Царь присел на скамью и огляделся. Все было здесь так, как в последний раз, когда с ним говорил Голос.
А было ли это? — подумал Соломон. — Или мне пригрезился Каин? Прав был Натан, гордыня движет мной, не для людей задумал строить я страну, а для славы своей. Суета все это, суета и томление духа!.. Господи, великий и непостижимый, укажи мне путь истинный, как указывал ты отцу моему, Давиду, как указывал праотцам нашим — Аврааму, Исааку и Иакову, — он тяжело вздохнул.
Здесь ты найдешь то, что поможет тебе справиться, — подсказала услужливая память.
Соломон лихорадочно завертел головой. Надежда ярким лучом, болезненно пробежала по его воспаленным нервам. Царь заметался по комнате, держа высоко над головой факел, ища то, что мог оставить для него Каин, то, что успокоит и прояснит его загнанную в отчаяние душу. Круг его поисков сузился, он подошел к жертвеннику и опустил трясущуюся руку в чашу, нащупал пальцами что-то прохладное…
Соломон поспешно покинул подземелье, уже в покоях своих, плотно прикрыв дверь, подошел к окну и разжал ладонь. Темно-красный камень, обрамленный золотом, блеснул, преломив солнечный луч. Соломон расслабился, преодолел дрожь и уже спокойно и внимательно стал рассматривать украшение. Перстень оказался ничем не примечательным, у Соломона было много колец гораздо более искусных и дорогих. Но что-то притягивало царя, не отпускало его взгляд от темно-красного, как кровь жертвенного ягненка, камня. Соломон осторожно надел перстень на палец — тот оказался на несколько размеров больше, чем нужно. Царь горько усмехнулся: В него можно просунуть голову… — успел подумать он, когда почувствовал, что кольцо сжалось, плотно охватив палец. Соломон в страхе сорвал кольцо и с опаской вновь приблизил к глазам. На внутренней стороне он заметил едва различимую надпись: «ВСЕ ПРОХОДИТ… ПРОЙДЕТ И ЭТО…» Он на мгновение замер, пораженный простотой и глубоким смыслом этих нескольких, полустертых временем слов.
— Пройдет! Конечно, пройдет! — радостно выкрикнул Соломон. Он сел на ложе, поцеловал перстень и уже спокойно, без суеверного ужаса, надел его на палец. — Все проходит… Пройдет и это… — прошептал он, погружаясь в глубокий сон.
Соломон проспал до следующего утра. Ему приснился Храм — неповторимый и величественный Храм, достойный неповторимого и великого Бога — храмовый двор, святилище, алтарь, в каждой самой мелкой детали…
Не торопись языком твоим, и сердце твое да не спешит произнести слова пред Богом; потому что Бог на небе, а ты на земле; поэтому слова твои да будут немноги.
Ибо, как сновидения бывают при множестве забот, так голос глупого познается при множестве слов.
Когда даешь обет Богу, то не медли исполнить его, потому что Он не благоволит к глупым: что обещал, исполни. Лучше тебе не обещать, нежели обещать и не исполнить. Не дозволяй устам твоим вводить в грех плоть твою, и не говори пред Ангелом Божьим: «это ошибка!»
Для чего тебе делать, чтобы Бог прогневался на слово твое и разрушил дело рук твоих? Ибо во множестве сновидений, как и во множестве слов, много суеты; но ты бойся Бога.
Экклезиаст. Гл. 5
Незадолго до рассвета, когда предутренний туман влажным и рыхлым пологом вкрадчиво накрыл перевал, дозорным послышался далекий и тревожный гул. Воины переглянулись, рассредоточились, напряженно вглядываясь в черную, разорванную серой пеленой ночь. Порой уносимый ветром в пустыню гул затихал, и тогда казалось, что это просто стонут, ворочаются в тревожном сне старые уставшие горы.
Но уже в первых лучах солнца показалось далекое, рыжее и бесформенное облако пыли. Оно, словно живое существо, опускалось и поднималось, тяжелело и разрасталось, поглощая все видимое пространство от края до края, неся в недрах своих, словно плод, скрип сотен обитых железом колес, топот тысяч, закованных в кожу ног.
Воины поспешно спустились с гор, вскочили в колесницы.
— Фараон идет на Газер! — ни к кому конкретно не обращаясь, выкрикнул десятник. — Быстро — в Иерусалим!
