- Но ведь он меня тотчас же посадит на кол или продаст в рабство!
Путноки пожал плечами.
- Это уж ваша забота, милейший.
- Вот как?! - с горечью воскликнул Лештяк. - Вы действительно приговариваете меня к этому?
Затуманенным взглядом он посмотрел на триумвиров, на седовласых отцов города. А те закивали головами в знак того, что считают приговор справедливым. Нужно, мол, преподать устрашающий урок легкомысленным повесам, растранжирившим столько добра!
- Лучше отправьте меня назад в тюрьму, -необдуманно воскликнул Лештяк, но тотчас же устыдился своих слов.
- А чего же вы так боитесь? - язвительно спросил триумвир. - Ведь кафтан-то на вас будет!
Эти слова вызвали взрыв всеобщего хохота. Лештяк побагровел.
- Я не из пугливых! - гордо проговорил он. - Когда выезжать?
- Еще до полудня. Вот только распоряжения отдам! А вы тем временем, может быть, исповедуетесь?
- Нет.
Старый портной в отчаянии бегал по городу и кричал, что это неслыханное беззаконие посылать его сына в самую пасть татарскому войску. Ведь это же смертный приговор. Без суда и защиты! "Не допустите, добрые люди, такого беззакония! Подумайте о том, как вы любили его три месяца назад. Протестуйте, возьмитесь за топоры и вилы! Идемте, я поведу вас. Скосим этот клевер-трилистник!" (В городе уже успели прозвать триумвират в насмешку "трилистником".)
Но никто и пальцем не шевельнул в защиту Лештяка. Ведь вожди в почете лишь до тех пор, пока они у власти. Разве что в каком-нибудь окошке, где на подоконнике в горшках цвели розмарины или пеларгонии, пригорюнилась румяная мордашка какой-нибудь молоденькой брюнетки или блондинки, и печальный вздох пошевелил лепестки цветка: "Бедный Мишка Лештяк!"
Но красавицы оставались невидимыми и лишь нетерпеливо поглядывали на дорогу из своих укрытий: "Когда же он появится? О, хоть бы взглянуть на него в этом самом кафтане! Ну, чего же он так долго не едет?!"
Тем временем во дворе ратуши оседлали лошадь. Мишка легко вспрыгнул в седло, хотя и мешал ему зеленый шитый кафтан, достававший почти до пят. Лештяк даже засвистел, ставя левую ногу в стремя: пусть кечкеметцы в грустных песнях и двести лет спустя вспоминают о том, как он отправлялся в свой последний путь...
Два гайдука также вскочили на коней и с саблями наголо поскакали рядом с ним. Из города выезжали через задние ворота, выбирая боковые улицы, чтобы избежать насмешек и криков скопившихся зевак. До смеха ли тут?!
Триумвиры провожали их взглядами из окон ратуши, пока всадники не скрылись в клубящемся тумане. Путноки довольно потер руки.
- Ну, этот больше не услышит кечкеметского рога! (Звуками рога с колокольни церкви св. Миклоша в Кечкемете возвещали наступление полдня.) - Затем, повернувшись к собравшимся гражданам, Путноки призвал: - А мы поспешим нагрузить дань на телеги: ведь разъяренный Олай-бек сразу двинется на город, и надо, чтобы ему еще в пути встретился караван с данью.
Конники проводили Лештяка только до городской черты, как это делалось когда кого-нибудь изгоняли из города. Так им было приказано. До самого Олай-бека они все равно бы не добрались, да жаль было бы гайдуков!
Возможно, что и Лештяк не поедет к Олай-беку, а по дороге свернет куда-нибудь в сторону: мир велик, хочешь, иди на все четыре стороны. Ну и пусть, не беда, если он даже спасется бегством. Только бы не болтался тут под ногами.
Но, видно, плохо они его знали. Медленно труся по бескрайнему снежному савану в направлении Крапивного озера, Лештяк думал:
"Поеду к Олай-беку. Я должен туда поехать. Ведь если не поеду, меня навечно ославят трусом. Если же поеду, то, может быть, еще и вернусь живым. Олай-бек - умный человек. От мертвого ему никакой пользы, а живой человек - для него товар. Он ведь рабами торгует. В худшем случае, угонит меня в полон. Словом, поеду!"
Подхватив свисающую полу кафтана, Лештяк подхлестнул ею лошаденку, отчего бедняга задвигалась чуточку проворнее. Надо сказать, что ей повезло: еще вчера день-деньской клячонка эта вертела мельничные жернова, а сегодня вдруг стала верховым скакуном. (Триумвиры же думали: "Для татарвы и такая сойдет!")
- На плаху, на верную смерть решили послать меня! - шипел сквозь зубы всадник, и от жажды мести в нем закипала кровь. - Ну, погодите! Дайте только домой вернуться...
Он погрозил кулаком и яростно лягнул лошадь, самоотверженно сносившую все удары, предназначавшиеся триумвирам. Подул пронизывающий ветер. Значит, близко озеро. Впрочем, можно было уже слышать далекий шум и гул - это гудел татарский лагерь... Что ж, поехали, мой рысак, поехали!
