Орхан приказал не притеснять жителей Бурсы и не трогать их имущество:
- Кто возьмёт хотя бы соломинку из их домов, будет наказан сурово! - предупредил Орхан.
Но оставшаяся казна владетеля и многое из уцелевшего имущества его приближенных, покинувших город, досталось осаждавшим. Орхан распорядился наделить воинов добычей, он входил во все мелочи. Главной его задачей было: чтобы уцелели и не были ограблены жители, и чтобы воины всегда знали, что они рискуют своими жизнями не напрасно!..
В городе, прямо на улицах, Орхан видел много мёртвых тел. Но эти люди погибли не от мечей и стрел, они умерли от голода, который давно уже терзал осаждённых...
Родилось мощное войске османов, позднее ещё укреплённое «ени чары» - пехотой, куда вошли юноши христианских подданных османов, воспитанные в правой вере... То самое войско славное, о коем многие писали, как писал француз Бертран де ла Брокьер:
«Они способны тронуться с места без всякой подготовки. Сотня французских солдат произведёт больше грома, шума, нежели десять тысяч воинов-османов. При первых ударах в боевой барабан они поднимаются и следуют маршем, не сбиваясь с шага; и они останавливаются лишь по приказу. Легко вооружённые, они способны за одну ночь проделать путь, на который у тех же французских солдат ушло бы не менее трёх дней...»
Осман был в тот же день, когда взята была Бурса, погребён в храме, который неверные именовали Манастир, преображённом в мечеть.
Во дворце, где прежде жил владетель Бурсы, теперь собрались на совет сыновья Османа. Торжественно вручили новому султану, Орхану, то, что оставил для него отец: праздничную одежду, походный мешок, солонку с крышкой, чехол для ложек и пару воинских сапог. Одежда сшита была из крепкого полотна, какое шло у франков на паруса, и на спине вышит был полумесяц большой. Также перешли к Орхану боевые стяги отца, алые и зелёные. Достались Орхану и несколько табунов добрых коней...
- Этим землям нужен правитель - пастырь народов! - провозгласил Алаэддин. - Самое важное наследство, оставленное нам отцом, - стремление к справедливости. Брат Орхан, отец доверял тебе при жизни своей и мы верим тебе. Ты по праву займёшь место отца! Оставайся нашим правителем-пастырем!..
Прочие братья встали и окружили Орхана, приветствуя его.
- Я хотел бы, брат Алаэддин, - заговорил Орхан, - чтобы ты оставался при мне как мой ближний советник.
- Нет, - отвечал Алаэддин. И в голосе его послышались Орхану звуки голоса их отца, Османа! - Нет, мой брат Ор- хан, я не гожусь для таких дел. Позволь мне заниматься тем, к чему тянется моя душа!..
Орхан помолчал совсем малое время, затем сказал:
- Я знаю, ты уже давно увлечён учением дервишей Бекташи. Должно быть, оно и есть то, к чему страстна твоя душа. Я понимаю тебя. Иди своим путём... Я знаю, все твои деяния были и будут на пользу государству османов!..
Так оно и сделалось. Орхан дал своему единокровному, единоутробному брату Алаэддину во владение местность Фотуре. Но более времени Алаэддин проводил в новой столице османов, в Бурсе. Там, в квартале Кюкюрдлю построил он дервишескую обитель; у ворот Каплуджа построил мечеть, и ещё одну мечеть - у верхних ворот. Также на его деньги построены были дома для многих людей Османа и Орхана, поселившихся в Бурсе...
Поздним вечером сидел Орхан в одном дальнем покое дворца прежнего владетеля Бурсы. Орхан велел призвать того самого рассказчика, который пел и рассказывал отцу Осману в последние дни великого султана Гази. Этот человек приехал в Бурсу вместе со многими, сопровождавшими тело Османа...
— Сегодня, — стал говорить рассказчику Орхан, — ты пой и рассказывай для меня, как пел и рассказывал для моего отца...
И Орхан слушал рассказы и песни, певшиеся ещё совсем недавно для его отца...
Моя красавица, чей тонок гибкий стан,
О нежнорукая, кого ты избрала?
Я от красы твоей любовным хмелем пьян.
Нежноголосая, кого ты избрала?
О мускусная лань, твой нежный облик мил,
Твоя нагая грудь белей лебяжьих крыл.
Ты, словно горлица, нежна, бела,
О птица-лань, кого ты избрала?
Ты розой дивною цветёшь в своём саду,
Звездой упавшею мерцаешь ты в пруду,
Я раб твой - милосердия я жду.
