– Плачь же! – в злобном исступлении, сжав кулаки, орала обольстительная мегера, топая ногами. Локоны разметались вокруг ее пылавшего злобой лица.
– Ну, плачь же! Плачь!..
В это мгновение дверь приоткрылась, и лакей доложил:
– Пожаловал господин Рихард Барадлаи!
Дверь широко распахнулась. На пороге стоял одетый в штатское Рихард.
Не будь это исторически достоверным фактом, читатель мог бы сказать, что автор допустил неуклюжее преувеличение. А между тем события действительно происходили именно так.
Человек, страдавший мигренью, использовал последние двенадцать часов своей власти на то, чтобы дать ход делам ста двадцати главных обвиняемых и приказал вынести по ним решение. Все, подсудимые были приговорены к смертной казни. Но он неожиданно всех помиловал, использовав свою неограниченную власть. И не то, чтобы он уменьшил меру наказания или смягчил их участь! Нет, он просто взял и отменил наказание, амнистировал всех осужденных, отпустил их на свободу.
В этот мучительный для него час человек, терзаемый головной болью, действительно мстил. Но не потерпевшим поражение, которых он попирал ногой, а министру, который собирался наступить на его собственную голову.
Он пачками подписывал указы о полной амнистии осужденным, над которыми тяготели наиболее тяжкие обвинения. И пусть теперь господин министр сам соблаговолит продолжать игру дальше!
Таков был его ответ на полученное от мадемуазель Планкенхорст известие.
Альфонсина недостаточно разбиралась в психологии, плохо знала людей и, самое главное, не изучила до конца действие различных ядов!
После того как Рихарду сообщили о совершенно неожиданном для него помиловании, главный судья вызвал его к себе.
– Хотя вы амнистированы и вновь обрели свободу, – сказал он Рихарду, – все же вам некоторое время нельзя будет проживать на территории Венгрии. Вам определят местом жительства какой-нибудь другой, входящий в состав империи город. Скажем, Вену.
– Все равно. Готов ехать, куда угодно.
– Итак, условимся: вы поселитесь в Вене. Помиловавший вас сегодня господин фельдмаршал велел вам передать, чтобы вы по прибытии туда первым долгом посетили госпожу Альфонсину Планкенхорст и поблагодарили ее за любезное ходатайство о вашем освобождении. Без содействия этой дамы вам никогда бы не удалось получить свободу. Следовательно, поблагодарите ее!
– Почту своим долгом.
– Еще одно. Ваш брат Эуген, он же Эден, казнен.
– Я уже слышал об этом. Не знаю только, совпадают ли немецкое и венгерское имя…
Судья резко прервал его:
– Во-первых, слышать что-либо в тюрьме вам не полагалось. Вы были заключенным, сообщать же арестантам какие бы то ни было сведения – запрещено. Далее: я вовсе не прошу вас обучать меня филологии, а предлагаю выслушать меня.
С этими словами он вытащил из ящика стола небольшой бумажный футляр.
– Ваш брат оставил вам отрезанный им у себя локон. Держите.
Рихард открыл футляр и изумленно воскликнул:
– Но ведь это…
Судья снова прервал его:
– Наш разговор окончен. До свидания.
И вытолкал его за дверь.
Рихард едва не проговорился, что врученный ему локон – белокурый, тогда как волосы Эдена были черные.
Выполняя полученный приказ, он поспешил в Вену, Он прибыл на вокзал как раз к утреннему поезду и ехал одновременно с Альфонсиной. Только она ехала в первом классе, а он, бедный, только что выпущенный из заключения узник, – в третьем.
И пока, упоенная мщением, Альфонсина наслаждалась своим торжеством, уцелевший объект ее мести находился всего в нескольких саженях от нее и ломал голову над тремя загадками.
Первая: «Что означает этот белокурый локон? Как понять отождествление имен Эуген и Эден?»
Вторая: «Как могло получиться, что он обязан своим освобождением Альфонсине Планкенхорст?»
Третья: «Где найдет он Эдит? И что будет после того, как он ее отыщет?»
Ни одной из этих загадок он так и не разрешил,
Человек с каменным сердцем отвечает
Проходит день за днем, а убитая горем, потерявшая сына вдова падает ниц перед портретом человека с каменным сердцем. Каждый день снова и снова осаждает она его одной вечной мольбой:
– Не забирай у меня другого сына!
Эта борьба с портретом стала ее навязчивой идеей. А лицо на портрете все так же бессердечно, так же безмолвно. И газеты все еще полны раздирающими сердце строками. В них слышится и траурный колокольный звон, и барабанная дробь, – словно нисходят с хмурого неба все новые и новые вести.
