Купивший такое право — откупщик начинал столь рьяно выколачивать дань из народа, что очень скоро превращал людей в нищих. Обнищавшему не только нечем было платить, но и есть было нечего. Откупщик давал в рост деньги, а поскольку должник не мог рассчитаться, то незамедлительно продавался в рабство. Такой откровенный и беззастенчивый грабеж покоренной страны не мог продолжаться долго.
И грянул на Суздальщине набат, поднявший весь черный измученный народ на бесерменов. Но волна возмущения сколь быстро взметнулась, столь скоро и погасла, уничтожив насильников.
И, когда великий князь въехал в свой стольный город Владимир, все было тихо и мирно. Копошились под плетнями куры, мычали телята, бегали голопузые ребятишки, тащились в гору телеги на торг. Александру, не однажды видевшему возмущение мизинных с набатом, пожарами и резней, такая тишь была в диво. Он косился вопросительно на Мишу Звонца, ехавшего рядом. Тот, догадываясь, о чем думает князь, оправдывался:
— Сам дивлюсь, Ярославич.
Явилась слабая надежда: «Может, обошлось все, может, Миша приврал со страху».
Но и эта надежда вскоре сгасла. Сразу по приезде отправился Александр под благословение митрополита Кирилла, и тот подтвердил: да, все было именно так, с набатом и полным истреблением баскаков-откупщиков.
Дабы хоть как-то отвлечь Александра от мрачных дум, Кирилл, улыбаясь, сообщил:
— Сказывают, один из них в Угличе уцелел. И как, думаешь? Попросился, чтоб окрестили его перед смертью. Ну, русичи уважили, мол, как откажешь казнимому. Окрестили поганого. А там и смекнули: грех единоверца губить неоружного. И отпустили живого.
Видя, что Александр не склонен к шуткам, Кирилл спросил:
— Что думаешь деять, сын мой? Не мстить, надеюсь?
— О какой мести молвишь, владыка? И кому? Смерду замордованному? У меня ныне одно в мыслях — отвести рать татарскую от Руси. Татары сию резню так не оставят.
— Кто знает, кто знает, — вздохнул митрополит и открыл ларец, стоявший на столе. — Вот прочти-ка, сын мой, что мне епископ Митрофан из Орды пишет в грамоте.
Год назад стараниями великого князя и митрополита была основана в Сарае православная епархия, куда епископом рукоположен был Митрофан. Не столь его чина ради, сколь ради отменного знания татарского языка и обычаев, а также ума недюжинного, природной смекалки и умения разобраться в придворных веяниях и даже замыслах царственных азиатов.
— Чти, мой сын, то, что я ногтем отчеркнул, — сказал митрополит, подсовывая князю грамоту. — Остальное наших треб касаемо.
Митрофан писал: «… А великий хан Хубилай перебрался ныне со двором еще далее — в страну Китайскую. И хан Берке сбирается от него отложиться, не по душе ему, что дань русская мимо его носа в Пекин течет…»
— Смекаешь, сын мой, — заговорил митрополит, заметив, что Александр прочел отчеркнутое, — смекаешь, куда клонится? Хубилаю за эти смертоубийства надо рать на нас слать. Далеко. Повелит хану Берке, тот у Руси под боком. Но послушает ли его Берке?
— Ты хочешь сказать, владыка, что для Берке эта резня выгодна?
— Разумеется, сын мой. Ведомо, вслух он так не скажет, но в душе, я уверен, он рад случившемуся. Хотя и может пойти ратью, дабы пограбить и ополониться.
— Что грабить у нас? Откупщики все повытрясли.
— Вот и я днями Митрофану грамоту отослал, что-де оголена Русь вконец, дабы мысль эту он вбил в башку ханскую.
— О-о, святой отец, — улыбнулся наконец Александр с облегчением. — Как и благодарить мне тебя, не ведаю.
— Благодари не меня, сын мой, — всевышнего. Ибо он и мыслями и деяниями нашими володеет. А дело твое ныне одно — ждать. Наберись терпения, сын мой. Мню я, позовет тебя Берке в Орду, вот и жди и сердцем укрепляйся на прю с ним.
— Сидеть и ждать не могу, владыка. Поеду в Переяславль, в Ростов, посмотрю, что там натворили русичи.
— Езжай, сын мой, езжай, управляйся с землей своей, а я буду молиться за твое благополучие. Коли что из Орды будет, велю сыскать тебя.
— Токмо не посылай Мишу Звонца, владыка.
— Что так?
— Да уж стар он, да и несладко ему худые вести мне возить. Пусть отдыхает.
