— Господин.
— Тогда все. Кстати, сожалею о твоих пчелах. Это был несчастный случай, разумеется. Через неделю или около того доставят новых. Говорят, африканские пчелы гораздо свирепее, так что в некотором смысле, все к лучшему.
Я выскочил оттуда так быстро, как мог. Шагая назад через лагерь, я чувствовал, будто кто-то выцарапывает слово ИДИОТ огромными буквами на моем отполированном до зеркального блеска нагруднике. Первым моим инстинктивным желанием было нырнуть в палатку, сдобрить костер хорошей порцией лекарства и не вылезать как можно дольше. Что-то, однако, подсказывало, что сначала следует взглянуть на пчел, и я отправился к ним.
Лучше бы этого не делал; я обнаружил своих скифских друзей внутри одной из адаптированных под наши нужды осадных башен, которая стояла вся нараспашку и без малейших признаков разъяренных, жужжащих пчел. Старик заливался слезами, и напарник его выглядел не лучше.
— Что происходит? — спросил я.
Старик посмотрел на меня; слезы ручьями текли по его лицу.
— Они все мертвы, — сказал он.
Я попытался изобразить удивление.
— Что ты этим хочешь сказать — все мертвы? — спросил я.
— Мертвы, — повторил старик. — Я не понимаю. Когда я навещал их несколько часов назад, все было прекрасно. Когда я пришел покормить их медом буквально пару минут назад, они...
Я подошел поближе и заглянул внутрь. Он стоял по щиколотку в мертвых пчелах.
Страшнее зрелища я никогда не видел.
— Как это произошло? — спросил я.
Молодой скиф пожал плечами.
— Понятия не имею, — сказал он. — Это не холод, не дым и не голод. Они просто умерли.
— Не будь идиотом, — сказал я. — Пчелы не умирают просто так, ясное дело. Никто просто так не умирает. Они умерли от чего-то. Что вы двое с ними сделали? И что, черт возьми, мы скажем Диаду?
Никто из них не ответил. В этот момент им было не до меня.
Пожалуй, их можно понять; одномоментная смерть буквально миллионов живых существ — даже если это пчелы — способна слегка сместить масштабы. В общем-то, я был рад, что они так потрясены. В противном случае они могли бы заметить, как спокоен я сам, будто ожидал этого.
— Избавьтесь от них, — сказал я. — Я затребую новых. Купим местных. Я слышал, африканские в любом случае гораздо агрессивнее греческих.
Я пошел прочь, но картина стояла перед глазами: все эти мертвые тела, наваленные грудами, как на поле битвы, когда люди, окруженные врагом, сражаются, пока уже не могут двинуться из-за трупов, и гибнут сами. Битвы Александра часто выглядели именно так.
Ну хорошо; допустим, там у нас около миллиона мертвых пчел, по самой скромной оценке. Теперь давай прикинем, сколько народу убил Александр — и я говорю не о тех, кого он убил собственной рукой, и не о тех, кто пал в устроенных им битвах, я говорю о каждом мужчине, женщине и ребенке, которые умерли, потому что Александр решил вторгнуться в Азию — погибли в боях, умерли в походах от болезни, сдохли от голода после того, как через их земли прошла армия, покинули этот мир всеми возможными способами, и все из-за него. Миллион? Очень скромная оценка. Теперь представь их всех вместе, как пчел. Сложи их на склоне горы, и издалека они будут выглядеть как лес или город. Сбрось их в море, и люди подумают, возник новый остров. Подумай о пчеловоде, стоящем по щиколотке в пчелиных трупах, или о боге — в человеческих. Достаточно, чтобы ты попрощался с обедом, это уж точно.
Возвращаюсь в палатку, я спрашивал себя: откуда этот козел все знал? Ответа было всего два: или он сам убил их, или он действительно был...
Пифон ждал меня в палатке.
— Ну? — спросил он.
— Ублюдок убил моих пчел, — ответил я.
— Что?
— Он убил моих долбаных пчел, — ответил я. — Кто вообще способен на такое?
Пифон полупривстал со стула и снова сел.
— Что ты несешь? — спросил он. — Ты видел его? Договорился о встрече?
Я покачал головой.
— Не сработало, — сказал я.
— Ты не решился, да? Тебе духа не хватило и ты промолчал?
Я покачал головой.
— Разумеется, я сказал. Просто это не сработало, вот и все. Нам надо придумать что-то другое.
— Ох, да ради... — Пифон сморщился и закатил глаза. — Это же была великолепная возможность. Так что произошло? Он не повелся на историю про заговор?
