Нагиб Махфуз - Эхнатон, живущий в правде

Покидая дворец мудреца, я подумал, что последнее слово о самом Эйе тоже будет произнесено тогда, когда он предстанет перед судом Осириса.

Хоремхеб был хорошо сложен, довольно высок, с сильным, вызывающим доверие лицом. Он принадлежал к старому жреческому роду из Мемфиса, регулярно поставлявшему стране знаменитых врачей, священнослужителей и полководцев. Отец Хоремхеба первым достиг высокого положения при дворе, когда Аменхотеп III назначил его командующим кавалерией[29]. Хоремхеб был единственным из приближенных Эхнатона, кто в новую эру сохранил свой пост начальника полиции[30]. В то время его главной обязанностью было искоренение распространившегося в стране взяточничества и восстановление мира. Он справлялся с ней так успешно, что в критический момент перехода власти от Эхнатона к Тутанхамону прослыл героем. Верховный жрец Амона дал ему блестящую характеристику, а мудрец Эйе подтвердил ее. Хоремхеб принял меня в зале для посетителей, имевшем выход в дворцовый сад.

— Эхнатон был моим товарищем и другом с детства — задолго до того, как стал царем. С момента нашего знакомства и до тех пор, пока мы не расстались, он не думал ни о чем, кроме религии. Сначала я оказывал ему уважение, потому что меня учили чтить особ царской крови, не испытывая при этом никаких личных чувств и привязанностей. Эхнатон был наследником престола, а я — одним из его подданных. Я почитал его, однако в глубине души презирал за слабость и девчоночью внешность. Не представлял себе, что мы сможем дружить. Но в конце концов он победил мое предубеждение, и я стал его верным другом. Для меня до сих пор загадка, как это случилось. Наверно, я не смог сопротивляться его нежному и тонкому обаянию. Он обладал поразительной способностью брать в плен людские сердца. Когда Эхнатон призывал подданных отречься от богов их предков, ему хлопала вся страна.

Мы с Эхнатоном были полными противоположностями. Но это не мешало нам крепко дружить до тех пор, пока эта дружба не рухнула под бременем разногласий. Я все еще вижу его улыбку, с которой он говорил:

— Хоремхеб, мой кровожадный друг, я люблю тебя.

Тщетно я искал между нами что-то общее. Несколько раз приглашал его на свое любимое развлечение — охоту. Он всегда отвечал одинаково:

— Берегись. Не оскорбляй любящую душу природы.

Ему не нравилась ни военная подготовка, ни военная форма. Однажды он посмотрел на мой шлем и меч и сказал:

— Разве не странно, что таких достойных людей, как ты, готовят в профессиональные палачи?

— Что бы сказал твой великий прапрадед Тутмос III, если бы услышал тебя?

— Мой великий прапрадед! — воскликнул он. — Его величие основано на груде трупов несчастных людей! Разве ты не видел на стенах храмов изображения того, как он приносит рабов в жертву Амону? Что за великий прапрадед, что за кровожадный бог!

«Странные мысли, — думал я. — Пока он делится ими с друзьями, это еще куда ни шло, но что будет, когда он сядет на престол?» Я не мог представить себе Эхнатона фараоном, равным величием его предкам. Мои чувства не изменились даже в самые веселые и блаженные времена. Потому что в эти времена он был далек от величия и славы фараонов как никогда прежде. Однажды во время правления его отца меня послали на подавление мятежа в дальнем конце империи. Я впервые командовал военным отрядом. Карательная экспедиция закончилась успешно, и я вернулся со множеством рабов и добычи. Царь Аменхотеп III был очень доволен и щедро наградил меня. Когда царевич поздравлял меня с благополучным возвращением, я пригласил его посмотреть на пленников. Они стояли перед ним, скованные и полуголые. Когда Эхнатон смотрел на них, их глаза молили о сочувствии; казалось, эти люди ощущали его слабость. Лицо наследника престола омрачилось.

— Не бойтесь, — мягко сказал он. — Никто не причинит вам зла.

Я чуть не вышел из себя, потому что поклялся сурово наказывать пленников до тех пор, пока они не научатся соблюдать порядок и подчиняться приказам.

— Хоремхеб, — спросил он, когда мы ушли вместе, — ты гордишься тем, что сделал?

— Мой царевич, — ответил я, — я заслужил это право.