Первым делом направился Александр Ярославич в родной Переяславль. Ехал дорогой, знакомой с детства, было и грустно и сладко на душе от воспоминаний. На полях, отливая золотом соломы, высились копны снопов, прямо из-под копыт выпархивали выводки жировавших перепелок и медленно тянули над землей, словно маня за собой ловчего. Ловы! Господи, когда ж это было? Кажись, сто лет не держал он на руке ястреба, не истягивал тугую тетиву лука, не пускал стрелу каленую вслед лениво летящей птице. Все минуло, кануло безвозвратно и уж кажется сном далеким и счастливым.
Ах, отрочество, сколь прекрасно ты с высоты преклонных лет! И радостно, что озарило ты ранние годы, и грустно, что было мимолетно, как весенняя радуга.
Переяславль встретил своего повелителя настороженно, народ не знал, с чем пожаловал великий князь. За недавнюю расправу над баскаками ждали грозы княжьей. Кое-кто наладился в леса бежать.
И вдруг слух на торге, что-де великий князь заказал молебен в Преображенском соборе, дабы всевышний поспешествовал русскому полку в ратоборстве с тевтонами. В тот день народу привалило к собору тьма, но внутрь попали лишь именитые. Остальные молились на улице, слушая доносившееся из собора пение.
Сорока на хвосте унесла в Ростов, в Углич, Ярославль и далее весть, что-де великий князь с миром и молитвой по Руси едет, дары принимает, судит по справедливости, а о бесерменах убиенных и не поминает, словно их и не было.
И уж Ростов принимал дорогого гостя с великой приязнью, с хоругвями, с колокольным звоном, как победителя. Князья Борис и Глеб закатили пир в честь такого события.
Что двигало Александром Ярославичем в этой поездке по родной земле? Желание ли увидеть своими глазами, что натворили баскаки? Или предчувствие скорого конца гнало его по Руси — взглянуть последний раз на ее измученный лик, укрепиться сердцем к предстоящей встрече с ханом. Кто знает? Поди угадай…
Едва ль не в один день явились два течца во Владимир, явились с разных сторон и с разными вестями.
Первым прискакал течец из Новгорода с доброй вестью: побитые Миндовгом и русским полком рыцари алкают мира, прислали посольство на Городище. Посадник и наместник Дмитрий, которому только что девять лет минуло, звали великого князя: «… Приезжай ряд с латинянами чинить, дабы победе нашей славное окончание утвердить».
Второй посланец, уже знакомый Каир-Бек, явился из Орды.
— Хан Берке зовет тебя, князь.
А за щедрый подарок разъяснил:
— Шибко сердится на тебя хан. Шибко, Александр.
Александр и без него знал — не на пир зовут, может, на смерть даже. А потому решил съездить сначала в Новгород, нельзя было упускать плоды победы.
Орда подождет. Семь бед — один ответ. Но Каир-бек не хотел ждать, грозился один воротиться, если великий князь немедленно не отправится с ним.
Ну, с Каир-беком Александр знал как управиться. Назначил ему за каждый день просрочки по золотому и спокойно выехал в Новгород.
Получив возможность озолотиться, Каир-Бек сказал на прощанье:
— Я твой друг, князь. Можешь ездить сколько хочешь. Каир-бек друга хоть до лета ждать будет.
— Ох, и бестия ты, Каир-бек, — усмехнулся князь. — Гдe ж я столько золота возьму.
Но тот не обиделся, напротив, захохотал раскатисто:
— Бестия — друг, тоже ладно, князь.
На Городище с особым нетерпением встретил его сын Дмитрий. Захлебываясь от радости и гордости, он рассказывал отцу о своем первом походе и рати, рассказывал так, словно отец никогда не бывал в бою.
Александр, вполне понимая душевное состояние отрока, слушал внимательно, не перебивая даже подробные разъяснения, как надо стрелять из пороков, какие закладывать камни, как лезть на стену крепости и, наконец, как поражать врага.
— Вот так мы взяли на щит злокозненный Дерпт, — закончил свой рассказ Дмитрий.
— Ну что ж, молодец, сын, — похвалил его Александр. — Ты счастливее меня. Мне впервые довелось ратоборствовать в четырнадцать лет, тебе же в девять. Молодец! Я рад за тебя.
Конечно, он догадывался, как мог «ратоборствовать» отрок, но для него важно было, что княжич все видел, все понял и усвоил урок накрепко. Поэтому, встретившись с посадником, Александр Ярославич после приветствий и поздравлений сказал:
— А за сына спасибо, Михаил Федорович. Наставил ты его славно. — И, улыбнувшись, добавил: — Хоть ныне полк ему давай.
— Не деву растим, но мужа, — отвечал спокойно посадник. — И князя для дел грядущих. А Новгород издревле в добрых князьях нуждался.
— Не в добрых, Михаил Федорович но сильных, — поправил Александр Ярославич.