Весть о том, что войско фараона пересекло границу Израиля и направилось к хананейской крепости Газер, вызвала у Соломона противоречивые чувства. Вначале это были радость и торжество: все-таки его сложный и во многом опасный план начал осуществляться! Однако, спустя немного времени, его охватили страх и сомнения: чужое — сильное и многочисленное войско топчет сейчас землю Израиля. Соломон вспомнил, как натолкнулся на стену непонимания, когда объяснял самым верным своим приближенным — пророку Натану и первосвященнику Садоку необходимость женитьбы на дочери фараона. Осторожный Садок не принял, но смирился, а гордый Натан отверг и навсегда покинул Иерусалим…
А что, если Натан был прав? — подумал Соломон. — Он пророк и способен видеть грядущее. Что, если фараон, беспрепятственно — по глупости моей — вторгшийся в пределы Израиля, направит колесницы свои в Иерусалим? Что делать тогда, что?
Соломон, ни на миг не останавливаясь, мерил шагами тронный зал. Он не хотел в эти минуты никого видеть, но и не мог в тревоге своей оставаться в одиночестве. Ему до одури необходимо было сейчас, немедленно, с кем-то поговорить, чтобы между ним и тоской, взявшей в плен его сердце, оказался кто-то способный успокоить и развеять сомнения. Наконец царь прекратил бессмысленное хождение, сел на трон, утер капли пота со лба и, усилием воли, придав лицу величественное выражение, громко выкрикнул:
— Ванею сюда!
Спустя мгновение в зале появился военачальник, словно ждал вызова у дверей.
— Слушаю тебя, мой господин! — поклонился Ванея.
— Это я тебя слушаю, — надменно произнес Соломон.
Ванея бросил быстрый взгляд на царя.
— Неужели случилось нечто, чего я не знаю? — в голосе его послышалась тревога.
— Разве тебя не беспокоит то, что войско фараона подходит к Газеру?
Ванея удивленно посмотрел на царя.
— Беспокоит? Но ведь ты этого хотел, мой господин!
Соломон встал с трона и подошел к нему.
— Хотел, конечно, хотел! Но вражеская армия на нашей земле, разве это может не тревожить?
Ванея понимающе кивнул.
— Могу я попросить моего господина выйти на террасу?
— Видишь этих воинов на колеснице? — Ванея указал в сторону дворцовых ворот.
— Вижу.
— Они только что примчались от Газера. А другие уже отправились туда и вернутся в Иерусалим к ночи. На всем пути, от Иерусалима до хананейской крепости, у меня расставлены люди, и случись что-то непредвиденное, я сразу же буду об этом знать.
Царь благодарно посмотрел на Ванею.
— И много людей у тебя там? — Соломон указал рукой в сторону гор.
— Много! Больше, чем достаточно для того, чтобы дать бой и задержать фараона, если он повернет на Иерусалим. Но если это и случится, далеко он не пройдет.
— Почему?
— На половине пути в Иерусалим мы перекрыли дорогу огромными камнями, а немного дальше вырыли глубокий ров. С осадными орудиями фараону эти препятствия быстро не преодолеть. К тому же войска у него от пяти до шести тысяч пеших и половина тысячи колесниц. Мы разобьем их!
Соломон успокоился, и мгновенное облегчение сменилось стыдом за свое малодушие, быстро уступившим место досаде.
Он сурово посмотрел на Ванею.
— Почему я об этом узнаю только сейчас? Почему ты не доложил мне о принятых мерах раньше?
Ванея нахмурился, под мощными скулами заходили желваки.
— Великий царь не доверяет мне? Если военачальник будет докладывать своему господину о каждом шаге, спрашивать позволения на каждую мелочь, тогда его может заменить любой землепашец. Твой отец, Давид, был великим полководцем. Но даже он не требовал от меня отчета в каждой мелочи. Он говорил, что нужно сделать. Как — решал я сам!
Соломон примирительно дотронулся до руки Ваней.
— Именно потому, что Давид был великим полководцем, он понимал, как ты все сделаешь. Я не воин, тем более не полководец, поэтому мне нужно все объяснять. И это не неверие в тебя, это просто тревога царя, не искушенного в воинском искусстве…
* * *
Тутмос, старший сын фараона Сиамона и наследник египетского престола, бесстрашно осадил коней прямо перед рвом, с трех сторон окружившим Газер. Он заслонил ладонью глаза от яркого солнца и внимательно осмотрел город.
— Да, тут мы можем застрять надолго, если не выманим хананеев из крепости, — обернулся он к своему спутнику.
Тот пожал плечами.
— Имея такие мощные стены, они не выползут даже за все золото мира.
Царевич презрительно поджал губы.
— Пусть эти жабы порадуются пока за свою неприступную крепость. Скоро я вырежу их всех и отправлю на пиршественный стол к Анубису! — он развернул колесницу и яростно хлестнул коней. — Два часа отдыха войскам, затем построить всех! — выкрикнул он.