— Очень жаль, — пробормотал он, а потом шутливо добавил: — Ты всего-навсего просвещенный бандит.

Таков был Эхнатон, царевич, которому в свое время предстояло занять трон и править империей. Я был заворожен и жаждал услышать новые странные плоды его ума. Впрочем, на мой образ мыслей они никакого влияния не оказывали. Так слушаешь голос из другого мира, чарующий, но непостижимый. Как мы стали друзьями? Почему мое сердце было полно любви к нему? На эти вопросы у меня нет ответа.

Я вспомнил один наш спор о религии. Мы отдыхали в его любимом месте на краю дворцового сада.

— Хоремхеб, — спросил он, — почему ты молишься в храме Амона?

Я опешил. Ответа, который мог бы удовлетворить нас обоих, у меня не было. Пришлось промолчать.

— Ты действительно веришь в Амона и во все, что нам о нем рассказывали?

Какое-то время я размышлял над вопросом, а потом ответил:

— Не так, как в него верят другие люди.

— Либо ты веришь, либо нет. Середины не существует.

— Религия заботит меня только как одна из древнейших традиций Египта, — со всей честностью ответил я.

— Хоремхеб, ты поклоняешься только самому себе, — с пугающей уверенностью промолвил он.

— Скажем так: я поклоняюсь Египту.

— Ты никогда не испытывал соблазна спросить, в чем заключается тайна жизни и смерти?

— Я знаю, как следует бороться с такими мыслями, когда они появляются, — ответил я.

— Какое несчастье… Что же тогда ты делаешь для собственной души?

— Я считаю священным свой долг. — Его настойчивые вопросы начинали меня пугать. — А на будущее я построил себе гробницу.

Он вздохнул.

— Надеюсь, однажды ты насладишься сладостью близости.

— Близости?

— Близости с единственным создателем вселенной.

— Почему с единственным? — довольно рассеянно спросил я.

— Потому что он слишком велик, чтобы иметь себе равного, — спокойно ответил он.

Эхнатон! Бесплотная тень, бесцельно бродившая по дворцовому саду, разговаривавшая с цветами и птицами и певшая, как девушка. Я мог поклясться, что он должен был родиться женщиной, но в последнюю минуту природа изменила свое намерение. Что стало для Египта большим несчастьем.

Нефертити впервые появилась в царском дворе на празднике Хеб-Седа, устроенном в честь тридцатилетия правления фараона, и поразила всех красотой и умом. Она танцевала с дочерьми вельмож и очаровывала нас своим чувственным голосом:

Должно быть, родители, Эйе и Тей, специально готовили ее к этому выступлению; именно оно проложило их дочери путь к египетскому трону. Не следует забывать, что Эйе был учителем царевича. Несомненно, у него были все возможности повлиять на неустойчивый характер Эхнатона и за руку привести царевича в западню, которую он расставил вместе с дочерью. Как бы там ни было, но на празднике Хеб-Седа Нефертити завоевала любовь не только наследника, но и его матери. Вскоре после этого она вышла за Эхнатона замуж.

Во время свадебной церемонии верховный жрец Амона сказал мне:

— Возможно, брак поможет царевичу повзрослеть и забыть свои глупые идеи.

— Эта простолюдинка не могла и мечтать о троне, — указав на Нефертити, ответил я. — Она не осмелится подвергать опасности свое положение, сердя мужа.

Я часто думал, вышла бы Нефертити за Эхнатона, если бы он не был наследником престола? Видишь ли трудно представить себе его мечтой девушки. Даже если эта девушка — простая крестьянка.

Семейная жизнь не заставила его остепениться. Наоборот, он стал еще более дерзким.

Вскоре я узнал о его странном виде́нии. Эхнатон утверждал, что ему явился новый бог, невидимый, но обладавший голосом. Уже тогда я подумал, что это не к добру. Спустя некоторое время до меня дошел слух, что Аменхотеп III разгневался на наследника и послал его в долгое путешествие по империи.

Далее Хоремхеб подробно рассказал мне о беседах Эхнатона с жителями империи, о том, как он призывал людей присоединиться к его новой религии и обещал им любовь, радость и равенство. Но все это я уже слышал от Эйе.

— Несмотря на нашу дружбу и мою преданность царевичу, мне впервые захотелось убить его собственным мечом, пока он не утопил нас всех. Однако ты должен понять, что мое желание убить его было вызвано вовсе не злобой.