по-настоящему пьян, Бог отказал ему в этой милости. Бесцельно приблизившись к окну, он отворил ставни и смотрел в душераздирающе прекрасную ночь. Серебряный серп луны в последней своей четверти плыл по бескрайнему черному морю. В эти летние месяцы без Джоанны ему нравилось думать, что они каждую ночь глядят в одно и то же полное звезд небо – романтический способ быть рядом. А теперь оставалось думать только о том, что она никогда больше не увидит этого неба.
Открыв дверь, он споткнулся о какую-то тень, и та взвизгнула. Он испуганно вскрикнул, но тут же узнал Ахмера, одного из сицилийских псов Джоанны. Жена пользовалась любовью жителей Тулузы, он знал, что ее оплакивают горожане, но почему-то именно одинокое бдение этой собаки тронуло его сердце. Сопровождаемый Ахмером, он медленно поднялся вверх по лестнице, в маленькую опочивальню, расположенную над его собственной. Кормилица дремала на кушетке у колыбели его дочери. Девочка была укутана как бабочка, которой предстоит вылупиться из кокона. Неподалеку тихонько посапывал раскинувшийся на спине Раймундет. На глаза Раймунда навернулись новые слезы при воспоминании о том, как был горд малыш, когда ему позволили спать в собственной кроватке.
Он склонился над сыном, взял его на руки. Раймундет всхлипнул, ресницы дрогнули, но он тут же опять погрузился в сон, прижавшись к плечу Раймунда. Ему, должно быть, сообщили, но мальчику всего два года, он слишком мал, чтобы понять. И так же, как все это лето, будет спрашивать про свою маму – до тех пор, пока память о ней не угаснет, и он не забудет женщину, которая пела ему колыбельные и щекотала так, что он взвизгивал от смеха, и делала вид, будто не замечает его, когда он прятался за пологом кровати.
От этого Раймунда разрывала боль, худшая, чем сознание того, что он не услышит больше ее смеха, никогда не сольется с ней в объятиях, не увидит утром ее сонной улыбки.
– Я не позволю ему забыть о тебе, Джоанна, – прошептал он. – Я клянусь в этом, любимая, спасением своей души.
Глава XIX
Ле-Ман, Анжу
Сентябрь 1199 г.
Улыбка Джона напомнила Констанции кота, добравшегося до сливок. Ей мало нравился Ричард, но тот хотя бы выглядел королем. А Джон? Если его признать годным на роль правителя, тогда с таким же успехом можно поверить, что единороги бродят по холмам Бретани, а русалки загорают на бретонских отмелях. Примириться с ним было непросто, но пришлось признать, что выбора нет. Несмотря на первоначальное преимущество Артура, чаша весов определенно склонилась в сторону Джона. Больше того, когда бразды правления оказались в тяжелой руке Филиппа, бретонцы почувствовали себя неуютно – поддержка Артура обходилась им куда дороже, чем Констанция готова была уплатить. Она уже сделала перед новым королем почтительный реверанс и теперь наблюдала, как сын преклоняет колено перед помостом. И, как всегда, испытывала огромную гордость. Уже в свои двенадцать лет Артур полон достоинства, уверен в себе и так красив, что его улыбка неизменно трогает ее материнское сердце. Она объяснила сыну, почему они принимают главенство Джона – чтобы выиграть время, пока Артур не повзрослеет настолько, чтобы лично бросить Джону вызов. Он ответил, что понял, но ему это совсем не нравится, и Констанция испытала облегчение, видя, что церемония принесения оммажа прошла без неприятностей.
Джон был в хорошем расположении духа. Он наслаждался унижением своего юного конкурента, а для его горделивой матери приберег сюрприз. Откинувшись в кресле, он посмотрел на Констанцию с улыбкой, которая тотчас заставила ее насторожиться.
– У меня для тебя новость, миледи, и, уверен, она порадует как тебя, так и меня. Теперь, когда твой брак с графом Честерским прекращен и ты оплакала эту утрату – мне известно как много он для тебя значил, – я думаю, что пора подыскать тебе нового мужа. Я не часто цитирую Священное Писание, но напомню слова святого Павла: «Лучше вступить в брак, нежели разжигаться» [22].
Констанция услышала явный ропот недовольства своих баронов. Артур тоже нахмурился, хотя и не понял язвительного намека на холодную постель Констанции. Только сама герцогиня не удивилась, поскольку ожидала подобной ловушки – недаром она с детства жила среди Анжуйцев.
– То есть ты предлагаешь мне охотиться за мужем, милорд? Как мило.
– Вовсе нет. Я, на самом деле, желаю добра своей бывшей невестке. Но охотиться за мужем незачем, я его тебе уже подыскал. – Джон нагнетал обстановку, глаза у него сияли. – Уверен, ты будешь счастлива с… сэром Ги де Туаром.
Ворчание за спиной Констанции перешло в рык. Краем глаза она увидела лица Ги и его брата виконта. Выражение лица Эмери было до смешного противоречивым: гордость, что их дом сможет похвастаться такой невесткой, спорила с завистью к младшему брату, который станет герцогом. А Ги просто как обухом ударили.
– Твоя щедрость лишает меня дара речи, милорд король, – холодно сказала Констанция. – Я уверена, ты поймешь, что в таком важном вопросе, как брак, мне следует посоветоваться с сыном, а также с моими баронами и епископами.
– Ну конечно, – ответил Джон, и она снова подумала о коте, потому что король едва не мурлыкал. – Разумеется, обсуди. Но уверен, что теперь, когда тебе и твоему сыну надлежит вернуть себе расположение короля, ты примешь правильное решение.
Джон ласково улыбнулся, но ей определенно послышался звон извлекаемого из ножен меча. Оглянувшись на своих лордов, Констанция поняла, что они тоже его услышали.
* * *
В комнате собрались восемь мужчин, и все кроме одного были до глубины души возмущены. Констанция устало слушала их, сидя на оконном сиденье. Джона проклинали в самых резких выражениях, какие она когда-либо слышала, а уж ей было не привыкать к изобретательным богохульствам Анжуйцев. К ругани присоединились даже епископы Реннский и Ваннский. Они и так были в ярости от грубого вмешательства Джона в дела бретонцев, но королевский выбор мужа для Констанции привел их в бешенство. Они считали смертельным оскорблением, что Джон выбрал Ги де Туара, безземельного младшего брата одного из пуатусских сеньоров, и ни один не стеснялся об этом заявить.
Наконец, все умолкли, уступая Гийому де Рошу и братьям де Витре, Андре и Роберу. Де
