Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

Ювентина не помнила, как очутилась в своем крайне ненадежном укрытии — ее привел туда инстинкт самосохранения. Она забилась в кусты и лежала там, не двигаясь. Ею овладели усталость, апатия и безразличие ко всему происходящему вокруг.

Совсем близко она слышала громкие голоса, смех и топот множества ног. Это римские солдаты возвращались с битвы. Со стороны Аппиевой дороги доносились дробный стук копыт и конское ржанье.

Так продолжалось до полудня. Потом стало тише. Лишь со стороны дороги доносились тарахтевшие звуки проезжавших повозок, людские голоса, иногда мычание быков.

Она пролежала в кустах до самого вечера. Нужно было что-то делать, но Ювентина лежала, как мертвая. В голове у нее проносились обрывочные горестные мысли. Она сжимала ладонями голову и думала о том, что жизнь кончилась, что без Мемнона ей не стоит жить.

Даже слабого огонька надежды на то, что он мог спастись, не теплилось в ее душе…

Весь день с неба жарко палило солнце. Влажная земля быстро согревалась. От нее шел пар. Но Ювентину продолжал сковывать холод. Ее била мелкая частая дрожь.

Только ближе к закату она обрела способность соображать.

«Если он погиб, я должна найти его тело, обмыть его и похоронить, как подобает, — думала она. — Этим я успокою его бессмертную душу, которая без погребения тела обречена на вечные скитания».

С этой мыслью она потихоньку выглянула из кустов.

На дороге она увидела нескольких одиночных путников. Четверо рабов несли роскошную лектику с сидевшим в ней толстым человеком, закутанным в тогу. Со стороны Казилина в направлении Капуи мимо пешеходов и лектики проскакала группа вооруженных всадников.

Ювентина решила еще немного подождать, прежде чем пробираться к лагерю, которого из кустов не было видно.

Она не знала, что на месте кровавой бойни уже с полудня «работала» специальная комиссия по подсчету убитых мятежников.

Претор Лукулл одновременно с заботами о похоронах своих павших солдат, а также составлением писем в сенат и друзьям в Риме возымел честолюбивое желание представить в столице одержанную победу не иначе как достойную триумфальных отличий.

Благодаря Деметрию, отпущеннику Метелла, который с самого начала постоянно сообщал ему точные данные о росте сил восставших, Лукулл знал, что у Минуция после его успеха в сражении под Капуей собралось более шести тысяч человек.

Как только с мятежом было покончено, претор призвал к себе префекта города и поручил ему создать независимую комиссию из представителей кампанских городов с целью произвести подсчет убитых неприятелей.

К описываемому времени в Риме существовал обычай, согласно которому полководец-победитель, претендующий на большой или малый триумф[443], должен был представить неоспоримые доказательства того, что в одном выигранном им сражении истреблено не менее пяти тысяч врагов.

Разумеется, Лукулл отлично представлял себе, какое сильное противодействие в сенате вызовут его притязания даже на пеший триумф (это была одна из разновидностей малого триумфа, называемого еще овацией, служившего наградой полководцу, удачно завершившему незначительную войну или войну с таким противником, которого римская гордость не признавала воюющей стороной — например, пиратов, восставших рабов и прочих мятежников).

Однако Лукулл считал, во-первых, что подавление мятежа беглых рабов было достигнуто в весьма кровопролитной борьбе (одна Аниеннская когорта потеряла из своего состава половину убитыми и ранеными); во-вторых, восстание грозило Италии неслыханными бедствиями в преддверии опаснейшей войны с кимврами, и это он особо подчеркнул в своем письме к сенату; в-третьих, сама победа ознаменовалась поголовным уничтожением мятежников, а также пленением вождя и предводителя восстания, опасного своими широкими замыслами не только в отношении всеобщего возмущения рабов в Италии, но и в отношении союзников римского народа, которых он намеревался привлечь к войне против Рима обещанием всем равных гражданских прав; вообще сам факт захвата в плен неприятельского вождя считался большой частью успеха военачальника, одержавшего победу в войне.

Таковы были доводы Лукулла, притязавшего на триумфальный въезд в Рим с миртовым венком на голове. Они казались ему неоспоримыми и справедливыми, в чем Лукулл постарался убедить своего шурина Метелла, которому он отправил письмо одновременно с посланием в сенат. Он просил Метелла использовать свой авторитет среди сенаторов, чтобы ему, Лукуллу, не было отказано в заслуженных почестях.