Однажды вечером, после прохладного и дождливого летнего дня, вся семья вновь собралась вместе. Необычные для июля холода наступили на венгерской равнине, и г. комнате затопили камин. Вдруг в передней снова послышались размеренные шаги, какими ходят военные, заставившие Джаянта вскочить со своей подстилки. В комнате, как и в первый раз. появился гость, который не стучит в дверь и не спрашивает разрешения войти.
Это был тот же самый жандарм, что принес им недавно письма Енё.
У него – все то же деревянное, ничего не выражающее лицо солдафона, и не видно на нем ни следа каких-либо эмоций.
– Вот письмо для госпожи Казимир Барадлаи. Новое здание, второй корпус.
Все вздрогнули и встали. Этот жандарм – зловещий вестник смерти.
Женщина, к которой он обращался, пошатнулась и, почти обезумев, приблизилась к нему, протянула трясущиеся руки за письмом. Потом подняла их к лицу, словно желая прикрыть его, чтобы не видеть то, что он ей протягивал.
– Прочти! – обратилась она к Аранке, подавая ей письмо, а сама бессильно упала в кресло.
Аранка словно приобрела печальную привилегию на оглашение страшных писем.
Она взломала сургучную печать, вскрыла конверт, вытащила из него письмо. И наконец прочитала:
«Мать, я свободен!
Рихард».
Мать не поверила услышанному. Ей надо было самой увидеть эти строки.
Выхватив листок из рук невестки, она поднесла его к глазам.
Да, это его почерк! Его письмо!.. Он жив, жив! Он пишет! Он свободен! Явь это или сон?
И, не выпуская из рук письма, она кинулась в свои покои. Присев на кушетку, над которой висел портрет мужа, она, рыдая, вновь и вновь перечитывала лаконические строки. Потом подняла письмо к портрету, всегда смотревшему на нее в упор, как бы требуя, чтобы и он прочитал послание Рихарда. И в заключение поцеловала руку на портрете. Ту, что простила, ту, что больше не карала.
Ходатай, который еще ребенком столько раз ходил от отца к матери, когда между ними возникали споры, и умолял их примириться, теперь там, наверху. И он вновь примирил их!.
Совершенно спокойно, с веселым видом человека, пришедшего навестить старых знакомых, вошел Рихард в гостиную дворца Планкенхорст.
Он не заметил появившегося на лицах обеих дам выражения величайшего испуга, словно перед ними предстало привидение. Он видел лишь радость, с какой кинулась к нему доведенная до отчаяния Эдит. Самозабвенно, с неземным упоением упала она к нему на грудь, обхватила руками шею Рихарда, изо всех сил порывисто прижала к себе его голову, повторяя задыхающимся от счастья голосом:
– Рихард, милый Рихард!
Теперь она уже была в состоянии заплакать.
Понадобилось некоторое время, пока все присутствующие пришли в себя от столь бурного взрыва чувств, пока руки Эдит освободили шею возлюбленного, а Альфонсина окончательно убедилась, что стоящий перед ней человек – не призрак, а живое существо из плоти и крови.
Но даже перестав прижиматься к груди Рихарда, Эдит уже не отходила от него и крепко держала обеими руками его правую руку, казалось, преисполненная решимости никогда ее больше не выпускать.
Рихард находил это совершенно естественным. Девушка – его невеста, а он, ее жених, как бы воскрес из мертвых. Вполне законная причина для необыкновенной радости и самого бурного ее проявления.
Рихард полагал, что ему известно, отчего так побледнела Альфонсина. Но, право же, совесть его была чиста, ее не отягощала гибель Палвица: ведь между ними произошел честный поединок. Кроме того, Палвиц уже давно не имел никакого отношения к этому дому – корабль и якорь оторвались друг от друга.
Баронесса Планкенхорст раньше других обрела дар речи и поспешила сделать замечание молодой девушке:
– Мадемуазель Эдит! Мне непонятно, как вы могли до такой степени забыться и проявить столь бурный восторг в отношении постороннего мужчины!
Затем она надменно обратилась к Рихарду:
– Что вам угодно, сударь?
Эдит покраснела, села на свое место и с непередаваемым выражением уставилась на сшитое ею траурное платье. А Рихард сделал шаг вперед и с искренней, непритворной сердечностью обратился к Альфонсине:
– Прежде всего меня привел сюда долг благодарности. Сегодня на рассвете меня приговорили к смерти, и в тот же час я получил помилование. Даровавший мне свободу наместник просил меня выразить благодарность за это освобождение в первую очередь вам. Если бы не ваше заступничество, мне грозило по меньшей мере заключение на пятнадцать лет. Примите же мою искреннюю признательность!