О нежнокосая, кого ты избрала?..[325]
На другой день, вечером, Орхан призвал Михала и говорил так:
- Михал Гази! Слушай вместе со мной сказки и песни, как ты слушал их вместе с моим отцом Османом! Я поминаю отца не слезами и причитаниями, но песнями и сказками, которые он любил! А ты - живая память о моём отце!..
- Да, это так, - откликнулся Михал. - Я - живая память, но я - увы! - не вечная память! Умру я, умрут ближние сподвижники Османа Гази... Минует время Османа, отойдёт в область преданий, как отошло время Эртугрула, как отошли времена многих и многих правителей... Но ведь тот, кто при жизни думает о смерти, - живой мертвец! Потому будем поминать песнями и сказками человека, столь любимого и почитаемого нами!..
И звучали слова песен и сказок...
Грустно по земле скитаться, вдаль идя от дома к дому.
Как и я, томясь любовью и тая в душе истому.
Солнце, миру лик являя, дарит жар сиянья странам,
Светит солнце всем пределам - каждый миг уже иному!
Прежде верная подруга обо мне, скорбя, грустила,
А теперь она враждебна, словно бы совсем к чужому!
В сердце - горе и рыданье, от веселья отрешён я.
«В чём мой грех? За что мне кара?» - я взываю к Всеблагому.
Но повсюду взору сердца виден лик моей любимой,
Даль над душами невластна - души видят по-другому!..[326]
Затем сказал Михал Гази:
- И я хочу петь, султан Орхан! Отец Осман любил, когда я пел ему греческие песни. Ты знаешь, он звал меня «птицей»!..
И Куш Михал Гази громким голосом запел... И пусть давно уже миновало то время, когда голос его звучал юношески звонко; но и теперь этот голос звучанием своим напоминал Орхану явственно об отце...
Михал пел о греческой весне, душою уходя в пение; ощущая вдруг связанность духовную со своими предками, которую он мог бы представить себе в виде натянувшейся тетивы...
Вот зеленеют уже плодоносные нивы, и травы
В розовых почках цветут всюду кругом на лугах,
И в кипариса ветвях, сплетённых густо, цикады,
Не умолкая, поют и услаждают жнецов,
Чадолюбивые вновь под выступом крыши касатки,
Гнезда из грязи слепив, маленьких нянчат птенцов.
Море уснуло и лишь под веяньем нежным Зефира,
Не поднимая волны, держит спокойно ладьи,
Не разбивает кормы корабельной и в натиске бурном
Пеною не обдаёт скал прибрежных прибой.
Надо владыке морей, приводящему в гавань Приапу,
В дар, мореход, принести триглы, кальмара кусок,
Иль головастого ты на алтарь возложи ему скара
И без опаски иди по Ионийским волнам...[327]
Орхан слушал, склонившись на малый столец, подперев ладонью щёку... Имена древних языческих богов греков воспринимали уши Орхана благозвучными и нежнозвучащими... Теперь Михал запел любовную песню:
Из года в год виноград собирают и, гроздья срезая,
Вовсе не смотрят на то, что изморщилась лоза;
Я ж твоих розовых рук, краса ты моя и забота,
Не покидаю вовек, с ними в объятьях сплетясь.
Я пожинаю любовь, ничего ни весною, ни летом
Больше не надобно мне: ты мне любезна одна.
Будь же цветущей всегда! А если когда-нибудь станут
Видны бороздки морщин, что мне до них. Я люблю!..[328]
- Славная какая песня! - похвалил Орхан.
- Твой отец Осман тоже любил слушать её, - отозвался Михал.
- Ты, Михал Гази, будь всегда при мне! - сказал Орхан. - Ведь ты - живая память об отце!..
И сделалось так! До самой смерти Михала Орхан Гази осыпал его своими милостями...
И среди многих дел султан Орхан отчего-то вспоминал часто Михалову песню о любви, которая не минует с годами... «Песни греков хороши! - думалсюь Орхану. - А вот у нас нет песен о такой любви. У нас поют лишь песни о страсти к юным девушкам-красавицам...» И Орхан подумал, что ведь его отец любил его мать, даже когда она сделалась тучной и лицо её уже не дивило нежной гладкостью девической кожи...
* * *
Бурса, которую греки звали Пронсой или Прусой, а османы назвали Зелёной, город в Северо-западном Анадоле, первая столица большая османов. Зелёная Бурса — любимица османов, жемчужина в венце османских городов...
