3 Изабе́лла I Касти́льская (1451 – 1504) – королева Кастилии и Леона. Супруга Фердинанда II Арагонского, династический брак с которым положил начало объединению Испании в единое государство.
4 аутодафе ((исп.) auto de fe) – торжественная религиозная церемония, включавшая в себя процессии, богослужение, выступление проповедников, публичное покаяние осужденных еретиков, чтение их приговоров, а также и сама процедура приведения приговора в действие, главным образом публичное сожжение осуждённых на костре.
5 (лат.) actus fidei – акт веры.
6 Орден иезуитов («Общество Иисуса», «Орден Святого Игнатия») возник по необходимости, для борьбы с еретиками – реформаторской церковью, захлестнувшей Старый Свет, чем продиктована дата его появления. Так же, одной из главных причин возникновения «Общества Иисуса», являлись новые методы ведения «войны» с неверными, которые предложили Риму иезуиты.
7 Реформаторская церковь или Протестанти́зм (от (лат.) protestatio – торжественное заявление, провозглашение, заверение; в отд. случаях – возражение, несогласие) – одно из трёх, наряду с православием и католицизмом, главных направлений христианства, представляющее собой совокупность независимых церквей, церковных союзов и деноминаций. Происхождение протестантизма связано с Реформацией – широким антикатолическим движением XVI века в Европе. Протестантизм возник в Старом Свете в первой половине XVI века как отрицание и оппозиция средневековым институтам Римско-католической церкви в ходе Реформации, идеалом которой было возвращение к апостольскому христианству.
ГЛАВА 6 (100) «Гнев Божий»
ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.
Ранним утром, не предвещавшим ничего дурного, напротив обещающим приятную встречу с прелестной особой, разгневанный Буаробер вернулся из аббатства святой Женевьевы, если конечно недовольство, брюзжание и некоторое раздражение, подпадают под определение гнев. Шумной, суетливой походкой, не предрекающей ничего хорошего для тех, кто попадется на его пути, приор добрался до улицы Сен-Дени, когда услышал, приблизившись к месту собственного обитания, где-то там, со стороны Шарантона, раскат грома, что показалось Лё Буа, определяющим фактом для принятия решения.
В это самое время, здесь же, на улице Сен-Дени, в доме, куда направлялся наш «веселый аббат», пройдоха Дордо, сим прекрасным летним утром решил потешить свое брюхо одним из излюбленных блюд, впрочем, в надежде утаить сие прегрешение от всевидящего взора Всевышнего. Нет-нет, не подумайте ничего дурного, просто Дордо в пятницу, в постный день, задумал полакомиться омлетом с салом, пока сего не видят ни Господь, ни праведник Франсуа, отправившийся час назад в Латинский квартал.
И вот, никогда не являвшийся стойким последователем церковных устоев, толстяк Теофраст, уселся за стол, где в медной сковороде, источая чарующие и сковывающие волю запахи, нежился горячий омлет, щедро усеянный кусками лоснящегося сала, томясь в ожидании ненасытного гурмана. Повязав салфетку, чему научился не так давно, капрал, с вожделением глядя на сладостный плод греха, наколол на вилку, жироточащий ломтик сала. Но не успел он ещё положить на язык первый кусок, как за окном, прогремел раскат грома, откуда-то с юга, со стороны Шарантона. Дордо вздрогнул, переводя испуганный взгляд то на омлет то на небо, сквозь отворенное окно. Наконец решившись, а решительность, как мы помним, никогда, не покидала бравого капрала, с невероятными усилиями переборов себя, он со словами, «Господи, уж больно ты мелочен!», выбросил лакомство за окно.
В это миг, Буаробер, переполняемый обидой, и от этого в отчаянии сорвавший с себя шляпу, подошел к двери собственного дома, как услышав шлепок, почувствовал прикосновение к макушке чего-то горячего и жирного, свалившегося на его бедную голову с неба. Устремив пылающий взор вверх, на распахнутое над дверью окно, за которым располагалась комната слуги, Лё Буа враз догадался о произошедшем.
С прилипшими к волосам остатками омлета, приор, ворвавшись в приливах ярости на просторную кухню, где маялся голодный капрал, воскликнул:
– Это вот что?! Что я тебя спрашиваю?!
Верещал он, указывая на кусочки снеди, видневшейся на поблескивающих жиром волосах. Истерзанный голодом Дордо, от чего испытывающий не меньшее недовольство, чем хозяин, раздраженно завопил:
– И ты смеешь это говорить мне?! Мне тому, кто вот-вот упадет в голодный обморок?!
Подобная наглость принудила по натуре спокойного и терпеливого приора выйти из себя.