Напротив, совсем рядом, коричневым пятном темнел загон - сплетенная из камыша переносная ограда, за которой обычно зимовал скот, впрочем, защитить она могла разве что только от ветра. Это был давным-давно заброшенный загон, уцелел от него всего лишь один угол. (К счастью, камыш не был причислен татарами к числу ценностей, а то бы и ему несдобровать.) Лештяку предстояло как раз проехать мимо него. С лошади он разглядел, что в загоне стоит мужчина в накидке и широкополой черной шляпе; возможно, он укрылся там от не утихавшего снегопада.
Человек вышел из загона и крикнул ему:
- Остановитесь на одно словечко, господин Михай Лештяк! Лештяк даже не посмотрел в его сторону, а ответил весьма грубо:
- Нет, добрый человек, такого слова, которое могло бы меня остановить!
- Это я, Цинна!
Значит, было такое слово, которое могло остановить его, поскольку, услышав это имя, Лештяк спрыгнул с коня.
- Несчастная, как ты очутилась здесь? Эх, до чего же красивым парнем ты стала! - И он улыбнулся устало, печально.
- Хорошо, что вы, сударь, сошли с этого коня. Дальше я на нем поеду. Идите вот сюда, в загон, да побыстрее. А я натяну на себя этот кафтан.
- Ты что, с ума сошла?
- Я все обдумала, когда услышала дома, куда вас посылают. Если вы, сударь, поедете к татарам, вас убьют или угонят в рабство. Ведь так?
- Правда, Цинна! Но как все-таки удивительно, что ты - здесь!
Он смущенно смотрел на нее и не мог наглядеться.
- Коли вас убьют, то никто уже вас не воскресит, - говорила Цинна.
- И это, пожалуй, правда.
- Да не шутите вы в такой миг, ужасный вы человек! И коли вас угонят в рабство, так уж никто не выкупит. "Отцы города" не допустят этого...
Михай угрюмо кусал губы.
- ...Если же я поеду к татарам, выдав себя за Михая Лештяка, а они захотят убить меня, то, увидев, что я женщина, они не сделают этого, так как татары не убивают женщин, и вы, сударь, позднее сможете меня выкупить. А если они увезут меня в полон, то и тогда вы, сударь, сумеете выкупить меня, как Михая Лештяка. Словом, давайте сюда поскорее ваш кафтан!
Говоря так вкрадчивым и нежным голосом, она незаметно стянула кафтан с плеч Михая.
Михай пытался возражать: "Нет и нет! Что ты задумала!" - но аргументы Цинны оказали на него свое действие.
- Так! - Он потер лоб. - Конечно, я тебя выкуплю. Еще бы не выкупить! Говоришь, что ты все равно обязана мне жизнью? Послушай, не так же надо надевать его. Не умничай, девица. Стой, подожди! Право же, я сам не знаю, что нам делать!
Но девушка не слушала его: кафтан уже был на ней, а в следующее мгновение она восседала на лошади, легкая, как пушинка.
А еще миг спустя ее поглотил туман. Напрасно бежал за ней Лештяк и сердито кричал вдогонку:
- Остановись! Не смей! Приказываю тебе: остановись!
Но все эти возгласы были теперь уже напрасными. Минутная слабость - начало падения многих великих людей.
Девушка трусила на лошади, нигде не останавливаясь, пока не очутилась у татарского лагеря.
- Отведите меня к вашему командиру. Я - Михай Лештяк, посол Кечкемета! - сказала она.
- Сойди с коня, добрый человек. Я отведу тебя к нему, - вызвался приземистый татарин, говоривший по-венгерски и даже с хорошим произношением. - Ну и скакуна же дали тебе кечкеметские сенаторы! А вот как раз и наш повелитель, Олай-бек, да освятит аллах его бороду во веки веков!
И действительно, на красивом гнедом коне к ним приближался сам Олай-бек, человек гигантского телосложения; он только что устраивал смотр своим войскам.
- Посол от Кечкемета прибыл, о могущественный бек! - доложил приземистый татарин.
Бек окинул внимательным взглядом посла, его кафтан, потом вежливо проговорил:
- Повернись, пожалуйста, добрый молодец, если этой просьбой я не обижу тебя.
Цинна повернулась.
Олай-бек взглянул на кафтан сзади. Затем он быстро соскочил с коня, пал наземь перед Цинной и трижды поцеловал край кафтана. Цинна изумленно взирала на него своими большими черными глазами, и ей казалось, что она видит все это во сне.
- Велик аллах, а Магомет - пророк его. Что прикажешь, о посланец города Кечкемета?
Олай-бек стоял перед ней, подобострастно согнувшись.
Цинна поколебалась немного, а потом твердым голосом сказала:
- Сей же час покиньте пределы кечкеметские! Олай-бек возвел к небу свои сонливые, бараньи глаза, а затем повернулся к войску и громко скомандовал:
