Бонапарт глубоко задумался, не спуская взгляда с красивого сержанта, который смущался все больше и больше. По-видимому, он хотел поскорее отделаться от тяготившей его просьбы и торопливо говорил, время от времени робко запинаясь.
– Марсель был бы таким образом со мной, – продолжал сержант, – я не потерял бы его из виду, мы были бы с ним вместе и, если бы его ранили, я мог бы ухаживать за ним; может быть, даже спасти от смерти! О капитан, окажите нам обоим эту огромную услугу! Если мы будем вместе, то оба станем благословлять вас, будем признательны вам на всю жизнь.
При последних словах голос молодого солдата задрожал, как будто он удерживался от рыданий.
Наполеон поднялся с места и, подойдя к взволнованному сержанту, произнес:
– Прежде всего, дитя мое, я не в состоянии ничего сделать ни для вас, ни для того господина, которого вы называете своим братом; Лефевр, вероятно, сказал вам, что я теперь не у дел. Моя рекомендация не только не принесла бы вам пользы, но, несомненно, повредила бы. В Париже у меня вовсе нет знакомых, я совершенно одинок и сам должен искать для себя протекции. Я знаю только здесь одно лицо – брата влиятельного человека, бывшего депутата, Максимилиана Робеспьера, он живет близко отсюда, на улице Сент-Оноре. Пойдите к нему от моего имени; может быть, ему и удастся добиться того, в чем мне, наверное, отказали бы.
– О, благодарю вас, капитан! – радостно воскликнул сержант. – Чем я могу доказать вам свою признательность?
Бонапарт поднял вверх палец и полусмеясь, полусерьезно медленно проговорил:
– Вы можете доказать ее, храбрый воин, тем, что объясните мне, по какой причине вы облеклись в костюм, не соответствующий вашему полу?
Красавчик Сержант задрожал от страха.
– Простите, капитан, не выдавайте меня, – умоляющим тоном начал просить он. – Будьте великодушны! Не губите меня, не открывайте никому моего обмана. Да, я женщина!
– Я это заподозрил сразу же, – добродушно ответил Наполеон. – Но каким образом ни ваши товарищи, ни ваши начальники не заметили подлога – для меня совершенно непонятно.
– В нашем батальоне много совсем юных солдат без малейшего намека на усы, – ответила Ренэ. – И кроме того, я отношусь очень серьезно к своим обязанностям и точно исполняю порученное мне дело.
– Я в этом не сомневаюсь! – заметил Наполеон. – Итак, вы – доброволец, желаете вступить в северную армию и хотите, чтобы этот полковой лекарь, по имени Марсель, был переведен туда же. Несомненно, что он для вас ближе родного брата; я предполагаю, что ради него вы переменили костюм и подвергаетесь всем опасностям войны. Нет-нет, можете не открывать мне своей тайны! Я очень заинтересовался вами и рад оказать вам услугу. Если я буду в состоянии сделать что-нибудь для вас, то, пожалуйста, рассчитывайте на меня. А теперь пойдите к Робеспьеру младшему и скажите, что вас послал к нему его друг Бонапарт.
Он подал руку Красавчику Сержанту, который горячо пожал ее.
Капитан следил глазами за удалявшейся, сиявшей от счастья Ренэ, и его лицо омрачилось.
– Они любят друг друга, – с завистью пробормотал он, – и оба будут сражаться за свое отечество. Счастливцы! – Наполеон подошел к столу и снова начал водить пальцем по карте. Он долго с задумчивым видом смотрел на то место, где должен был находиться город Тулон, главнейшая морская южная гавань. – О, если бы я мог драться с англичанами, – тихо произнес он, – я оттуда начал бы громить их!
Палец Наполеона лихорадочно дрожал на одной точке, и он мысленно представлял себе горячий бой, в котором он уничтожал английский флот.
Граф Сюржэр, обладатель замка, находившегося возле Лаваля, поспешил переселиться на гостеприимный берег Рейна при первых шумных раскатах революции. Он поселился в Кобленце и решил в качестве постороннего наблюдателя следить за событиями. Номинально он числился в армии принцев, но, ссылаясь на свой возраст – хотя ему минуло всего пятьдесят лет – и на всевозможные недуги, считал себя вправе спокойно сидеть на месте под защитой королевской и императорской армий. Поспешность, с которой граф бросил свой замок, объясняется не только страхом перед санкюлотами или любовью к принцам, а еще и совершенно посторонними обстоятельствами.