– Голодный обморок?! Я знаю твои обмороки, наступающие лишь после нескольких пинт1 кларета, влитых в твою ненасытную глотку в ближайших, грязных и отвратительных трактирах! И ты позволяешь себе, после всего, что случилось, своему благодетелю, человеку, потерявшему в схватке друга, нашего отважного Мартена, дерзить и пререкаться?!
Обхватив руками голову, Буаробер, всхлипывая, плюхнулся на стул. Обиженный Дордо, отвернувшись от хозяина, гневно оторвал ломоть хлеба и принялся безжалостно пережевывать его. Тишину нарушали лишь потрескивание дров, в очаге, да прерывистое дыхание Буаробера. Заложив за спину руки, капрал, будто не замечая хозяина, мерным шагом, несколько раз обошел вокруг грубого кухонного стола, за которым, с поникшей головой, сидел приор.
– Ну, ладно, Франсуа, будет тебе.
Капрал присел рядом с хозяином, по-дружески положив ему руку на плечо.
– Ну, не плачь, не плачь, слышишь. Слезами горю не помочь, лучше говори, что стряслось? Какая собака, сим прекрасным утром, укусила тебя за душу?
Вытерев платком влажные от слез глаза, Буаробер, словно ребенок у которого отобрали любимую игрушку, произнес:
– Её похитили…
Он вновь зарыдал, уткнувшись носом в платок. Изучающтм вглядом, измерив хозяина, толстяк произнес:
– Что-то я не возьму в толк, о ком ты говоришь? Кого похитили?
– Её, мадемуазель Камиллу…
– Постой-постой как это возможно, ведь ты отвез её в монастырь Святой Женевьевы?
Приор ответил лишь рыданием.
– Да прекрати ты ныть!
Закричал потерявший терпение капрал. Буаробер, выпрямился, будто вопль Дордо отрезвил его, вырвав из влажного, всхлипывающего состояния горечи, и вполне внятно ответил:
– Сегодня утром, настоятельница поведала мне, что какой-то господин, по-видимому, молодой блестящий дворянин, несколько дней назад, явился в святую обитель и, назвав условленную фразу – пароль, что лишило всяческих подозрений монахинь, увез мадемуазель Камиллу в неизвестном направлении.
В задумчивости, Дордо описал ещё несколько кругов по просторной кухне.
– Ты говоришь условные слова?
Лё Буа кивнул.
– А кто кроме тебя, знал эти слова?
Встревоженный приор уставился на слугу.
– Кто же? Метр Альдервейден, дядюшка нашей Камиллы.
– Но судя по описанию, в монастырь явился не аптекарь, не Альдервейден?
Безутешный приор обреченно покачал головой.
– Нет, это определенно не он.
– Тогда не рыдай, а припомни, кто ещё знал о пребывании девицы в аббатстве?
Предприняв безуспешную попытку, напрячь память, Буаробер вновь безнадежно закачал головой.
– Нет, не вспомню. Вероятно, более никто не был посвящен в эту тайну.
– Так не бывает Франсуа! Посуди сам, так не может быть! Вспоминай, быть может, ты кому-то обмолвился о девушке или назвал пароль?
Вдруг лицо «веселого аббата» прояснилось, и он воскликнул:
– Ну да, как же я мог забыть! Я всё, как на духу, выложил месье де Варду, лейтенанту кардинальской гвардии! Конечно, именно ему!
Но внезапно нахлынувшую радость, так же нечаянно сменило разочарование, долевшее приора.
– Что же это получается?
Обратился он, скорее, к самому себе, вопрошающе глядя на слугу.
– Значит это он, увез Камиллу? Он?!
Отказываясь верить в произошедшее, Буаробер завопил:
– Но это не возможно! Я не верю в это! Граф порядочный человек, дворянин, он не мог столь низко поступить, воспользоваться моей откровенностью и добрым к нему расположением!
Провозгласил Лё Буа, дав волю своей досаде. Капрал, искривив рот, злобно прошипел.
– В этом мире, нет ничего невозможного, мой доверчивый друг.
– Тогда я немедленно отправлюсь в Пале-Кардиналь, отыщу месье де Варда, и прилюдно провозглашу его негодяем и вором!
– Не вздумай даже мечтать об этом! Если не желаешь лишиться своей головы!
– Не смей перечить мне! Я твой хозяин!
От этих слов, толстяк сразу поник, и глубоко вздохнув, тихо произнес:
– Ах, вот как! А я думал мы друзья.
Он опустился на табурет, отрешенно глядя на угасающие угли в старом очаге.
Осознав, что взболтнул лишнего, Буаробер, придвинув стул, уселся рядом с Тео, положив ладони на колени, разглаживая ветхий бархат своих потертых кюлотов. Так, молча, казалось, боясь поглядеть, друг на друга, они просидели несколько минут.
– Ну, не сердись, Тео…
Наконец произнес приор, все ещё не глядя на слугу.
