В городских хоромах и глухих вотчинных углах Рязанского княжества сплетался клубок боярского заговора. Князь Даниил искал кончик нити в этом клубке, чтобы, потянув за него, намертво захлестнуть петлей-удавкой князя Константина. Отъезд на московскую службу черниговского боярина Федора Бяконта, связанного с рязанскими вотчинниками родством и дружбой, передал в руки Даниила искомую нить.
И потянулась эта нить из Москвы в Коломну — к боярину Шубе, из Коломны в Переяславль-Рязанский — к боярину Борису Вепрю, а от него еще дальше, в боярские родовые гнезда на Смедве, Осетре, Воже, Мече.
Обо всем этом не знал Якушка Балагур, когда пробирался поздним вечером ко двору коломенского вотчинника Федора Шубы, как не знал и о том, что не совсем понятные ему слова о гостевании в день воздвижения означали для посвященных срок похода. Но эти слова были подобны факелу, брошенному в уже сложенный костер.
Сразу зашевелились вотчинники в рязанских волостях, принялись снимать со стен дедовское оружие, собирать своих военных слуг, съезжаться в условленные места.
По лесным тропинкам переходили московский рубеж худо одетые неприметные люди, передавали на заставах грамотки, а в грамотках обнадеживающие слова: готовы, дескать, служить господину Даниилу Александровичу, ждем…
Грамотки незамедлительно пересылались с застав в Москву, вручались в собственные руки большому боярину Протасию Воронцу или воеводе Илье Кловыне, и к началу сентября таких грамоток накопилось в железном воеводском ларце много…
А в остальном в рязанских волостях возле Оки-реки было по-прежнему тихо, и совсем немногие люди догадывались, что пройдет совсем немного времени, и загорится земля под ногами Константина Рязанского, и поймет он, ужаснувшись, что опереться ему не на кого, кроме собственной дружины да пришлых ордынских мурз…
Известия о незащищенности рязанского рубежа на Москве-реке, привезенные Якушкой Балагуром и другими верными людьми воеводы Ильи Кловыни, оказались истинными. Даже кипчакский мурза Асай, на которого возлагали столько надежд в Рязани, не принял боя. Когда московская судовая рать причалила к берегу возле бронницких лугов, а позади ордынского стана выехали из леса конные дружины, мурза запросил у князя Даниила мира и дружбы, поцеловал саблю на верность и поставил под его стяг тысячу своих нукеров.
Даниил даже не удивился такому обороту дела. Не все ли равно было мурзе Асаю, от чьего имени владеть пастбищами — Константина Рязанского или Даниила Московского? И тот, и другой для мурзы чужие, кто оказался сильнее, за тем Асай и пошел…
Так, с бескровной победы на бронницких лугах, начался рязанский поход князя Даниила Александровича Московского. А дальше удача следовала за удачей.
С рязанской заставы успели послать гонцов в Коломну, чтобы предупредить наместника Федора Безума об опасности. Но гонцов перехватили в Марчуговских коленах люди местного вотчинника Духани Кутепова, давнишнего приятеля и сображника боярина Шубы. Гонцов связали, уложили на дно ладьи и повезли не в Коломну, а навстречу московскому войску. Духаня Кутепов с рук на руки передал их воеводе Кловыне, а сам остался с москвичами.
Дальше по Москве-реке рязанских сторожевых застав не было.
Встречные купеческие караваны поспешно сворачивали с быстрины, уступая дорогу воинским ладьям. Люди из прибрежных деревень прятались в лесах и оврагах, напуганные грозными возгласами боевых труб. Да и как было не испугаться? Могучее войско двигалось в ладьях по Москве-реке. Ослепительно блестели на солнце оружие и доспехи ратников. Бесчисленные стяги трепетали на ветру. Отбегала назад изорванная тысячами весел речная вода. Волны накатывались на берег и шумели, как в бурю…
В Коломне не ждали нападения, и это было продолжением удачи. В набат коломенцы ударили, когда московские ратники уже высадились из ладей на берег и побежали к городским воротам.
Но ворота города коломенские сторожа все же успели закрыть.
Москвичи столпились под воротной башней, опасливо поглядывая вверх, на зловещие черные щели бойниц. Но ни одна стрела не выскользнула из бойницы, ни один камень не упал. За воротами творилось что-то непонятное.
Якушка Балагур, подбежавший одним из первых, услышал доносившиеся из-за ворот крики, топот, лязг оружия. Но кто с кем там бьется? Ни один московский ратник еще не успел пробраться в город…
Потом все стихло. Ворота начали медленно приоткрываться.