Комиссия по подсчету тел убитых в сражении мятежников закончила свою работу незадолго до заката солнца.

Число трупов значительно превысило пять тысяч с учетом тел, обнаруженных по всей излучине реки, а также большого количества мертвецов, доставленных с правого берега по распоряжению самого претора, опасавшегося, что трупов окажется недостаточно. Для этого городские власти Казилина отрядили несколько десятков рабочих с мулами и повозками.

Результаты работы комиссии были письменно засвидетельствованы всеми ее членами.

Под вечер общественные рабы и наемные рабочие из числа беднейших граждан Казилина, которым было обещано денежное вознаграждение из городского эрария, занялись захоронением павших — наступали жаркие солнечные дни и магистраты города опасались, как бы такое множество разложившихся трупов не стало источником эпидемии.

Мертвые тела сбрасывались в лагерный ров и засыпались землей. Трупы, найденные за пределами лагеря, кидали прямо в реку — на корм рыбам.

В это время Ювентина, прячась за кустами (она не могла показаться на людях босая, в одной короткой и разорванной во многих местах нижней тунике), подобралась близко к лагерю.

Кусая себе руки и заливаясь слезами, она наблюдала за этой работой, отвратительной для самих ее исполнителей.

Лагерные укрепления разрушались. Место, откуда мятежные рабы еще вчера угрожали приступом Казилину, тщательно заравнивалось.

Ювентина вытерла слезы. Она решила вернуться в имение, забрать свою одежду и двуколку с лошадью.

В ней вдруг проснулась надежда. Не может быть, чтобы все погибли! Мемнон, он сильный, храбрый, непревзойденный воин! А его товарищи? Сатир, Багиен, Сигимер, Думнориг, Астианакс! В школе Аврелия им не было равных! Все вместе они вполне могли пробиться сквозь строй врагов и спастись!

И как ни слаба была надежда, Ювентине она прибавила силы.

Она надеялась, что Никтимена или ее управитель Гиппий, всегда хорошо к ней относившийся, не станут препятствовать ей в том, чтобы она забрала с собой принадлежавшие ей вещи.

В отношении Никтимены у нее были сомнения.

А что если она не уехала в Капую, как собиралась, и осталась в имении? Встреча с капуанкой была бы нежелательна. Никтимена очень боится, как бы ее не обвинили, что она является соучастницей заговора своего любовника. А что если она под влиянием страха и тяготеющих над ней подозрений прикажет своим рабам задержать беглянку, находящуюся в розыске, чтобы лишний раз показать себя чистой перед законом?

В голове Ювентины мелькнула нехорошая мысль, что Никтимена каким-то образом связана с Аполлонием. Ее появление в имении вместе с Аполлонием вряд ли можно было назвать случайным. Что ж, римляне, вероятно, нашли способ напугать, сломить и принудить женщину, бесправную и беззащитную гетеру, предать своего возлюбленного!..

Как бы то ни было, другого выхода Ювентина для себя не видела.

Она уже чувствовала муки голода.

Когда последний луч солнца сверкнул и погас над горизонтом, Ювентина с большими предосторожностями, прячась за кустами и деревьями, стала пробираться к Аппиевой дороге, которая в этот сумеречный час почти обезлюдела — Ювентина видела на ней нескольких пешеходов и повозку, запряженную мулом, двигавшуюся в сторону Казилина.

Там, где кусты были низкими, Ювентине приходилось ползти на четвереньках. Наконец она юркнула в гущу кустов, росших у самой дороги, и стала ждать, когда мимо проедет крестьянская повозка.

Приблизительно в трехстах шагах от нее двое путников торопливо шли в направлении Капуи.

Повозка с сидевшим в ней крестьянином медленно проехала мимо, скрипя и стуча колесами.

Ювентина, выждав еще немного, быстро перебежала дорогу и укрылась за ближайшими кустами.

После этого она короткими перебежками от куста к кусту, всякий раз внимательно оглядываясь вокруг, добралась до высоких и густых зарослей у реки.

Сумерки сгустились.

Поблизости была проселочная дорога, та самая, по которой Мемнон обычно приезжал к ней в имение.

У Ювентины заныло сердце. Еще вчера они были вместе, счастливые и беззаботные — они были уверены, что хотя бы восемь или десять дней пройдут спокойно…