Те, кто пытался приблизиться к избёнке, в растерянности лежат за могильным холмиком. Поручик извивается, кусает руку. Пуля раздробила ему голень.
32.
Отдаваясь в руки убийце, Зверянский почему-то думал, что поведёт себя находчиво. Теперь он ужасался, что не в силах хитрить.
Пудовочкин сказал:
– Комиссара моего вы спрятали, а он прислал вас меня вызволить?
Тут бы и подтвердить, войти в игру, но он с оторопью услышал собственные слова:
– Видите ли, чтобы вы знали... я - вам враг!
Доктор мысленно проклинал себя, в ярости хотел повернуться и уйти и вдруг вспомнил, что уйти ему не дадут. От мысли, что он мог об этом забыть, ему стало ещё хуже.
– Хорошие вы люди - какие с фасоном! - нежно смотрел Пудовочкин. - Обмана не выносите. Без благородства никак не живёте. - Он сидел на полу сбоку от окошка. - Прибыли, стало быть, старичков спасать? Каким манером?
Доктор стоял перед ним: руки на груди, взгляд устремлён поверх головы гиганта. "Какое безрассудство - прийти сюда! - билась мысль. - А всё характер: вспыхнул как спичка и прямиком в клетку."
– Я пришёл, - выговорил с усилием, - как врач... оказать помощь тому, кто в ней нуждается.
– Правильно! - одобрил Пудовочкин. - Очень верю. На то и фасон у вас, чтоб только так и делать. А я, Александр Романыч, ранен.
– Ранены? - доктор встрепенулся, подхватил с пола чемоданчик. - Надо осмотреть, и перевязку...
– С этим покамесь не удастся - на ваших хулиганов каждый миг нужен глаз да пулька. Вы б сделали мне укольчик от боли. Морфий у вас при себе? Иголочка чистая? Вот и ладно.
"Наконец-то! - мысленно вскричал Зверянский. - Всобачу ему лошадиную дозу!" Сейчас казалось, что он этого и ждал. Вовсе не безрассудство, что, вопреки воле друзей, он пришёл сюда. Его вело чутьё.
– Потребуем телегу с парой лошадок, - свойски делился Пудовочкин. - С вами да со старичками сяду. Докатим до Четвёртого разъезда, а там на проходящий на Пензу вскочу. Ворочусь через пару неделек с другим отрядом: пожалте, господа виновники, к ответу! Фасон уважаете? Ну-ка, подержите фасон перед косоглазой!
– Заладили: фасон да фасон... - доктор готовил шприц. - Что вы этим хотите сказать?
Пудовочкин глянул в одно окошко, в другое.
– Какие живут для интересности своей персоны: вот-де до чего благородно я делаю! каков я во всём наилучший! - эти и есть ваш брат, с фасоном. А мы - на полном отличии. Мы - люди с полезным понятием. В чём понимаем пользу, то и делаем, а там хоть чего про нас говори...
– Получается, - заметил доктор, - что наш брат глупее вас?
– Зачем же глупее... - добродушно возразил Пудовочкин. - Возьмите коня благородных кровей. Красота! И цена ему? Многие людишки и сотой доли не стоят. А всё ж таки он - лошадь. Он мне душу радует, но захочу - я его продам. И загоню вусмерть, коли мне надо.
– Так-так, получается, мы - кони. - Зверянский держал шприц иглой вверх. - Ну-с, обнажите-ка руку!
Пудовочкин посмотрел на шприц, улыбнулся:
– Хе, от эдакой порции я закимарю, а меня хлопоты ждут. Извольте половину отбрызнуть.
"Кончено! - доктор ощутил, как заледенели руки. - Не усыпить! Всё выйдет так, как хочет эта бестия..."
33.
Кричи друзьям, чтобы зажгли домишко! Кричи - ты хочешь сгореть вместе с убийцей!
Они на такое не пойдут. И потом, ты - это ты, но призывать, чтобы заодно сожгли и стариков...
Дело погублено. О, ужас! Подадут подводу, мерзавец спасётся...
Нет - будет спасён тобой! Объясняй потом как угодно, почему ты пришёл сюда. Объясняй это и тогда, когда негодяй вернётся с новым отрядом, станет
мстить...
Перед сидящим на полу гигантом стоял крепко сбитый человек со шприцем в руке и мучительно желал смерти.
– Доза э-э... небольшая... - голос осип, прерывался.
– А спорить бы не надо, лицо терять, - устало укорил Пудовочкин. - Уж признайтесь, Александр Романыч, усыпить вздумали? А как же, это фасон
вполне дозволяет: бескровно обезвредить вооружённого врага, хе-хе-хе... Али не благородно? А что человека, разбудив, на мелкие куски живьём рвать станут - тут вы вроде и ни при чём. Такая уж вы публика - благор-родная! Да только ваши хитрости перед нами - завсегда наружу. Как ни фасоньте, а мы для вас - ездоки.
– Ездоки? - полное лицо Зверянского передёрнула судорога. - Ездоки?! - бешено рявкнул, мотнул головой.
