— Ну хорошо, — примиряюще проговорил он, — участие болгар в данной войне, я думаю, заставит других государей согласиться с нами на признание прав за этим многострадальным народом. Долг России подать руку помощи нашим братьям на Балканах и угнетённым армянам на Кавказе.
Затрубили фанфары, возвестив начало смотра. Милютин встрепенулся, оторвался от воспоминаний. Подъехал генерал Кнорин, седой, с кудрявой шелковистой бородой на пробор, поздоровался.
— Аполлон Сергеевич, — попросил Милютин, — уберите своего жеребца от моей кобылы, не даёт покоя.
Кнорин рассмеялся:
— Извольте, ваше превосходительство.
Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, высясь в седле, как глыба, подал знак. По полю разнеслись команды, ударили барабаны. Полки тронулись. На рысях, салютуя саблями, пронеслись драгуны, кирасиры. Играл оркестр. Блеск золотых погон, мелькание мундиров всех цветов. Трепет расчехлённых знамён.
Вот седоусый худощавый генерал-лейтенант Ганецкий, перед кем побеждённый Гази-Осман-паша снимет саблю, провёл своих гренадеров. Рослые, крепкие солдаты, один к одному. Им не уступая, промаршировали, отбивая шаг, орловцы и брянцы, павловцы и суздальцы.
В полку угличан невзрачный с виду барабанщик сбился с шагу, что не осталось незамеченным Александром. Он недовольно проворчал по-французски:
— Неуклюжий…
И было ему невдомёк, что этому неказистому барабанщику история уже отвела достойное место, равное суворовским чудо-богатырям. Это случится, когда батальон, штурмуя шипкинский редут, заляжет под градом пуль, и генерал Скобелев[31] готов будет отвести солдат, считая атаку сорвавшейся. Тогда вдруг поднимется барабанщик и скажет лежавшему неподалёку командиру полка полковнику Панютину так обычно, буднично:
— Ваш благородь, чего на него, турку, глядеть, пойдём на редут, как того присяга требует.
И призывно раскатится барабанная дробь. Встанет полковник, примет у знаменосца полковое знамя. Ударят угличане в штыки, опрокинут, погонят врага.
За тот бой генерал Скобелев вручит барабанщику Георгиевский крест, а полковник Панютин скажет, обнимая:
— Спасибо, солдат Иван Кудря, от позора и бесчестия спас…
Гремела музыка: соблюдая равнение, проходили, батальоны, полки, дивизии. Замыкая парад, шагали два батальона болгарских дружинников в чёрных куртках с алыми погонами, в каракулевых шапках с зелёным верхом, в высоких сапогах и серых шинельных скатках через плечо…
Император повернулся к военному министру:
— Настал час. Сегодня князь Горчаков доведёт до сведения послов, что Россия находится в состоянии войны с Оттоманской Портой…
Заручившись согласием румынского княжества, 24 апреля Дунайская армия перешла границу от Александрии до Рени и, вопреки ненастью, дождям и половодью, четырьмя колоннами двинулась к Дунаю.
В полках читали царский манифест об объявлении войны.
«Божиею милостью мы, Александр II, император и самодержец всероссийский, царь польский, великий князь, финляндский и прочая, и прочая… Всем нашим любезным верноподданным известно то живое участие, которое мы всегда принимали в судьбах угнетённого христианского населения Турции. Желание улучшить и обеспечить положение его разделяет с нами и весь русский народ, ныне выражающий готовность свою на новые жертвы для облегчения участи христиан Балканского полуострова…
Повсюду на своём пути вы встретите сёла, города, крепости, реки, горы и долы, напоминающие великие русские имена, доблестные подвиги, славные победы русских войск. Кагул, Ларга, Рымник, Измаил, Дунай с вражескими на нём твердынями, Балканы, Адрианополь, Константинополь… Перед вами будут вставать, как живые, то величавые лики древних князей, витязей русских — Олега, Игоря и Святослава; то величавые образы царей и цариц — Великого Петра, Великой Екатерины, Благословенного Александра, Доблестного Николая; то величавые лики великих вождей Румянцева, Суворова, Кутузова и других с их чудо-богатырями…»
Накануне, прежде чем отдать манифест на подпись царю, Милютин предложил исключить имя Николая:
— Господа, покойный государь Николай Павлович непривлекательно выглядел 14 декабря на Сенатской площади… Да и в Крымской войне, сами знаете…
Однако генерал Аполлон Сергеевич Кнорин, больше генерал свитский, чем боевой, внимательно посмотрев на военного министра, сказал:
— Дмитрий Алексеевич, государь нас не поймёт. Покойный император — отец Александра Николаевича…
Второго мая русская армия в ожидании переправы остановилась на Нижнем Дунае. Главнокомандующий перевёл свою квартиру в Плоешти, куда в начале июня переехал и Александр.
В Лондоне в этом усмотрели угрозу Британской империи. Лорд Биконсфилд 19 мая повёл переговоры с Веной. В личном письме к Андраши английский премьер предлагал совместные действия против России, причём Англия обязалась послать флот в проливы, а Австро-Венгрия — ударить в тыл русской Дунайской армии.
Получив информацию от российского посла в Лондоне, князь Горчаков хмыкнул:
— А ведь, милейший Александр Генрихович, риск союзников неравнозначен. Английские крейсера наведут жерла своих орудий на пока ещё не существующие здесь российские военные корабли, а армия австрийцев столкнётся с мощью российской армии… Нет, нет, при всей своей авантюрности Андраши не решится подписать такой договор с Биконсфилдом.
— Вполне разделяю вашу точку зрения, — согласился Жомини.
— Позвенят оружием и успокоятся, не решатся на мобилизацию, — мудро заключил канцлер Горчаков. — Но в будущем устройстве Востока они постараются принять самое деятельное участие, отхватить кусок полакомей.
Братья Узуновы. Вручение знамени ополчению. У полковника Артамонова. Переправа. Письмо первое. В Систово. Генерал Гурко. Армия Сулейман-паши пересекла Мраморное море. Бездеятельность генерала Криденера.У подъезда особняка графини Узуновой, что поблизости от Исаакиевского собора, под мелким, моросящим дождём мокли извозчики, в свете фонарей воронёной сталью сверкали мокрые фаэтоны и коляски.
Всю ночь не гасли в окнах особняка огни. Офицеры-измайловцы провожали на театр военных действий братьев Узуновых. Стояна — на Дунай, Василька — в Кавказскую армию. Не в поисках героических поступков покидали братья Петербург, а из-за желания способствовать освобождению Болгарии от турецкого ига и облегчить участь многострадального армянского народа.
Братья — близнецы, друг от друга не отличишь: оба коренастые, крепкие, как грибы боровики, черноволосые, черноглазые, с аккуратно подстриженными усиками. Носили Узуновы в свои двадцать пять лет погоны поручиков, оба были добрыми и службу знали.
Когда война стала реальностью, братья написали императору прошение о переводе их в боевые полки. Прочитав его, царь спросил у флигель-адъютанта:
— Уж не старой ли графини Росицы внуки?
И, услышав «да», добавил:
— Похвально! У поручиков в жилах болгарская кровь, кому как не им освобождать бабкину родину…
Пирушка была шумной, хлопали пробки, и шампанское плескалось через край бокалов. Громкие речи и клятвенные заверения, напутствия и пожелания.
— А помнишь, Стоян, как тебя в корпусе в карцер вместо Василька посадили?
— Друзья, друзья! За наш родной Дворянский полк!
Впоследствии этот полк был переименован в Константинопольский кадетский корпус.
— Генерал Черняев, гордость нашего полка. Слава Черняеву!..
К утру гости разъехались. Опустел, затих особняк. В большой зале братья остались вдвоём.
— Вишь, какая баталия случилась, — Василько указал на разгромленный стол. — Ровно неприятель прошёлся.
Стоян застегнул ворот мундира.
— Я свеж, брат, и голова у меня ясная. Если не возражаешь, пойдём к бабушке, она, поди, заждалась своих беспутных внуков.
Обнявшись, братья направились на половину старой графини.
— Не пойму, Стоян, почему государь нас разлучил: тебя на Дунай, к генералу Столетову, а меня на Кавказ, в Эриванский отряд генерала Тергукасова?
— Сие загадка, и ключ от неё у государя.
— А может, это к лучшему. Ты будешь описывать мне, как идёт война на Балканах, а я о своих походах.
— Ты, Василько, славно придумал. Слушай, брат, — Стоян приостановился. — На прошлом балу у князя Васильчикова обратил я внимание, как ты за Верочкой Кривицкой ухаживал. Уж не влюбился ли?
— Пока нет, но она мне нравится. И кто знает, не уезжай я из Петербурга, может, и сразила бы меня стрела Купидона.
— Верочка славная, только бы с годами не превратилась в свою сварливую маменьку.
Оба рассмеялись.
— А уж мужем помыкает, не доведи Бог, — снова сказал Стоян. — Мыслю, он у неё артикулы выделывает.
