В эти дни у Феди Соколова был любопытный разговор. В воскресенье он с Катей Соборской пошел на шестую версту за орехами. Они напали на хорошее место неподалеку от форта: тут орешник был густой, сильный, орехи гроздьями усеивали ветки, желтыми бочочками раздвигая зеленую, начинающую рыжеть оболочку. Ходить сюда за орехами не разрешалось: запретная зона начиналась в нескольких шагах. Катя кинулась к орешнику и, забыв обо всем при виде орехов, закричала:
— Чур, мое!
— Тише ты, Катюшка! — шепнул ей Федя, сгибаясь пополам, чтобы не привлекать ничьего внимания. — Как пальнут, будет тебе «твое»!
Катя спохватилась, но было уже поздно. Из-за колючей проволоки, опоясывавшей запретную зону, показался солдат. Он глянул на молодых людей. Катя, предупреждая его вопрос и окрик, замахала руками.
— Уходим, уходим. Подавись ты этими орехами! — закричала она, заслоняя собой Федю, немало смущенного таким оборотом дела и намерением Катюши.
Она стала тихонько подталкивать Федю назад. Она испугалась не столько за себя, сколько за Федю…
Солдат посмотрел на Катю, — на ее побелевшем лице ярко вспыхнули глаза, устремленные на него. Увидев девушку, да еще такую красивую, солдат смягчился. Он оглянулся и сказал:
— Чего ты испугалась? Не бойся… — И пошутил: — Дядя не сердитый!
— А, все вы на один манер! — ответила Катя. — Понаставили вас тут на нашу голову. Никуда ни выйти, ни пройтись! Ну, беда просто!
— За орехами, что ли? — спросил солдат. — Собирайте, коли так! Мне не жалко!
Косясь на солдата, Катя не заставила себя упрашивать и, забыв о своем страхе, принялась обирать кусты. Солдат, не отводя глаз от ее фигуры, залитой солнцем, спросил у Феди:
— Закурить не дашь?
— Отчего не дать, можно! — ответил Федя.
Закурили.
— Зазноба? — кивнул солдат на Катю.
— Немного есть! — отвечал Федя, ухмыльнувшись.
— У меня сеструха такая же! — сказал солдат, прищурившись от горького дыма.
— А ты откуда?
— Издали, отседа не видать! — со вздохом ответил солдат. — И не грезил сюды попасть!
— А чего шел? — затягиваясь, спросил Федя. — Дома-то худо, что ли, было?
Солдат сплюнул, настроение у него испортилось; видимо, вопрос Феди задел его за живое.
— Отчего худо? Дома-то не худо. А вот забрали да погнали. Чудо, что живой остался, остальных наших всех положили, что вместе забрали-то. Один я остался — может, для того, чтобы весточку принести, баб опечалить? — хмуро пошутил солдат.
— Да! — сказал Федя сочувственно.
— А теперь и не чаю до дому добраться! — сказал солдат. — Бают ребята, что нас скоро в Японию повезут… Эх-х! Жизнь окаянная! — опять сплюнул он.
Катя, набрав полные карманы орехов, подошла и прислушалась к разговору.
— А чего вам Япония? — спросила она простодушно. — Там родня, что ли?
Солдат покосился на нее.
— У черта там родня! — сказал он, сердясь.
— А чего туда ехать? Оставайтесь тут! — прежним тоном проговорила Катя, выразительно поглядывая на Федю, который нахмурился, слыша, какое направление приобретает разговор; он, однако, не мешал Кате: когда говорила она, все выглядело безобидной шуткой.
— Куда я сейчас денусь! — с досадой проронил солдат.
Катя, высыпая ему на ладонь горсть орехов, сказала:
— Угощайтесь!.. А зачем сейчас? Вы ко мне приходите, когда офицеры лататы зададут, когда им не до вас будет… Я бы ни за что в Японию не поехала: там и хлебушка-то нет, один рис, на деревяшках ходят, в бумажных домах живут… Ну их! — И Катя замотала головой, словно в Японию должна была ехать она.
Солдат рассмеялся и кивнул Феде на Катю:
— А она у тебя забавная, девчонка-то! — выговорил он и, подумав, добавил: — А ить она это неплохо придумала, а?
— Ну, пора нам собираться! — сказал Федя.
Солдат не отрывал глаз от Кати.
— А ты где живешь? — вдруг совсем не шутливым тоном спросил он Катю.
Девушка показала на свой дом, ясно видный с горки.
— Не шутишь?
Катя отрицательно покачала головой.
— Этот серенький дом-то?
— Ага!
— Думаете, не приду? — спросил солдат.
— А я ничего не думаю! — опять обращая все в шутку, ответила Катя.
Они пошли прочь, солдат долго глядел вслед. Федя нахмурился.
