к которому добавляли опиум. Действие первого уравновешивается влиянием второго: цикута провоцирует сильные спазмы, а опиум снижает осознание происходящего и уменьшает судороги. Платона обвиняли в том, что он приукрасил (облагородил) агонию своего учителя, но он не преувеличивает, называя кончину Сократа мирной: «Сократ сперва ходил, потом сказал, что ноги тяжелеют, и лег на спину: так велел тот человек. Когда Сократ лег, он ощупал ему ступни и голени и немного погодя – еще раз. Потом сильно стиснул ему ступню и спросил, чувствует ли он. Сократ отвечал, что нет. После этого он снова ощупал ему голени и, понемногу ведя руку вверх, показывал нам, как тело стынет и коченеет. Наконец прикоснулся в последний раз и сказал, что, когда холод подступит к сердцу, он отойдет. Холод добрался уже до живота, и тут Сократ раскрылся – он лежал, закутавшись, – и сказал (это были его последние слова): „Критон, мы должны Асклепию петуха. Так отдайте же, не забудьте“. – „Непременно, – отозвался Критон. – Не хочешь ли еще что-нибудь сказать?“ Но на этот вопрос ответа уже не было» (перев. С. Маркиша). Позднее, в I веке до н. э., царь Митридат VI научился защищаться от этого яда странным методом: он принимал его понемногу каждый день. Этот юноша видел, как отец отравил его мать, его собственную жизнь сопровождали подозрительные неприятности, и у него были все основания быть начеку. Он отравлял себя малыми дозами яда, чтобы стать невосприимчивым к большим. Его тактика легла в основу выработки «митридатизма»: введения малыми дозами токсичных веществ для выработки к ним иммунитета. Я не думаю, что этот метод так уж хорош: если Митридат, достигнув зрелых лет, оказался в безвыходном положении, ему не удалось покончить жизнь при помощи яда и пришлось прибегнуть к холодному оружию, то лишь потому, что самому ему оказалось яда недостаточно, после того как он поделился им с двумя дочерьми. Но я полагаю, что «митридатизм» сродни современной десенсибилизации: скажем, аллергию лечат, приучая организм справляться с данным аллергеном – пчелиным, осиным, муравьиным ядом. Этот метод не имеет ничего общего с вакцинацией, которая защищает организм, стимулируя иммунную систему к выработке антител.
Почему Авраам так упорствовал? Обычно пастухи закапывали своих покойников и двигались дальше; если они возвращались, то не находили следов захоронений, которые были недолговечны. Но страсть Авраама к Сарре отвергала такую эфемерность. Без собственности нет долговечной памяти. Евреям это казалось странным и даже возмутительным; но и оседлым людям тоже: участок земли они приобретали, чтобы жить на нем и жить им, но не для захоронений.
Этот жест, Qeri’ah, стал ритуальным. Семеро близких покойного в знак траура раздирают свои одежды у сердца, перед опущением гроба в землю, и хранят их семь дней, прежде чем выбросить. Позднее, из соображений экономии, евреи заменили одежду, приносимую в жертву, черной лентой на груди.
Если Нура и простила Авраама с Агарью, то было прощение умышленное, данное только разумом. Сердцем она еще не простила их и душевного прощения, внутреннего мира и покоя не ощутила; она по-прежнему кипела гневом. Доказательство тому я получил несколько веков спустя, когда ей вздумалось заглянуть в Библию. Читая Бытие, она обнаружила, что после ее смерти Авраам не только женился на Агари, назвавшейся Хеттурой, но и имел от нее шестерых сыновей: Зимрана, Иокшана, Медана, Мадиана, Ишбака и Шуаха. Она так разбушевалась, что я едва удержал ее от поездки в Палестину, в Хеврон: ей хотелось разорить грот, ставший усыпальницей Патриархов. Конечно, Хеттуры там не было; конечно, Авраам велел положить себя рядом с Саррой; конечно, монументальные работы Ирода Великого укрепили гробницу, Махпелу, упрятав его под каменной кладкой; но отчаяние Нуры искало выход. Любовь и горячность у нее – родные сестры.
Можно ли встретить одного и того же человека в разные века? Свидетельствую, что да. За несколько тысяч лет такие встречи случались у меня не раз. Так, в Лионе, в 1871 году я столкнулся с Авраамом.
Несколько месяцев кряду город сотрясали бунты, народ восставал против властей. Поначалу выступления были мирными, затем они переросли в яростные мятежи. После вмешательства вооруженных сил конфликт стал кровавым. Каждый желал смерти противнику: бедные требовали смертной казни для богатых, богатые – уничтожения бедных. Кучка повстанцев захватила ратушу на площади Терро и провозгласила мировую революцию. Лион превратился в мировую столицу социализма. В этом городе на двух холмах я был проездом, направляясь в Марсель; тем временем дело приняло дурной оборот. И местная власть немало тому поспособствовала.
В темном вонючем туалете одного бистро я увидел странного человека: он гримировался. Он отрезал несколько завитков своей густой гривы, те упали в раковину, и стал примерять перед зеркалом круглые очки с синими стеклами. Я носил похожие очки, чтобы остаться неузнанным; волосы мои были выкрашены. По этим признакам он угадал, что я скрываюсь. «Ты прячешься, друг?» Я кивнул. «От кого?» – «От женщины, которая может меня узнать». – «Вот счастливчик!» Это сообщничество мигом установило между нами братские отношения, мы выбрались из забегаловки и углубились в проходные дворы: их сеть пронизывала старый город и позволяла безопасно двигаться по кварталам, не высовываясь на улицы, которые патрулировали солдаты и жандармы.
Мы нашли прибежище на постоялом дворе близ городских ворот. Изгнанник, голодный и без гроша в кармане, жадно набросился на предложенную пищу и непрерывно говорил. Глядя на него и слушая его рассказ, я невольно вспоминал вождя евреев. Как и у Авраама, у этого человека была мощная стать, горящие глаза, широкий лоб, борода, усы и густая грива. Как и рядом с Авраамом, рядом с ним всякий казался рохлей. Как и Авраам, мой случайный товарищ многие годы бродил. Как и Авраам, он выступал против собственности и хотел упразднить наследственное право. Как и Авраам, деревню он предпочитал городу и сельских жителей – горожанам. Как и Авраам, он клеймил Город. В Государстве он видел лишь призванную защищать привилегии систему доминирования, переходный институт, временную форму общественного устройства: Государство не устанавливает порядка, благоприятного для всех, но поддерживает его видимость, утверждаемую меньшинством, которое использует себе во благо неосведомленное большинство народа; Государство губит ум и душу человека; и можно ли ожидать, что оно вдруг сделается добрым и справедливым, если оно упорно закабаляет массы и порождает их разложение.
Но вскоре я увидел и различия. Он был грузным, тогда как Авраам – жилистым. Он был