— Похоже, он и так все про него знал, — сказал я. — Он обезумел, кстати. Совершенно не в своем уме. Ну вот, смотри, у тебя же огонь почти потух.
Ладно, мы раздули огонь и только успели наполнить палатку прекрасным густым дымом, как полог отлетел в сторону и явились стражники.
Я чуть духу не лишился, как ты можешь вообразить.
— Который из вас Пифон? — спросил офицер.
Пифон огляделся вокруг. Он определенно отлетел от лекарства, что было совсем некстати.
— Я, — сказал он. — А кто спрашивает?
— Пойдешь с нами.
Я хотел что-нибудь сделать, но был совершенно парализован ужасом и лекарством. Пифон встал, покачиваясь. Офицер стражи кашлял и строил рожи, но ничего не говорил.
— Куда мы идем? — спросил Пифон.
— Я тоже иду? — добавил я. Боги знают, зачем.
Офицер покачал головой.
— Только он. Ладно, давай двигай. А ты, — добавил он, глядя на меня, — оставайся здесь.
И я остался здесь; через какое-то время веки у меня налились свинцом и я заснул. Когда я проснулся, отовсюду лился свет, а какой-то козел в броне тряс меня за плечо.
— Что? — спросил я, отметив попутно тот факт, что голова у меня раскалывается.
— Давай уже, — сказал этот мужик. — Он сказал, что суд без тебя не начнется.
Я встал.
— Он еще что-нибудь вспомнил? — спросил я.
— Чего?
— Неважно, — сказал я.
Дважды за столько же дней; большинство солдат отдали бы правую руку, чтобы сам царь захотел их видеть два раза за два дня, и из-за двух разных достижений. Если бы не я, сказал он, этот ужасный заговор мог увенчаться успехом.
Если бы не я, армия, царство, империя были бы уже сиротами, лишенными отца, кораблем без кормчего, народом, бредущим во тьме. Если бы не я.
Из шести бедолаг, стоящих перед трибуналом, троих я не видел никогда; остальные трое были Каллисфен, философ и племянник Аристотеля, одолживший нам книгу, молодой скиф-пчеловод и Пифон, мой друг.
История действительно леденила кровь. Три высших офицера, друзей детства, названных братьев Александра, взращенных с ним вместе под сенью миезских деревьев, замыслили убить его и разделить империю между собой. С этой целью они совратили других трех: Каллисфена, который, пользуясь своей библиотекой, узнал все о ядах и отравлении, пчеловода, который добыл отравленный мед, и Пифона, который направлял все их действия. К счастью, они совершили фатальную ошибку, доверившись мужу верному и честному, который, невзирая на дружеские узы, связывающие его со всеми троими, и не колеблясь ни секунды, открыл их злонамеренные замыслы царю.
Брат, все боятся смерти; я же, стоя перед трибуналом и слушая все это, понял, что есть вещи похуже. Часть меня желала, чтобы Пифон повернулся и сказал: это был он, это его идея — честно скажу, если бы он так поступил, я бы тут же признался во всем. Я был напуган до усрачки и мне было до того стыдно, что я не мог пошевелиться. Пифон даже не посмотрел в мою сторону.
Скиф кринул: Эвдемон, скажи им, что это не правда, скажи им, что я никогда даже не видел отравленного меда, но я притворился, что меня здесь нет. Каллисфен же время от времени бросал на меня растерянный взгляд, и только. Разумеется, их признали виновными. Затем стало очень тихо, и Александр поднялся, чтобы огласить приговор.
Сюрприза не получилось: смерть от веревки всем шестерым, приговор привести в исполнение тотчас же. Скиф и один из македонцев принялись визжать и пинаться; стражники огрели их по голове и уволокли прочь. Остальные четверо пошли сами, и больше я никого из них не видел. Живыми, во всяком случае; не увидеть их мертвыми было затруднительно, поскольку их головы насадили на пики и выставили по углам плаца, как обычно. Я ушел оттуда, как только это стало безопасно, и не медлил, но кто-то погнался за мной. Это был один из этих проклятых стражников.
Ну вот и все, подумал я, но парень только всучил мне венок и маленький бронзовый треножник.
— Александр сказал, ты забыл их забрать, — сказал он. — Так ведь?
Я поблагодарил его, взял венок и треножник и пошел в палатку. Кто-то побывал здесь и изъял листья, и это был удар; впрочем, вина было вдосталь, по крайней мере, когда я к нему приступил. Позже его стало сильно меньше. Я бросил венок в огонь, но листья лавра, как выяснилось, не имели ощутимой целительной силы.
Затем мы долгое время шли маршем и сразились в битве. Мы победили. Я сказал «мы».
Во время битвы я пребывал в полной боевой готовности.