После нескольких лет супружеской жизни граф овдовел. Не имея детей и никого из близких родных, граф вступил в тайную связь с женой своего соседа по имению, горячего роялиста. Со времени ночи 4 августа сосед не переставал говорить о вооружении, о необходимости бить в набат и собирать крестьян для защиты веры и старых дворянских устоев. Графу Сюржэру, ввиду его близких отношений с соседом, волей-неволей пришлось бы последовать за другом в его воинственных предприятиях. Между тем граф не проявлял никакой склонности к военному делу; он предпочитал проводить время в обществе дам, и успех у них для него был выше всяких почестей битвы.
Помимо всех выше приведенных соображений у графа Сюржэра была одна наиболее важная причина, заставлявшая его стремиться подальше от своего дома: его начала страшно тяготить связь с женой соседа. Дама его сердца с годами отяжелела и из легкой, грациозной сильфиды превратилась в тучную, почти квадратную матрону с огромнейшим бюстом. Из всех весомых тел наибольшей тяжестью обладает всегда та женщина, которую перестали любить; по крайней мере так думал граф Сюржэр. Он считался человеком очень умным, любил удовольствия и не переносил слез, жалоб и угроз ревности. Отличаясь независимым характером, он не мог примириться ни с каким гнетом, и рабство любви теперь казалось ему самым ужасным.
Сюржэр долго оставался верен маркизе Лювиньи, терпеливо перенося свою роль нежного друга дома, но внутренне тяготился этой связью. Если он раньше не порвал ее, то лишь потому, что нигде во всей округе не было ни одной подходящей дамы для ухаживания, а у него самого не хватало денег для того, чтобы переехать в столицу и вести жизнь придворного.
Надвигавшиеся события привели наконец к развязке. Маркиз Лювиньи непременно хотел вовлечь своего соседа в партизанскую войну, а маркиза требовала, чтобы граф Сюржэр сопровождал ее в ее странствованиях по лесам. Она собиралась изображать воинственную амазонку с пистолетами за поясом и с белой кокардой на шляпе. Соседи Лювиньи так напугали бедного графа, что он твердо решил как можно скорее уехать из своего замка. Это решение имело двойное преимущество: у графа Сюржэра появлялась возможность показать свою верность королю и вместе с тем освободиться от тяжеловесной дамы сердца и ее слишком храбро настроенного супруга. Граф был одинок и потому мог чувствовать себя совершенно свободным. В один прекрасный день он объявил, что получил предписание от графа Прованса спешно присоединиться к нему и потому должен немедленно расстаться со своими друзьями.
Из боязни, чтобы маркиз и маркиза не вздумали отказаться от своих планов и не последовали за ним, граф Сюржэр сообщил соседу, что граф Прованс поручил ему передать маркизу де Лювиньи горячую благодарность за его верную службу и за старание сохранить для короля преданность народа западных провинций.
Маркиз пришел в восторг от доверия королевского дома и решил, что не имеет права покинуть свой почетный пост. Маркиза же немного поплакала, но скоро утешилась при мысли, что она будет воевать, сидя верхом на лошади, в шляпе с белой кокардой и пистолетами за поясом.
Когда граф Сюржэр попросил у маркиза разрешения поцеловать его жену на прощанье, маркиза улыбнулась сквозь слезы и подставила графу свою щеку. Целуя даму своего сердца, Сюржэр нашел возможность прошептать ей:
– Береги Ренэ! Я заеду к ней проститься.
Маркиза молча наклонила голову в знак того, что исполнит желание своего друга.
Граф, веселый, помолодевший, вскочил на свою лошадь и, посылая рукой последний привет маркизу и его жене, направился по дороге в Фужер, к чистому беленькому домику, окруженному цветущими растениями, который назывался сторожкой. Когда-то этот домик служил местом свидания для всех великосветских охотников окрестностей Маенны, а теперь в нем жил лесничий графа Сюржэра, старик Бризэ.
Граф остановил лошадь перед изгородью, окружавшей двор, и соскочил с седла, вспугнув при этом кур, рывшихся в траве, и уток, барахтавшихся в пруду, покрытом зеленой плесенью.
Собака залаяла.
– Смирно, смирно, Рамоно, – раздался чей-то громкий голос, – разве ты не узнал его сиятельства?
. – Здравствуй, Бризэ! Ну, что нового у вас? – спросил граф.
– Новостей нет никаких, ваше сиятельство! – ответил старый лесничий, стоя на пороге дома.
Он был одет в бархатную куртку и высокие сапоги, на боку у него висел большой нож. Казалось, что лесничий готов каждую минуту спустить своих собак для загонки или, схватив ружье, просидеть в засаде до самого захода солнца.
Внутри дом был так же чист, как и снаружи; охотничьи рога блестели, как зеркало; стены были украшены клыками животных и чучелами лисиц и диких коз.