— Ты чего? — спросила Катя.
— Так, ничего! — ответил Федя. — Больно ты его приглашала. Понравился, видно?
— И правильно сделала! — быстро ответила Катя. — Виталий бы похвалил за сметку, а ты… Ой, Феденька! Да ты совсем дурной, оказывается! — Катя насмешливо показала ему язык, взъерошила в один миг волосы, растрепав всю прическу, и, крикнув: — А ну, кто быстрей! — кинулась бежать от Феди.
Караев, раненный в голову, не мог руководить погоней.
Никто не стал преследовать Цыгана за рекой. Каратели боялись наткнуться на засаду. Кроме того, Грудзинский, смертельно раненный клинком Цыгана, был теперь не страшен казакам: они уже знали, что войсковой старшина не жилец на белом свете, не будет теперь совать свой нос в их дела и разговоры…
Разъяренный Суэцугу посылал погоню за реку, крича и срываясь с голоса. Он показывал рукой, горячил коня и подталкивал казаков. Казаки тоже кричали, но в воду коней не пускали. Суэцугу стал угрожать револьвером. Казаки нахмурились и переглянулись, — Суэцугу был один среди них. Он заметил эти переглядки и невольно помрачнел: кто знает, что могли задумать они, эти русские, о которых никогда нельзя было с уверенностью сказать, что у них на душе.
— Надо догонять! — жестко сказал он, приняв выражение непреклонности.
Однако это мало подействовало на казаков. Один из них сказал, махнув рукой:
— Догоняй сам. Там тайга. Там партизаны, большевики.
— Тайга… Борсевико… — повторил он.
Какая-то тень прошла по его возбужденному лицу. Он повернул и погнал коня прочь.
Казаки постояли у реки, постреляли вслед Цыгану, посовещались, как быть, и вернулись.
К их удивлению, Караев, узнав, что Цыгана упустили, принял это сообщение довольно равнодушно. Для ротмистра было ясно, что из села надо как можно быстрее уносить ноги. Он боялся, что у Цыгана найдутся подражатели.
Караев прошел к Суэцугу, уединившемуся в комнате.
— Я думаю выступать обратно! — сказал он японцу.
Суэцугу сухо ответил:
— Как хотите. Вы не умеете воевать. Ваши казаки не лучше борсевико.
Караев вышел, хлопнув дверью.
К нему подошел ординарец.
— Так что, господин войсковой старшина скончались, — доложил он совсем не печальным голосом. — Очень уж много крови потеряли.
Караев пошел посмотреть труп. Грудзинский лежал, сжавшись в комок. Руки его были сведены у живота. В этой нелепой позе он походил на сломанную куклу и казался теперь маленьким и бессильным. Караев посмотрел на него и философски заметил:
— Vanitas vanitatum et omnia vanitas.
— Так точно! — козырнул ординарец.
— Ты понял, что я сказал? — удивленно спросил ротмистр.
— Никак нет!
— Дурак! Распорядись, чтобы тело старшины отправили в Раздольное. Сообщить по команде, что через полчаса выступаем.
Ординарец ушел. Ротмистр сказал Грудзинскому:
— Так-то, блистательный спаситель всея Руси… Не помог тебе ни боженька, ни черт. Надеюсь, что ты еще не успел настрочить на меня донос! Вот и выходит, что все к лучшему в этом лучшем из миров. — Караев вернулся к Суэцугу.
На столе японца лежала кучка мелко исписанных листков из блокнота?
— Позвольте узнать, что вы писали, поручик?
— Это донесение моему начальнику.
— Вы не сообщите мне содержание этого донесения?
— Пожалуйста! — согласился Суэцугу. — Я сообщаю, что группа кавалерии ротмистра Караефу, под командованием поручика Такэтори Суэцугу, совершила разведывательный налет на село, котору было занято крупными силами партизан и борсевико. Далее я говорить, что был большой бой, в котору много борсевико убито есть. Еще я доносить, что отряд захватил много пленные и снаряжение. Вот. Все.
— Мягко выражаясь, вы доносите неправду, господин поручик, — осторожно сказал Караев.
— Японски офисеро не может говорить неправда, — невозмутимо отозвался Суэцугу.
— Но ведь было наоборот. Красных было мало. Бой был небольшой. Наших убили много. А не досталось нам ничего, кроме двух пленных.
— Но с вами были японски офисеро, значит, было так, как он писать… Все правильно! Японец всегда победитель есть.
Караев пожал плечами. Суэцугу снисходительно заметил:
— Вам этого не понять. Голова у европейца другое устройство имеет.
Ротмистр с любопытством посмотрел на японца: серьезно ли тот говорит? Но лицо Суэцугу было важным и значительным.