Пудовочкин невольно повторил его движение: резко повернул голову к окну в мысли, что доктор там что-то увидел. Тот с размаху всадил шприц в его кадык. Упал всей тяжестью на левую руку раненого, державшую "манлихер", вцепился в неё. Пистолет, прижатый грудью доктора к полу, выстрелил. Пуля прошла по касательной к груди: загорелась шерсть на овчинном жилете.
Богатырь запрокинул голову, судорожно взмахнул правой рукой: она обрушилась на спину Зверянского. Второй удар пришёлся по затылку. Ярулкин изо всей мочи вскричал: - Спасайте! - вскочил с лавки, схватил ручищу гиганта. Поваленный на пол, тот подкидывался громадным телом, всаженный в горло шприц двигался вверх-вниз. Баба высунулась в окошко, крича:
– Караул!
Ножищи раненого ударили в пол: домишко сотрясся. Пудовочкин рывком сел, отбросив доктора и Ярулкина, выдернул из горла шприц, вздрагивая поднялся на колени. Из раскрытого рта вылетал громкий фырчащий хрип, будто лили воду в жир, бурлящий в жаровне. Зверянский обхватил гиганта сзади за плечи. Тот рванул торсом из стороны в сторону, вытащил доктора из-за спины, подмял, ударил лбом об пол и отшвырнул к стене.
Он стоял на четвереньках, точно рухнувший от удара кувалдой бык. Огромная грудь страшно и часто раздувалась, плечи, ручищи так и ходили крупной дрожью. Голова моталась и тряслась, лицо искажали гримасы, кровь брызгала во все стороны - а взгляд был осмысленный. Он вытягивал шею и вдруг завалился набок как подсечённый. Тут же взлетел на ноги, распрямился во весь громадный рост: темя упёрлось в закопчённую потолочную балку.
Дверь распахнулась - подбежавших встретили бешено-неистовые, жаждущие убивать глаза. Василий Уваровский выстрелил из винтовки в упор. Захлопали револьверы.
34.
Три дня Кузнецк тревожно ждал ответа Москвы на своё заявление о происшедшем. Заявление было оформлено председателем совдепа Юсиным, как он выразился, "в спокойном нужном свете".
Наутро четвёртого дня Юсин пригласил Усольщикова, Бутуйсова, Кумоваева-старшего и зачитал полученную телеграмму. Она гласила, что ВЦИК и Совнарком благодарят революционных граждан Кузнецка за уничтожение разложившегося отряда Пудовочкина, который, занимаясь грабежами и убийствами, наносил вред Советской власти. Гражданам Кузнецка надлежит соблюдать революционный порядок, не допускать никаких самовольных действий, всё оружие сдать под надзор Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и местной большевицкой организации.
Город повеселел. "Кары не будет!" - решил народ. "Нас благодарят! - повторялось тут и там. - Прислали благодарность..." Григорий Архипович Кумоваев сказал, что большевиками руководят "несомненно, образованные люди", а бухгалтер Билетов объявил, что он "стал почти сочувствующим партии большевиков".
Люди праздновали победу. В каких-то полчаса они истребили более четырёхсот бандитов! Отомстили за такие дичайшие зверства... Незнакомые мужчины, встречаясь на улице, крепко пожимали друг другу руку, обнимались.
Говорили, что двум-трём негодяям всё-таки удалось ускользнуть из города. Некоторые уверяли - четверым. Кто-то называл даже цифру "пять". Но какое это имело значение? Убитые были засыпаны землёй в братской могиле позади кладбища.
Горожане потеряли шестнадцать человек. Ещё пятеро тяжело ранены. Некоторые из них вскоре умрут, поручик Кумоваев на всю жизнь останется хромым. А как горько, что погибли капитан Толубинов, начальник станции Бесперстов. На их могилах прозвучали десятки речей. Было решено всем погибшим кузнечанам заказать памятник. Для их семей собирались пожертвования. Прославлялись имена живых: Усольщикова, Бутуйсова и, уж конечно, доктора Зверянского.
Как вдруг повеяло щекотливо-дразняще: а с доктором-то нелады...
35.
Кто-то слышал от горничной Анфисы, что "бандитского комиссара барин в дому прятал". Бухгалтер Билетов послал к Анфисе свою горничную с заданием вызнать подробности. Возвратившись, та передала рассказ Анфисы.
"В шесть утра, перед набатом, я, как велено, несла постояльцу чай. А тут барин меня остановили и всыпали в чай порошок. В половине седьмого стучу к постояльцу - прибрать в комнате, а он, слышу, храпит. Отворила дверь: спит на канапэ мёртвым сном.
И как у нас в дому убивали красных - не пробудился. После уж барин его разбудили и отвели в каморку на чердаке, а он жалился: голова раскалывается, хоть застрелись! День просидел в каморке запертый. С вечера барин куда-то услали Демидыча, ночью сами оседлали двоих лошадей: уехали с постояльцем. Чуть свет барин воротились, вторую лошадь вели в поводу. И никто про то не знает, только я да барыня..."
