удара, ни крика, донесся до него голос аббата Антония, громко воскликнувшего:
— Эта женщина твой враг, король! Я давно это знал.
— Давно знал, аббат? — В голосе Болеслава была насмешка, веселая, почти добродушная. — Значит, давно уже ты над этим голову ломал? Мне жаль твоей головы.
Аарон открыл глаза. Болеслав сходил с возвышения. Он не спускал глаз со снохи, но смотрел на нее уже не холодным взглядом, а только насмешливым и добродушным. Сойдя с последней ступени, он медленным, тяжелым шагом пошел к Рихезе. Тем же самым движением, каким он гладил собачьи спины, Болеслав провел по ее обнаженной голове.
— Подними чепец, — сказал он.
Она нагнулась и подняла.
— Надень.
Она подчинилась. Но далось это ей не легко. Руки дрожали, путались в волосах, то и дело бессильно опадали.
— Помоги ей, Мешко, — спокойно сказал Болеслав, вновь щелкнув языком.
Теперь у Мешко тряслись руки. Он был бледен, бледнее Рихезы.
— Как ты могла так разговаривать с отцом? — шепнул он дрожащими губами.
— Это ничего, что столько наболтала, — проворчал Болеслав, надувая щеки, а потом губы. — Теперь я хоть знаю, что в ее глупой головке копилось столько лет.
И снова погладил Рихезу, на этот раз по щеке. Все еще поглядывая на нее насмешливо и добродушно. Но взгляд его сразу же изменился, когда он обратился к Антонию, вновь в глазах появилась холодная сосредоточенность.
— Я не ученый пастырь, я не знаю наизусть Священное Писание, даже прочитать его не смогу, по думаю, что господь требует от христианских душ не столько постоянно вчитываться в Писание, сколько понимать слова, в нем написанные. Что ты об этом думаешь, аббат?
Аптоний начал что-то объяснять, но Болеслав, похоже, и не собирался слушать его, хотя прямо к нему обратился с вопросом.
— Много мудрости найдет в Священном Писании тот, — продолжал он, — кто вдумывается в его слова и в поучения, в этих словах содержащиеся. Но надо вникать, вникать, говорю я. Вот ты, аббат, наверное, часто читаешь священные книги, но чтение это не удержало тебя от обвинения: «Эта женщина — враг». А не пристойней ли для тебя было вздохнуть набожно со словами Писания: «Прости им, господи, не ведают, что творят»?
— Но простить тех, которые не ведают, что творят, так он сказал, король, — ответил Антоний, подчеркивая слова «не ведают».
— Вот она и не ведает, что творит, — усмехнулся Болеслав, и взгляд его вновь потеплел.
Рихеза сделала шаг вперед. Оторвала руки от чепца, судорожно сплела их, крепко прижала к груди. Открыла рот, чтобы вновь исторгнуть из себя какое-то гневное слово, но Болеслав, ударив ее легко по руке, помешал ей.
— Не дергайся молодушка, — сказал он с легким раздражением. — Как я сказал, так и есть. Не ведаешь, что творишь. Заморочила себе голову, дурочка. Надела чепец, как положено? Так вот, садись рядом с Мешко и сиди тихо. Потом я с тобой поговорю. А теперь сиди и помалкивай.
Последние слова он произнес совсем другим тоном, резким и холодным. Они прозвучали строгим приказом.
Он вернулся на свое место. Поднимаясь по ступеням, вновь с улыбкой поглядел на собак, сел, наклонившись к ним, и растроганно разглядывал, как они лижут ему руки, с безграничной преданностью смотрят на него.
Он удобно сидел на трехногом престоле, развалившись, широко расставив ноги, прислонившись спиной к большому поблекшему серебряному орлу, — наконец кивнул головой в направлении дверей, возле которых стоял Саул из Коньского.
— Введи послов государя императора Генриха Второго, — приказал он по-славянски.
Саул удалился и спустя минуту ввел в комнату епископа Дитмара и маркграфа Германа. Их сопровождал незнакомый Аарону мужчина, у него была серебряная цепь на шее и кривой меч, какого у германцев нет в ходу, скорее всего, это был воин Болеслава, а может быть, даже один из военачальников, очень уж богатый на нем был наряд.
«Но почему же я его раньше никогда не видал?» — удивленно подумал про себя Аарон.
Болеслав спокойно и со вниманием выслушал послов. Даже бровью не повел, когда Дитмар в словах, полных уважения, по и решимости, произнес формулу призвания ленника на суд короля и созыва всех саксонских вельмож. Формуле предшествовало перечисление провинностей Болеслава: обещал сопровождать короля на коронацию в Рим со всей своей дружиной — и сам не поехал, и дружины не послал; бунтовал Удальриха Чешского против императора, а когда Удальрих покорился королю и императору, Болеслав предал огню и железу чешские земли, лен императорский; послал в Лотарингию Стойгнева, чтобы сеял там смуту; даже в далеком Риме тайно поддерживал бунты против императорской воли; призванный предстать перед императором для оправдания — вообще не явился. Явится ли он сейчас, когда вторично призывает его оскорбленный император?
