Из дома вышла худенькая, хрупкая женщина. Над воротами едва виднелась ее голова с черными, собранными у шеи и украшенными белыми цветами волосами. Она была невыразимо прекрасна.
Аун Сан Су Джи помахала людям рукой и начала говорить. Она говорила по-бирмански, и Джая ничего не поняла. Но манера подачи была не похожа на то, что до сих пор приходилось слышать Джае. Она постоянно смеялась, в ее поведении была какая-то наэлектризованная заразительность.
Джая подумала, что в этом смехе и заключается ее притягательность. Она слышала отзвуки смеха Аун Сан Су Джи повсюду вокруг, в толпе. Несмотря на присутствие множества агентов спецслужб, в атмосфере не чувствовалось никакого страха. Эта легкость казалась совершенно несоответствующей примолкшему городу. Джая поняла, сколько людей вверяли свои надежды Аун Сан Су Джи, в это мгновение она и сама готова была сделать что угодно, о чем та ее попросит, невозможно было смотреть на эту женщину и не полюбить ее.
И Джая, и Дину молчали, возвращаясь обратно к старой Шкоде. Только когда они сели в машину, Дину сказал:
- Так странно... Я знал ее отца... Знал многих политиков... многих, кого сейчас чтят как героев... Но она - единственный лидер, которому я могу поверить.
- Почему?
- Потому что только она, похоже, способна понять, что такое политика... какой она должна быть... что сопротивление тирании и должно стать политикой... нельзя позволить ей завладеть всем нашим существованием. Для меня это и есть самое унизительное в нашем положении, не только в Бирме, но и во многих других местах... что политика повсюду, но ничего не дает людям... в религии, в искусстве, в семье... она поглотила всё... от нее не сбежать... но что, в конце концов, может быть банальнее? Она это понимает... только она... и это делает ее чем-то большим, чем просто политиком.
- Но если это так, - задумчиво произнесла Джая, - разве не труднее ей будет преуспеть в качестве политика?
Дину засмеялся.
- Но она уже преуспела... разве вы не видите? Она сорвала маски с лиц генералов... Показала им границы, в которых хочет действовать... и эти границы держат и их в заточении... Она беспрестанно их преследует, каждую секунду... Она лишила их слов, дара речи. Им приходится защищаться, называя ее империалистом... а это ведь смешно... когда на самом деле это они насадили старые имперские законы и конвенции, чтобы удержаться у власти. Правда в том, что они проиграли и знают это... вот почему это приводит их в такое отчаяние... знание, что скоро им негде будет спрятаться... что им придется отвечать за содеянное, это лишь вопрос времени.
Дину заехал в гостиницу к Джае, чтобы проводить ее в аэропорт. По пути через город в Шкоде, Дину сказал:
- Вы были здесь семь дней, и мы не разу не говорили о моем отце.
- Это верно, - виновато произнесла Джая.
- Расскажите о его последних днях, - попросил Дину. - Вы были с ним?
- Да, я хорошо это помню. Моя двоюродная бабушка Ума умерла всего несколькими днями ранее. Им обоим было почти девяносто.
Они умерли спустя несколько недель друг за другом. Ума ушла первой, она умерла во сне, нашел ее Раджкумар. Это вызвало суматоху: ей устроили официальные похороны, приезжал губернатор. Семью оттеснили на задний план.
Раджкумар умер от сердечного приступа через месяц. Его похороны стали настолько же скромными, насколько пышными были похороны Умы. Несколько его друзей из бирманского храма отнесли тело в крематорий. Потом Джая и Бела отвезли прах к реке. Джая развеяла его над водой.
- Я помню, как он всегда говорил, что для него Ганг никогда не станет тем же, что и Иравади.
Джая взглянула на Дину и увидела, что тот плачет, слезы стекали по складкам его лица. Она дотронулась до его руки.
- Вы спрашивали о его последних днях. По правде говоря, то, что я рассказала, отличается от того, что мне запомнилось.
- Что вам запомнилось?
- Я помню историю, которую рассказал мне сын.
- Ваш сын? Я не знал, что у вас есть сын.
- Да, есть. Теперь он уже взрослый. Последние несколько лет живет в Америке.
- И что за история?
***
Я был совсем маленьким, года четыре или пять. Я жил в Ланкасуке, наверху, с матерью и двоюродной бабушкой Белой. Раджкумар жил внизу, на этаже Умы, в маленькой комнатке рядом с кухней. Проснувшись утром, я первым делом бежал вниз, чтобы найти его.
Тем утром я вбежал в комнату Раджкумара и обнаружил, что он не спал в своей постели. Меня это встревожило. Я побежал к спальне Умы, чтобы сказать ей, что прадедушка пропал.
