– Не баварский, но похожий. Она с юга, откуда-то… – мужчины были берлинцами. Они заказали картофельный салат, и сосиски, с легким пивом. Дама попросила салат из одуванчиков, и пила минеральную воду:
– О фигуре заботится, – кельнер скользнул взглядом по стройным ногам, в нейлоновых чулках, – ей к сорока, но красавица. Должно быть, братья ее, или кузены. Наверное, приехала в столицу, развлечься… – дама достала из сумочки конверт, с грифом отеля «Адлон», несколько листов бумаги, и автоматическую, дорогую ручку. Длинные, белые пальцы, без колец, с аккуратным маникюром, постукивали по столику:
– Будто кровь… – официант заметил красный лак, покрывающий острые ногти. Повернувшись, дама окинула его спокойным взглядом. Кельнер, отчего-то, поежившись, заторопился прочь, унося цветы. Анна, краем уха, слушала голоса женщин, за соседним столиком. Рядом пили кофе жены военных, расквартированных на западе, во Франции, и Бельгии. Анна уловила слово «партизаны». Она знала об отрядах, на оккупированных территориях, но сейчас ей надо было думать не об этом.
Она, только что, распрощалась с Корсиканцем и Старшиной. Марта, с Эммой, на весь день уехала в Потсдам. Отделение Лиги Немецких Девушек, где вела занятия Эмма, устраивало экскурсию во дворцы прусских королей. Вечером группу ждал пикник, на берегу озера, катание на лодках, и ночевка в палатках. Эмма, весело, сказала:
– Фюрер и рейх ожидают от нас, будущих жен и матерей, крепкого здоровья. Марта не простудится, не волнуйтесь… – дочь вскинула острый подбородок:
– Не забывай, я каждое лето проводила в лагере, в Альпах, на высоте в три тысячи метров, где гораздо холоднее… – Марта получила в школе диплом с отличием. Руководитель математического семинара, в Высшей Технической Школе Цюриха, ждал дочь в сентябре. По результатам вступительных испытаний девушку зачислили на второй курс университета. На Пасху вышла ее первая статья, в студенческом сборнике. Анна зажмурилась, глядя на ряды формул. Дочь обняла ее сзади, потормошив:
– Ничего страшного, мамочка. Не сложнее, чем расчеты, в конторе… – работа была о теореме Геделя. Марта занималась математической логикой:
– Профессор Гедель вовремя уехал в Америку… – девушка положила голову на плечо матери, – его хотели призвать в гитлеровскую армию, с началом войны. У него все учителя, евреи. Я слышала, что он дружит с Эйнштейном… – зеленые глаза восторженно засверкали:
– Хотела бы я увидеть Эйнштейна, мамочка… – поднявшись на цыпочках, Марта поцеловала ее куда-то в висок: «А зачем тебя в Берлин вызывают?»
– Просто для доклада… – рассеянно ответила Анна. В радиограмме, за подписью наркома внутренних дел, ей предписывалось явиться с дочерью в советское посольство, на Унтер-ден-Линден, к одиннадцати утра, первого июня:
– Воскресенье… – подумала Анна, – завтра. Двадцать второе июня, тоже воскресенье. Через три недели… – Корсиканец, и Старшина, подтвердили то, что Анна знала еще зимой. Атака на Советский Союз, согласно плану «Барбаросса», начиналась через три недели. В Москве тоже получали эти сведения. В каждой радиограмме Анна напоминала Центру, что война начнется, совсем скоро, что Западному Округу надо быть готовыми. Ответа из Москвы не приходило.
С Пасхи Анна заметила слежку. Опель, с затененными стеклами, неотступно, следовал за ее лимузином. Их с Мартой проводили до аэродрома, в Цюрихе. Анна не могла отправиться в Женеву, и забрать из ячейки американские паспорта. Она знала, что на пороге банка ее встретят двое невидных людей, с незапоминающимися лицами. Их напарники поехали бы в Монтре, за Мартой:
– Я не могу послать Марту в здешнее американское посольство… – Анна смотрела на белую бумагу, на золотую пыль липового цвета, – у меня нет ни одного доказательства того, что у нас американское гражданство. Марту туда не пустят… – о том, чтобы взять Марту в посольство советское, и речи не шло. Анна не собиралась рисковать жизнью дочери. Она понимала, что ее ждет за неприступными, коваными воротами, с мощным серпом и молотом, над входом. На деревянной террасе кафе лежали солнечные лучи, шумели автомобили. Мимо ехали украшенные рекламами фильмов автобусы. Анна проводила глазами черные буквы: «Субмарина – курс на запад!».