Москвичи подались назад, настороженно подняли копья.
Из ворот выехал боярин на рослом гнедом коне, меч его мирно покоился в ножнах, в поднятой руке — белый платок.
Якушка узнал боярина Федора Шубу, повернулся к своим, раскинул руки в сторону, будто прикрывая боярина от нацеленных копий, и закричал:
— Стойте, люди! Сей человек — слуга князя Даниила!
А из ворот выезжали другие коломенские бояре и их военные слуги, бросали на землю оружие и смирно отходили на обочину дороги, пропуская москвичей в город.
Якушка крикнул дружинникам, назначенным для пленения наместника Безума: «За мной!» — и первым нырнул под воротную башню. Перепрыгивая через трупы зарезанных боярами воротных сторожей, дружинники выбежали на городскую улицу, которая вела прямиком к торговой площади.
Был самый торговый день — пятница, но людей с площади будто ветром сдуло. Только стоявшие в беспорядке телеги да разбросанная по земле рухлядь свидетельствовали, что здесь только что был многолюдный торг.
Хрустели под сапогами дружинников черепки разбитых горшков.
«Вперед! Вперед!»
Перед воротами наместничьего двора выстраивались в рядок коломенские ратники. Их было совсем немного, последних защитников боярина Федора Безума — десятка три-четыре.
Москвичи ударили в копья, опрокинули их и, не задерживаясь, пробежали дальше, к хоромам наместника, выбили топорами двери.
Якушка прислонился к резному столбику крыльца, перевел дух.
Вот и исполнено последнее поручение сотника Шемяки Горюна. Он, Якушка Балагур, привел дружинников ко двору наместника самой короткой дорогой. И, как это часто бывает после свершенного дела, Якушкой вдруг овладело какое-то странное равнодушие, ощущение собственной ненужности. Все, что происходило вокруг, его больше не касалось. Только усталость чувствовал Якушка, усталость и давящую духоту.
Было и впрямь знойно, необычно знойно для осеннего месяца сентября. Якушка Балагур дышал тяжело, с надрывом — запалился. Из-под тяжелого железного шлема струйками стекал соленый пот. Кожаная рубаха, поддетая под колючую кольчугу, облепила тело. Ладони были мокрые, будто только что вынутые из парной воды, и скользили по древку копья.
Веселые московские дружинники провели мимо Якушки наместника Федора Безума. Якушка равнодушно проводил его взглядом и отвернулся, удивившись своему безразличию.
Не далее как сегодня утром Якушка злорадно мечтал: «Посмотрю, наместник, как ты улыбаться будешь, когда руки за спину заломят!» Но вот свершилось: бредет наместник поперек двора, спотыкается, руки связаны за спиной ремнями, а радости у Якушки нет…
Из-за частокола донесся отчаянный женский крик.
И сразу Якушку будто по сердцу резануло: «Как Милава?»
Якушка сунул копье кому-то из дружинников, выбежал за ворота.
Бой в городе уже закончился. Московские ратники неторопливо проходили по улицам. Коломенцев почти не было видно: притаились, попрятались по своим дворам. А в извилистом переулочке, который вел к Милавиному двору, и москвичей не было — совсем пусто.
Якушка свернул за угол и чуть не столкнулся с рослым человеком, закутанным в плащ. Хищно блеснул под усами знакомый Якушке оскал. «Сотник наместника!»
— А-а-а! — торжествующе протянул Якушка Балагур и обнажил меч. — Встретились наконец!
Сотник пригнулся, вытянул вперед руку с длинным ножом, прыгнул.
Якушку спасла кольчуга. Нож только скользнул по доспехам, и сотник, споткнувшись о ногу Якушки, покатился по пыльной траве. Якушка успел ткнуть его мечом в спину, а затем с силой опустил меч на голову сотника.
«Вот и не с кем больше сводить счеты в Коломне!»
Якушка постоял мгновение, посмотрел, как расплывается вокруг головы сотника бурое кровяное пятно, и побежал дальше, подгоняемый тревогой за Милаву. Обманчива тишина, если такие волки по улицам бродят… Да и своих москвичей опасаться надо, не больно-то они добрые в чужом городе. Одинокую вдову долго ли обидеть?..
Возле Милавиного двора было тихо, калитка в исправности, заперта плотно — не шелохнешь. Точно бы все благополучно.
Якушка обтер лопухом окровавленный меч, достал платок, провел по лицу, по бороде; платок сразу потемнел от запекшейся пыли. Постучался. Не так постучался, как бы стал стучаться в любую другую калитку в Коломне, не громко и требовательно, а — бережно, костяшками пальцев.