Хотя Раджкумар жил у Умы уже около двадцати лет, в природе их отношений или условиях проживания не было никакой двусмысленности. Все знали, что их связывает нечто вроде благотворительности, из-за любви Умы к Долли. Ума являлась щедрой благодетельницей, а он - нищим беженцем. Его присутствие в доме ни в коей степени не компрометировало репутацию Умы как одинокой женщины без привязанностей, вдовы, которая более полувека оплакивала покойного мужа.
География квартиры Умы отражала их отношения. Ума спала в хозяйской спальне, выходящей окнами на парк, комнату Раджкумара переделали из кладовки рядом с кухней. Лишь по вечерам ему дозволялось войти в комнату Умы, он всегда сидел на одном и том же месте - на большом диване с хлопчатобумажными подушками. Так они прожили двадцать лет.
Но тем утром, вбежав в комнату Умы, я к своему удивлению обнаружил в ее постели Раджкумара. Они крепко спали, тела покрывала лишь тонкая простыня. Они выглядели безмятежными и очень усталыми, словно отдыхали от тяжелых упражнений. Их головы опирались на стопку подушек, а рты открыты. Они лежали в тех самых позах, которую обычно используют дети в своих играх, изображая мертвеца: откинутая назад голова, открытый рот, торчащий между губами язык. Мое смятение было вполне естественным.
- Вы умерли? - закричал я.
Они проснулись, близоруко щурясь. Оба были чрезвычайно близоруки, послышался шелест подушек, пока они шарили в поисках очков. В результате простыня соскользнула, и они оказались совершенно голыми. Кожа Умы выглядела очень мягкой и была покрыта тонкой сеткой морщинок, все волосы на теле Раджкумара побелели, с удивительной элегантностью выделяясь на темной коже.
- А почему на вас нет одежды? - глупо спросил я.
Они нашил очки и снова натянули простыню. Из груди Умы вырвался громкий булькающий звук, что-то вроде рокота вулкана. Ее рот как-то странно скривился, и присмотревшись получше, я заметил, что ни у нее, ни у Раджкумара нет зубов.
Как и всех детей, меня завораживали вставные челюсти, и я точно знал, куда Ума кладет свою, когда ложится спать: чтобы случайно ее не перевернуть, она держала ее подальше от постели, в большом стеклянном стакане с водой.
Пытаясь помочь, я потянулся за стаканом, чтобы избавить их от неловкой необходимости вылезать голыми из постели. Но когда я на него взглянул, то обнаружил, что там лежат два комплекта вставных челюстей. Более того, они каким-то образом спутались, и зубы впились друг в друга.
Пытаясь помочь и дальше, я решил разделить челюсти. Но Раджкумару не хватило терпения, и он выхватил у меня стакан. Лишь попытавшись вставить челюсть в рот, он обнаружил, что в ней застряла челюсть Умы. И тогда, пока он сидел, вытаращившись на торчащую из его собственной другую розовую челюсть, случилось нечто поразительное - Ума наклонилась и схватила ртом свою вставную челюсть. Их рты сомкнулись, а глаза закрылись.
Я никогда раньше не видел поцелуя. В те дни в Индии подобные вещи держались подальше от взглядов, как в кино, так и в реальной жизни. Хотя я и не знал, что эти объятья имеют название, я понял, что оставаться в комнате означает нарушать какие-то неведомые мне запреты. Я выскользнул обратно за дверь.
Увиденное мной тогда в спальне двоюродной прабабушки Умы и по сей день остается самым нежным и трогательным зрелищем, которое я когда-либо видел, и с того самого дня, когда я начал писать эту книгу, ту книгу, которую так и не написала моя мать, я знал, что закончится она именно так.
Семена этой книги привезли в Индию задолго до моего рождения мой отец и дядя, покойный Джагат Чандра Датта из Рангуна и Мулмейн, "Принц", как его называли родные. Но ни мой отец, ни дядя не узнали бы урожай, который я собрал. К тому времени, как я начал работу над книгой, те воспоминания, о которых они мне поведали, потеряли очертания, оставшись лишь в разрозненных словах, настроениях, текстурах. В попытке написать о временах и местах, которые я знал лишь из вторых или третьих рук, мне пришлось создать параллельный, полностью вымышленный мир. Таким образом, "Стеклянный дворец" - полностью художественное произведение, могу с уверенностью заявить, что за исключением короля Тибо, королевы Супаялат и их дочерей, никто из главных действующих лиц не имеет сходства с реальными людьми, ныне живущими или покойными.