– Можно исчезнуть, с Мартой… – ей отчаянно хотелось закурить, но прилюдно этого было делать нельзя, – затеряться, со швейцарскими документами… – в Берлине Анна слежки пока не заметила, но это не означало, что за ней не наблюдали:
– За мной могут следить, например, Корсиканец и Старшина… – она положила руку на сумочку, куда спрятала конверт от Старшины. Ариец, еще один член подпольной группы «Красная Капелла», работал в министерстве иностранных дел. От него поступили исчерпывающие сведения о политике рейха по отношению к евреям, на оккупированных территориях:
– Гетто, депортации, лагеря в Польше… – граф говорил о прилете младшего сына, гауптштурмфюрера фон Рабе. Герр Генрих завтра возвращался из Кракова.
Анна сглотнула:
– Я не могу исчезать, не имею права. Нельзя бежать куда-нибудь в Швецию, или Центральную Америку, и всю жизнь прятаться. Я должна поехать в Москву, объяснить все Сталину, доказать, что Гитлеру верить нельзя. Осталось три недели, есть время для превентивного удара. Наша армия сильнее, японцы нас не тронут. Мы подписали с ними пакт о нейтралитете… – Зорге сообщал в Центр, то же самое:
– И его не слушают… – женщина разозлилась, – а меня послушают. Я всегда была верна партии, и родине. Это мой долг. Но Марту я им не отдам… – она прикусила губу. До Анны, сквозь уличный шум, донесся смутно знакомый, женский голос: «Искупление…»
Она вспомнила горячую кровь, текущую по ногам, мертвое лицо Вальтера, холодные, лазоревые глаза Петра Воронова:
– Я обещала отомстить. Потом, – сказала себе женщина, – все потом. Впереди война, нельзя сейчас о подобном думать. Думай о долге, надо обезопасить родину. Надо убедить Иосифа Виссарионовича застать Германию врасплох. Пока Гитлер опомнится, наши танки будут в Аушвице, где братья фон Рабе трудятся… – Анна поморщилась, допив кофе. Она не могла направить дочь к старшему графу фон Рабе. Герр Теодор мог оказаться фанатичным нацистом, Марту ожидала бы тюрьма Моабит и женский лагерь Равенсбрюк, о котором, захлебываясь, рассказывала Эмма фон Рабе, мечтавшая работать в охране СС.
– Нет, нет… – Анна быстро писала, – только лавка, на Фридрихштрассе. Они связаны с британской разведкой, им поступают деньги от «К и К». Последний платеж прошел в мае. Они помогут Марте, непременно… – Анна, в мае, отправила очередное письмо в Нью-Йорк, фирме «Салливан и Кромвель».
Она, внимательно, перечитала ровные строки:
– Девочке тяжело будет, но иначе нельзя. Нельзя ее брать в Москву, нельзя перепоручать нацистам… – без Марты на руках, у нее не оставалось слабых мест:
– Бумаги надежно спрятаны в хранилище «Салливан и Кромвель»… – она, незаметно, сняла с шеи крестик, опустив его в конверт, – Марта будет посылать письма, регулярно. Она все сделает, она аккуратная девочка… – сжав зубы, Анна ощутила слезы на глазах:
– Я смогу торговаться с ними… с Москвой, использовать документы. Они меня не расстреляют… – запечатав конверт, Анна попросила счет:
– В Германии оставаться невозможно. Корсиканец и Старшина получат из Москвы распоряжение меня ликвидировать, и сделают это, даже если начнется война. А она начнется… – опустив конверт в сумочку, Анна достала из портмоне мелкие монеты.
Телефон-автомат, рядом с террасой, оказался свободен. Она вдыхала запах лип:
– Тогда они тоже цвели, летом. Шел дождь, барабанил в стекла его комнаты. Марта все узнает, я ей написала. И об ее отце, и о крестике… – Анна прислонилась лбом к теплому стеклу:
– Я его больше никогда не увижу, Федора. И Марту могу не увидеть… – почувствовав привкус крови во рту, она тяжело задышала:
– Нельзя, нельзя. Исполняй свой долг, достучись до них. Докажи, что скоро начнется война, самая страшная из тех, что можно себе представить… – длинный гудок в трубке сменился короткими. Анна вздрогнула.
– Один раз, – тоскливо подумала она, – один раз. Я устала, устала… – она, быстро, набрала номер. Граф снял трубку на первом гудке, будто ожидая ее звонка.
– Я скупила всю Кудам, граф Теодор, – защебетала Анна, – и готова принять ваше приглашение на обед, если оно в силе… – женщина улыбалась, белые зубы блестели. Повесив трубку, Анна забрала из аппарата неистраченные монеты. Подняв руку, она ступила на мостовую, засыпанную липовым цветом. Такси проехало совсем рядом. Женщина, невольно, пошатнулась, едва удержавшись на высоких каблуках. Листья лип трепетали наверху. Нацистский флаг, на универсальном магазине напротив, бился под сильным ветром:
