Между тем бородач вдруг снял волосяные очки, открыв большие близорукие глаза, окруженные косматой бахромой. Он потер покрасневшее переносье, придвинул тарелку и принялся брать рис прямо пятерней.
Опорожнив тарелку, незнакомец заявил барону:
– Хочу спать.
– Возьмите кошму и подушку в углу и спите! – раздраженно ответил Юнг.
Его изумляло поведение бродяги, и барон начинал сдерживать раздражение, назревавшее с каждой минутой.
Гость немедленно улегся на пол на разостланную кошму, расстегнул ворот, полежал сначала на правом боку, потом перевернулся на левый и скоро погрузился в сои, с легкостью шомпола, опущенного в дуло.
Спал он беспокойно, вскрикивая и содрогаясь во сне, держа одну руку под подушкой. Рука, видимо, от этого немела, и бородач все время водил ею, выдергивая ее из-под головы.
– Ну и эфиоп, – мог только промолвить Юнг, разглядывая спящего. – И наверное – неряха: половина риса осталась в бороде!
Теперь пора сказать, кем был человек, спавший на кошме барона Юнга.
Бородач носил странную фамилию Збук, которая была вечным сосудом для насмешек.
Род занятий Антона Збука был крайне неопределенным – он в своей жизни таскал землемерную цепь, изучал санскрит, преподавал географию в гимназии маленького городка в центре России и, наконец, заделался, неожиданно для самого себя, гидрографом.
Мозг Збука был устроен так, что он недолго раздумывал над тем, что еще придется делать ему в своей жизни, и поэтому Збук честно изучал каждое новое ремесло. Во время германо-русской войны он попал на дальнюю реку, текущую в новых русских владениях, и нисколько не огорчился тем, что на реке почти никто не жил.
Збук, будучи рожден в семействе беспутного армейского офицера, рано привык к самостоятельности и одиночеству, и поэтому ему очень нравилось бродяжничество и полная независимость.
Он никогда ни о чем не тужил, даже когда его выгоняли из Константиновского Межевого Института или когда, по неловкости, он опрокидывал, сваренную ценой неимоверных усилий, лагерную похлебку из баранины.
Запросы Антона Збука?
Самой дорогой вещью во вселенной он считал принадлежащую его отцу серебряную копию простой водочной бутылки, поднесенную штабс-капитану Збуку офицерской компанией во время юбилейных поцелуев.
На бутылке были выгравированы не только точное изображение казенного ярлыка, но и надписи на двух языках – по-русски и по-польски, ибо полк в то время стоял в Польше и в офицерском собрании были и поляки-армейцы.
Серебряная бутылка казалась Антону Збуку венцом человеческого искусства, он еще ребенком, не отрываясь, целыми часами смотрел на бутылку, пока, похожая на шамана, нянька не уносила бутылку в шкаф. Но Збук ревел и колотил покрасневшими кулаками по дверце шкафа.
Ребенка ничем не могли успокоить, на него не действовал благодетельно даже вид отцовских галош на красной подкладке, обитых по краям медью. Галоши имели историческое значение, ибо в свое время они принадлежали тестю Збука-отца, умершему пограничному генералу. Они имели особые щели для шпор, в эти щели можно было просовывать пальцы, но маленький Збук отказывался от этого удовольствия и требовал, чтобы ему отдали серебряную бутылку.
Семейный уклад штабс-капитана Збука не мог допустить такой вольности – вдруг ребенок поцарапает дорогую вещь – и поэтому Збук-отец самолично пресекал все желания сына.
Когда Антончик, как называл его армейский вдовец, продолжал реветь, красный, как надувной резиновый черт, отец мрачно доставал портупейный ремень и порол Антончика. Несомненно, что увлечение Антончика серебряной бутылкой было не чем иным, как стремлением к романтизму. В самом деле, почему ребенок боготворил юбилейный сосуд? Это можно объяснить только тем, что ребенок, видя поминутно опорожненные бутылки, расставленные в углу и изображавшие собой целый артиллерийский дивизион, пробудил в себе мечту о чем-то более красивом и возвышенном. Этим возвышенным и могла быть пресловутая серебряная бутылка. Она была воплощением романтической мечты, она являлась Антончику во сне, наклоняя прекрасную сияющую шею, она была живым существом, в ней не было ничего от простой сивушной бутылки, ведь она была сделана из серебра!
Антончик, когда ему было лет восемь, даже молился серебряному идолу о том, чтобы отец перестал напиваться.
Штабс-капитан поймал сына за такой языческой молитвой и нещадно его избил, чем и озлобил ребенка навсегда.
Детская ненависть ребенка к отцу, скрытая сначала за пределами сознания, медленно набухала, как березовая почка, и, наконец, в одно великолепное время, неожиданно треснула и распустилась.
Збук был уже юношей, когда его отец собрался покинуть этот прекрасный мир, в котором, повышенный в чинах, он занимал положение начальника уездного Воинского Присутствия. Некоторые заслуги во время японской войны обеспечили штабс-капитану тихую ведомственную жизнь, но Збук-отец не пожелал пользоваться благами этой жизни.
Он умер от паралича в Воинском Присутствии прямо у голых ног будущего гренадера, который поразил штабс-капитана своей могучестью.
В городе говорили, что Збук-отец, восхищенный ростом и здоровьем рекрута, подошел к нему и хотел его лично обласкать, похлопав по плечу, но до плеча не достал и ограничился тем, что провел ладонью по гренадерскому животу. Гренадер имел полное право испугаться, ибо он не был подготовлен к такому способу обласкивания, метнулся в сторону от холодной руки Збука, а штабс-капитан потерял равновесие, упал и к вечеру уже лежал на столе в полной парадной форме.
Предания города сохранили для нас даже такую подробность, что Збук, прежде чем умереть окончательно, успел подписать рекрутский список и, закрывая глаза навек, прохрипел:
– Умираю за веру, царя и Порт-Артур! Антончик видел, как нянька клала медяки на глаза отца и подвязывала ему челюсть салфеткой за неимение чистого платка.
Все это не произвело на юношу никакого впечатления он не испытывал сыновьей скорби.
Антончик деловито раздобыл ключ от запертого шкафа, открыл дверцу и достал серебряную бутылку. Он счастливо засмеялся, увидя впервые ее вблизи, сунул бутылку в карман ученической шинели и навсегда покинул дом.
Бродя по улицам, Антончик познал в этот день все счастье мести и обладанья запретным плодом – этим он мстил жизни за свои детские слезы, неосуществимость романтической мечты и за страх перед портупейным ремнем.
Его приютил родной дядя – старый землемер, похожий на седого ребенка, до того были розовы его щеки и мягки волнистые пряди белых волос.
Про Антончика нельзя никогда было сказать, что он был низок в своем развитии; наоборот – предоставленный самому себе, он читал без разбора все, что попадалось ему в кабинете отца, начиная от военных уставов и кончая комплектами настольных календарей.
Конечно, кроме этих вещей, он читал и серьезные, хорошие книги, доходил до многих мыслей сам, но одно правило, которое Збук установил для себя раз навсегда, не позволяло окружающим точно установить степень образованности и начитанности Збука-сына.
Это правило заключалось в следующем: Антон Збук должен всю жизнь скрывать от людей свое истинное лицо; все его знания, наклонности, привычки и способности, все, что отличает его от других людей, должны быть совершенно не известны никому.
Чего Збук хотел этим достигнуть – трудно сказать.
Возможно, что в свою теорию Збук хотел упрятать смутное желание возвыситься над средой и охранить собственный интеллект от посягательств общества.
Когда дядя устроил Збука в Межевой Институт, Антончик ревностно принялся за ученье и не удивился тому, что его выгнали в первый же год. Збук гордо ушел, года два изучал с целью протеста санскрит, от чего дядя приходил в отчаяние, потом какими-то путями снова вернулся в старое лоно, выучился и стал землемером.
Он с увлечением наносил на планы болота и мелкие ельники, таскал на себе теодолит, ни с кем не разговаривал и честно создавал себе репутацию загадочного человека.
В 1916 году Збук появился в уездной Кологривской классической гимназии в должности преподавателя географии для младших классов. Никто не знал, какими путями Збук получил новые права, имея только дилетантскую подготовку к пользованию ими, но гимназисты слушали нового преподавателя с восторгом.
Когда гимназист отвечал Збуку:
– Северная Америка населена индейцами.
Збук неизменно поправлял:
– Краснокожими индейцами…
Так Збук пробуждал куперовский романтизм в юных сердцах.
Вечный амулет, приносящий Збуку счастье – серебряная бутылка, – лежал всегда в его левом грудном кармане, и Збуку казалось, что чудесный металл издает нежный тонкий звук, вызванный работой Збукова сердца.
Время шло, гимназисты переставали бегать в Америку., романтика эпохи сманивала их на германский фронт, в городке появились пленные австрийцы, а директор гимназии стал выяснять на педагогическом совете вопрос о безнравственном поведении преподавателя географии Збука, носящего в кармане странный и загадочный предмет, похожий на ручную гранату.
